Сережка сидел рядом с дедом, чувствуя, как в нем рождается какое-то странное ощущение, словно он был причастен к чему-то великому, манящему, и в то же время отвратительному.

— Я до сих пор помню все до мелочей. Странно, иногда я забываю, какой нынче год на дворе, но точно помню, что в день похорон у мамы был черный платок, с золотистой бахромой. Я на всю жизнь запомнил рисунок на платке. Бывает так, что не можешь вспомнить что-то важное для себя, но память услужливо выдает всякие ничего не значащие мелочи, абсолютно не нужные. Стоял жаркий сентябрь. Гроб оставили в зале, на двух деревянных скамейках. Люди столпились вокруг, прощаясь с отцом. Я стоял рядом с бабушкой, и слышал, как она тихонько плачет. В кармане лежал пузырек с ядом. Нужно было улучить момент и незаметно вложить белую горошинку прямиком в рот. Я терпеливо ждал, пока в комнате никого не останется.

Дед тяжело вздохнул, переживая.

— Наконец, все ушли. Я на цыпочках подошел к гробу. Отец лежал на спине. Я стоял, чувствуя, как колотится сердце. Мне почему-то казалось, что если я подойду ближе, он схватит меня пожелтевшей рукой, чтобы затащить к себе в гроб. Смерть не красит человека, отец не был исключением. Острый подбородок смотрел вверх. Губы посинели и раздулись. Он был мертв. Я осторожно достал пузырек. Пора было выполнить обещание. Я наклонился над отцом, раздумывая каким образом положить яд ему в рот. Мне совершенно не хотелось прикасаться к лицу покойного. И тогда это произошло.

Сережка слушал дедушку, не веря своим ушам. Старик продолжал рассказывать кошмарные подробности своего детства, словно не замечая детский страх.

— Я много думал над тем, что произошло тогда. Скорее всего, просто из-за сильной жары тело начало разлагаться быстрее, чем мы думали, выделяя газы. А может быть, я нечаянно толкнул гроб — не знаю, но рука отца, которая лежала на груди, откинулась и упала с мертвым, деревянным стуком. По комнате пронесся тихий шепот. Сейчас-то я понимаю, что это просто газы выходили из раздувшегося тела, но тогда…

Я пообещал своему отцу, что сделаю все возможное. И обманул…

Сережка опустил голову, чувствуя, что еще немного и окончательно свихнется. Ему стало страшно, очень страшно…

Дед продолжал, не сводя с него насмешливого взгляда:

— В последний момент я испугался. Можно даже сказать — просто струсил. Но, думаю, на моем месте струсил бы любой. У меня было время выполнить свое обещание, но я стоял как вкопанный, сжимая в руках заветный флакончик. А потом было уже поздно. К дому подъехал автобус, и отца отвезли на кладбище. Последнее, что мне запомнилось в тот день — звук молотков, которыми забивали длинные гвозди в сосновую крышку гроба. И еще легкий стук, словно кто-то там, в гробу, пристукивал в такт молоткам. Я слушал, как забивают гроб, сжимая в руке бесполезный яд. Пузырек с горошинами, которым не нашлось применения. Я слушал, как отец пытается достучаться до своих могильщиков. Я слушал тихий стук, — он остался в моей памяти навсегда. Я слышал его, когда опускали гроб, слышал, когда рабочие забрасывали яму, слышал, когда люди тихонько расходились с кладбища. И я слышал его каждую ночь. Тихий стук. Словно костяшки, легонько бьют по дереву. Тук-тук. Привет…

Дедушка вздохнул. День подошел к концу. Тень старой шелковицы протянулась до скамейки, на которой сидели они. Дед и внук. Сережка вжал голову в плечи, еще не зная, что через месяц будет стоять на кладбище, сжимая мамину ладошку, и смотреть, как хоронят его дедушку.

— Я и сейчас, иногда, слышу этот стук, когда ложусь спать, и лежу без сна. Вот и все, что я хотел тебе рассказать — дед посмотрел на внука тяжелым взглядом — а теперь пообещай мне, что когда придет время, ты выполнишь мою просьбу.

Сережка сжал дедушкину руку, и печально улыбнулся:

— Белый Блум…

— Белый Бум — эхом отозвался дедушка, и кивнул головой…

Так и закончилось беззаботное Сережкино лето, вместе с которым ушло детство. И в этот жаркий сентябрьский день он собирался выполнить обещание. Дома, он так и не смог улучить минутку, чтобы сделать то, что должен. Именно поэтому, сейчас Сережка стоял у гроба.

Он стоял, не решаясь признаться самому себе, что боится. Боится дедушки, боится, что кто-нибудь из присутствующих увидит, чем он занимается…

(Ну, посмотри сам, он мертв — зачем тебе выполнять дурацкую прихоть покойника?)

Сережка тоскливо оглянулся — времени не оставалось. Сейчас забьют крышку, и гроб опустят в яму…

(Кто-то там, в гробу, пристукивал в такт молоткам…)

Сережка стоял, чувствуя, как сердце пытается выпрыгнуть из груди. В висках застучало. Мальчик ощутил, как белая пелена мягко обволакивает разум, пытаясь вырвать его из оков реальности. Белая пелена. Легкий шелест.

Темнота, легкий скрип, и лапы, царапающие пол острыми когтями. И голос:

— Сережа, Сереженькааааааааа…

Рот существа забит глиной. Оно жует ее. Оно всегда жует глину.

Нет! Не сейчас. Слово. Одно единственное слово — Блум!

Сережка вздрогнул. Белый Блум! Таблетки уже лежали в ладони — он выполнит обещание. Оглянувшись, Сережка подошел к дедушке, и наклонился, делая вид, что обнимает покойника. Восковая кукла в гробу имела отдаленное сходство с дедушкой, который умел зажигать спичку одной рукой и выпускать изо рта такие огромные, красивые кольца дыма.

(Он мертв. Это просто труп, который уже никогда не встанет…)

Губы покойника разбухли, придавая лицу недовольное, брезгливое выражение, словно дедушка хотел выразить свое раздражение нерасторопностью внука.

(Костяшки пальцев легонько бьют по дереву…)

Сережка осторожно просунул горошинку яда, сквозь холодные подушечки плоти, прямо в рот дедушке. Потом еще одну. И еще…

Он выполнил обещание…

Позже, вечером, когда уставшие родители легли спать, Сережка, достал из кармана летних брюк заветный пузырек, и легонько встряхнул, заворожено слушая легкую дробь таблеток. Он не выбросит подарок деда. Возможно, когда-нибудь, не сейчас, горошинки найдут свое применение, вдруг это передается по наследству — кто знает. У него есть укромное местечко, в котором Белый Блум побудет в сохранности, пока не придет время.

Засыпая, Сережка блаженно закрыл глаза. Бросая первую горсть земли в яму, он почувствовал легкий ветерок, который пронесся над кладбищем, и ласково потрепал по волосам. Ветерок, унесся прочь, заставляя тихонько шелестеть листья на деревьях. Сережка услышал шелест травы и шепот, который сказал, что все будет хорошо. Он все сделал, как надо.

Сережка засыпал, надеясь, что теперь больше не будет ночных кошмаров, в которых тихонько поскрипывает, отворяясь, маленькая дверка шкафа…

(Скрииип…)

Это было тогда, а сейчас, дверца буфета открылась без всяких усилий. Сергей воровато оглянулся, сжимая в руке заветный пузырек.

В памяти промелькнули обрывки воспоминаний, но вряд ли это можно было бы назвать чем-то стоящим. Словно ему показали шелестящую обертку от конфеты, и не более того. И ему оставалось только догадываться, каким бы мог быть вкус этой самой конфеты. Темнота никуда не делась — она была рядом, в нем самом. И сквозь эту темноту просвечивали маленькие искорки прошлого. То, что он сумел удержать в руках и не обжечься, извлечь на поверхность, и не дать просочиться сквозь пальцы мутными каплями недоумения.

Сергей аккуратно засунул флакончик назад, в тайничок, и с шумом, захлопнул дверцу. В буфете что-то упало и покатилось с пустым металлическим звоном.

Наверно одна из банок из-под кофе упала — запоздало подумал Сергей, выходя из комнаты. Он не стал возвращаться в залу, у него было еще много дел. В том числе его интересовало, где же, черт подери, шатается супруга.

Он прогремел по ступенькам, и остановился в проходе, наблюдая, как Надежда сидит за столом, отстранено уставившись в одну точку.

— Надя — осторожно позвал он супругу.

Надя повернула голову, и Сергей увидел, как подозрительно заблестели ее глаза…

В электричке было шумно — молодежь, возвращающаяся на выходные, с учебы домой, какие-то бабки с огромными тюками, перевозящие разный ненужный хлам в своих сумках, хрустящие солеными огурцами, вяло переругивающиеся с контролерами. Шумели торговцы, снующие взад вперед по вагонам, предлагающие поп-корн и леденцы, вчерашние газеты с кроссвордами и традиционные журналы с криминальной хроникой и экзотерической мудростью разных психов, так наивно верящих в существование НЛО и пришельцев, не говоря уже про леденящие подробности из жизни знаменитых людей — кинозвезд и известных политиков. Словом привычные черты современной жизни, ее квинтэссенция, сжатая до размеров простого железного вагона.