В данном случае дело не в предметном содержании высказываний, а в том, какое мышление в них объективируется, – мышление натуралистическое, смешивающее натурфикации, обыденное словоупотребление и метафоры (“творческая воля”, “сознание”, “печать единства”, “цементирующая сила”, “внутренний стержень ”).
Чего больше на путях этого мышления: “бесконечных тупиков” или реальной постановки проблемы и ее решения, – об этом надо еще подумать.
Очевидно, что, рассуждая о современных определениях автора, мы выходим на иной уровень проблематики, нежели тот, который обозначился в названных исследованиях, и на иную методологическую традицию.
Определяется то и другое, прежде всего, нашей рефлексией способа мышления, ибо именно от него зависит плодотворность или бесплодность наших умственных усилий, новые открытия или движение по замкнутому кругу натурфицированных понятий и обыденно-мета-форического словоупотребления.
§ 4. Аналитическая традиция
Иная интеллектуальная традиция, существующая в современной науке, – традиция аналитизма, т. е. мышление, которое подвергает рефлексии каждый логический шаг, каждое используемое понятие.
Традиция эта признает мыслительную деятельность в пределах парадигмы: субъект деятельности – деятельность – объект деятельности, потому что человек есть – прежде всего и полнее всего – существо деятельное, в том числе и в языковой сфере.
“Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)”
(Гумбольдт 1984: 70).
В отечественной науке наиболее плодотворно традиции Гумбольдта были продолжены А. А. Потебней, который проблему языка как деятельности “повернул” в сторону языка и мысли:
“Язык есть необходимое условие мысли даже в полном уединении, потому что понятие образуется только посредством слова, а без понятия невозможно истинное мышление” (Потебня 1989: 40).
(Однако – опять же! – что такое “истинное мышление”?)
Наиболее ярким явлением в области теоретического мышления на Западе в XX веке стала аналитическая философия, поставившая ряд проблем, в том числе проблему обыденного языка в аспектах логики, лингвистики, этики.
Русскому читателю эта область западной науки стала приоткрываться с 1950-х годов: “Логико-философский трактат” Л. Витгенштейна (М., 1958). В 1980-х годах были переведены и опубликованы “Принципы этики” Дж. Эд. Мура (М., 1984), “Логико-философские исследования: Избранные труды” Г. X. Вригта (М., 1986). В 1990-е годы – “Избранные работы по философии” А. Н. Уайтхеда, “Аналитическая философия: Избранные тексты”; “Человеческое познание: Его сфера и границы” и “Исследование значения и истины” Б. Рассела; “Избранное” Дж. Остина; “Избранные работы” Г. Фреге… Сегодня переведены, изданы, с той или иной степенью полноты прокомментированы и осмыслены основные достижения западного аналитизма (см. книги издательств “Гнозис”, “Дом интеллектуальной книги” и др., философско-литературный журнал “Логос”).
Интересно, что западная аналитическая философия обратилась к изучению обыденного языка и оказалась очень близкой литературоведению не только методом, но и предметом исследования (автор как создатель “картины” обыденного языка).
Интересно в этой связи вспомнить А. А. Потебню:
“Всякая наука коренится в наблюдениях и мыслях, свойственных обыденной жизни; дальнейшее ее развитие есть только ряд преобразований, вызываемых первоначальными данными, по мере того, как замечаются в них несообразности”
(Потебня 1989: 58).
В России второй половины XX века аналитический способ мышления получил своеобразное воплощение прежде всего в тартуско-московской семиотической школе: русская семиотика “оказалась практически единственной гуманитарной областью бывшего СССР, получившая мировую известность”
(Почепцов 1998: 5) (см.: Лотман 1994).
В отечественной лингвистике параллельно с переводом и публикациями западных аналитиков работала проблемная группа “Логический анализ языка” Института языкознания РАН, исследовавшая “культурные концепты”, “модели действий”, “ментальные действия”, “язык речевых действий”, “понятие судьбы” (М., 1991, 1992, 1993, 1994…).
Проблематику связи мышления и слова плодотворно продолжил современный философ и логик Артсег, книги которого – “Владелец вещи, или Онтология субъективности” (Йошкар-Ола, Чебоксары, 1993), «Трактат о “ценности”» (Йошкар-Ола, 1999) – положили начало русской аналитической философии.
“Ближайшей достоверностью того, что человек мыслит – и он может об этом знать – есть то, что он пользуется словом” (Артсег 1993: 4), – пишет Артсег, выстраивая классификацию субъектов деятельности: практический, обыденный, эмпирический, теоретический, рефлектирующий, культурствующий; связывает человеческое мышление с предикативной функцией в суждении:
“Имя – предикат, имя – предикат, имя – предикат, и так далее, до бесконечности, – это и есть человеческое мышление”; <это и есть> “самый бурный и управляемый реактор на Земле”
(Артсег 1993: 99-100, 277).
В контексте аналитической традиции автор становится предметом изучения аналитической филологии, синтезирующей философский, логический, лингвистический, психолингвистический, психологический аспекты изучения деятельности человека.
Так на наших глазах происходит оформление в единое предметное и терминологическое целое новой гуманитарной науки – Авторологии.
Постижение смысла литературно-художественного произведения (ЛХП), его “идейно-художественного” содержания – дело читателя, обыкновенного, для которого и пишут писатели – беллетристы (прозаики), поэты, драматурги. Для такого читателя пишут и традиционные литературоведы, которые сами выступают в роли тоже читателя, но как бы более грамотного, чем обыкновенный, массовый читатель. Ориентация на “идейно-художественное” содержание предполагает более-менее целостный (всесторонний) анализ ЛХП, разъяснение, сообщение читателю дополнительных (по сравнению с ЛХП) сведений (биография писателя, история создания произведений, восприятие их в текущей критике). Любую докторскую диссертацию традиционного литературоведа после незначительной стилистической правки оказывается можно поместить предисловием к популярному изданию произведений писателя.
Авторология – иное дело, у нее – свой предмет исследования. Кто есть человек? – в конечном счете, на этот вопрос отвечает авторолог, скрупулезно выстраивая разверстки объективации рецепторного восприятия человека, его рациональных способностей, эмоционального восприятия мира, способов владения словом.
Если традиционный литературовед дает интерпретацию содержания ЛХП, то авторолог конструирует автора, объективацию экзистенциальных сил человека. Если литературовед пишет для “читателя”, то авторолог пишет для авторолога и специалистов смежных наук. Если работа литературоведа интересна всем, то авторолога – только “марсианам”, решающим проблему: что есть земная цивилизация и человек, “марсианам”, имеющим для решения проблемы только один факт – аналитическое высказывание авторолога.
Я избегаю цитирования и ссылок на многочисленные исследования, обращенные к “проблеме автора” (особенно в разделах, посвященных творчеству Бунина, Андреева, Ремизова), имея в виду, что читателю-непрофессионалу они не нужны, а профессионал поймет, где я становлюсь не плечи великанов, а где пытаюсь увидеть что-то свое, еще никем не увиденное.
Литература
Аверинцев, Роднянская 1978: Аверинцев С. С., Роднянская И. Б. Автор // Краткая литературная энциклопедия. – М., 1978. – Т. 9.
Артсег 1993: Артсег. Владелец вещи, или Онтология субъективности. – Йошкар-Ола, Чебоксары, 1993.
