АФ рассматривает ЛХП не просто в качестве “первичной данности” (М. М. Бахтин) филологического мышления, но само филологическое мышление как деятельность (Гумбольдт), как производное от деятеля (Артсег), выносит субъектно-объектные отношения за текст и восстанавливает их среднее звено: субъект – ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ – объект, тем самым признавая взаимодействие двух различных, но связанных друг с другом видов деятельности: литературно-художественную, субъект которой – автор, и авторологическую, субъект которой – авторолог.
§ 3. Автор как субъект именующей деятельности
Автор именует – человека, предмет, явление. Авторолог отвечает на вопросы: что и как именуется в литературно-художественном высказывании, т. е. анализирует внутренние структурно-словесные элементы высказывания. Вопросу “что?” соответствует авторское видение (внутренняя сфера поэтической реальности, изображаемая “картина жизни”); вопросу “как?” – авторская словесная изобразительность (внешняя словесная сфера поэтической реальности).
Зная аналитический и семиотический подход к имени, необходимо учитывать и понимание имени, существующее в традиции русской религиозной философии.
“Имя – тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность” (Флоренский 1993: 26); “Определенным именам в народной словесности соответствуют в различных произведениях одни и те же типы, одни и те же не только в смысле психологического склада и нравственного характера, но и в смысле жизненной судьбы и линии поведения”
(Флоренский 1993: 29).
В повествовании реализуется именование:
1) природно-предметного мира и внешности персонажей – чему соответствует объективация рецепторного восприятия автора – что проявляется в описательной речи;
2) “мыслей” субъекта речи или персонажа – чему соответствует объективация рациональной сферы автора – что проявляется в высказывании в форме суждения;
3) эмоций субъекта речи или персонажа – чему соответствует объективация эмоциональной сферы автора – что проявляется в эмоционально-оценочной речи;
4) действий персонажа, его отношений с другими персонажами – чему соответствует авторское видение персонажей в их межличностных связях – что проявляется в сюжетно-композиционной структуре литературно-художественного высказывания;
5) слово субъекта речи и персонажа – чему соответствует объективация автора как субъекта словесной игровой деятельности – что проявляется в соотнесенности слова персонажа со словом субъекта речи.
Каждый элемент повествования как именующей деятельности выполняет знаковую функцию, потому что существует в специфических условиях поэтической реальности, указывая на автора как на организатора изображаемой реальности и одновременно на автора как организатора реальности изображающей (собственно словесной).
Взаимодействие этих структурно-словесных элементов определяет своеобразие повествования, заключая в себе основные свойства автора как субъекта словесной именующей деятельности, что и названо нами авторством.
§ 4. ЛХП как поэтическая реальность
В последние десятилетия – наряду с понятием “литературно-художественное произведение” (ЛХП) – все чаще употребляются понятия: “художественный мир”, “внутренний мир”, “поэтическая реальность”, т. е. в науке продолжаются попытки более точно определить специфику ЛХП, а значит, и предмет литературоведческого анализа.
“Внутренний мир произведения словесного искусства (литературного или фольклорного) обладает известной художественной цельностью. Отдельные элементы отраженной действительности соединяются друг с другом в этом внутреннем мире в некоей определенной системе, художественной системе”
(Лихачев 1968: 74).
ЛХП является не только реалией нашей жизни, не только имеет свою внешнюю форму – структуру, но является объектом литературоведческого анализа, т. е. как таковое обладает внутренней формой, именуемой поэтической реальностью (см.: Федоров 1984).
Поэтическая реальность – объект литературоведческого исследования (что наиболее основательно доказано в книге В. В. Федорова, основные моменты которой – в применении к проблеме автора! – пересказываются далее).
Поэтическая реальность – внутренняя форма ЛХП (аналогично “внутренней форме слова”, понятию, обоснованному А. А. Потебней).
“В слове мы различаем: внешнюю форму, то есть членораздельный звук, содержание, объективируемое посредством звука, и внутреннюю форму, или ближайшее этимологическое значение слова, тот способ, каким выражается содержание”
(Потебня 1976: 175).
Поэтическая реальность имеет свою структуру: внешний уровень = событие изображения (словесно-субъектная организация, форма повествования); внутренний уровень = событие изображаемое (“картина мира”).
Эти два уровня запредельны друг другу: в событии изображения есть только последовательность слов, повествование (внешний уровень), тогда как в мире персонажей, живущих своей “реальной” жизнью (внутренний уровень), нет автора и читателя (персонажи не знают, что о них повествуется).
Автор по отношению к поэтической реальности выступает организатором двух ее уровней: определенная “картина жизни”, определенная информация согласовываются с определенной формой речи.
Поэтическая реальность определяет поведение читателя. В акте восприятия читатель постоянно переходит с одного уровня на другой и обратно (занимает то внутреннюю, то внешнюю точку зрения): непосредственно перед собой читатель видит последовательность слов, повествование, рассказ – и в то же время увлекается изображенной “картиной жизни”, то и дело забывая, что он вовлечен в авторскую словесную игру.
Концентрация внимания на одном из уровней или разрушает акт восприятия ЛХП (читатель видит только слово, последовательность слов), или приводит к “наивному” прочтению.
Пример первого случая – восприятие Наташей Ростовой оперы.
“На сцене были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные картоны, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо, на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками” (Толстой 1978–1985, 5: 337)
(см. разбор этого примера: Федоров 1984: 67–68).
Пример второго случая – чтение книги А. Дюма “Две Дианы” героиней романа Александра Грина “Блистающий мир”.
“Каково лезть на высоту восьмидесяти футов, ночью, по веревочной лестнице, не зная, ждет вверху дружеская рука или удар? Вся трепеща, взбиралась Тави с отважным графом, раскачиваясь и ударяясь о стену форта Калэ. Это происходило бурной ночью, но сквер дымился и сквозил солнечным светом; на верху форта гремели мечи, а по аллее скакали воробьи…”
(Грин 1980, 3: 142).
Так А. С. Грин описывает “наивный” тип чтения, подчеркивая погруженность героини в изображенный писателем мир, одновременно сопоставляя его с реальным будничным миром (бурная ночь, гремели мечи – сквер дымился, скакали воробьи). В связи с нашим пониманием автора – в поэтической реальности как предмете литературоведческого исследования – необходимо выделить еще один уровень, в свою очередь запредельный первым двум – уровень критической интерпретации = событие интерпретации: поэтическая реальность существует не сама по себе, но именно как объект нашего – авторологического – анализа, следовательно, и в пределах нашего – авторологического – высказывания.
