В значении слова можно выделить по крайней мере три оттенка: страсть как сильно выраженное чувство; страсть как чувство одновременно восторженное и радостное, тяжелое и “томящее”; страсть как сладострастие, как “любовь” “с преобладанием чувственного влечения”, как о том говорят наши толковые словари.
В словаре Даля: страсть – “страдание, мука, маета, мученье, телесная боль, душевная скорбь, тоска”. Этот оттенок слова будет важен для нас при анализе религиозных представлений Бунина.
Пока же отметим, что авторскую эмоциональность, воплощенную в романе и рефлектируемую автором, мы вправе так и обозначить – как страстную – в указанных трех оттенках значения слова.
Но преобладает в романе смысловое наполнение “страсти” как страсти-страдания, радости-горя, восторга-отчаяния.
Особая восприимчивость была для Арсеньева (и автора) источником и наслаждений и страданий, последнее усугублялось непониманием со стороны близких людей.
“Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне…” Арсеньева – тоже “не понимают”… Арсеньев обращается к любимой женщине – Лике:
«Я говорил, как несказанно жаль было мне эту раскидистую березу, сверху донизу осыпанную мелкой ржавой листвой, когда мужики косолапо и грубо обошли, оглядели ее кругом и потом, поплевав в рубчатые, звериные ладони, взялись за топоры и дружно ударили в ее пестрый от белизны и черни ствол… “Ты не можешь себе представить, как страшно мокро было все, как все блестело и переливалось!” – говорил я и кончил признанием, что хочу написать об этом рассказ. Она пожала плечами:
– Ну, миленький, о чем же тут писать? Что ж все природу описывать!»
(5: 185).
Лика не понимает, когда “слишком много описаний природы”. Для Арсеньева – “нет никакой отдельной от нас природы”, “каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной жизни” (5: 183).
Авторское сознание, воплощенное в романе, – по своей эмоциональной основе – страстное. Тип страстности – антиномичный, выражающийся в стилистике оксюморона.
§ 5. Предметное содержание авторского сознания
5.1. Природно-предметный мир
Страстное авторское сознание направлено на природно-предметный мир.
Этот мир существует и для персонажа и для автора как часть их жизни, их души. Поэтому целые страницы романа – это описания природы, города, внешнего вида людей.
“Писать! Вот о крышах, о калошах, о спинах надо писать…”
(5: 200).
“Если писать о разорении, то я хотел бы выразить только его поэтичность”
(5: 208–209).
Обостренное чувствование природно-предметного мира проникает в эстетику и поэтику Бунина, присутствует в романе в каждой частице повествования.
“Пройдя несколько шагов, я тоже лег на землю, на скользкую траву, среди разбросанных, как бы гуляющих вокруг меня светлых, солнечных деревьев, в легкой тени двух сросшихся берез, двух белоствольных сестер в сероватой мелкой листве с сережками, тоже подставил руку под голову и стал смотреть то в поле, сиявшее и ярко желтевшее за стволами, то на это облако. Мягко тянуло с поля сушью, зноем, светлый лес трепетал, струился, слышался его дремотный, как будто куда-то бегущий шум. Этот шум иногда возрастал, усиливался, и тогда сетчатая тень пестрела, двигалась, солнечные пятна вспыхивали, сверкали и на земле и в деревьях, ветви которых гнулись и светло раскрывались, показывая небо…”
(5: 47).
Бунин словесно живописует картину леса, причем в описании объективируется не только авторское видение (зрение), но и обоняние, осязание, слух. Бунинский пейзаж – отражение природы подвижной, переменчивой, красочной, “картинной” – в свете тонкого импрессионистского восторженного миропереживания.
5.2. Женщина
Вторым объектом, на который постоянно направлено авторское сознание, является женщина. В романе изображено взросление персонажа-мужчины, формирование его страстного отношения к женщине.
“Когда она быстро подошла к нам и, приветливо играя агатовыми глазами, свободно и крепко пожала нам руки своей маленькой ручкой в узкой черной перчатке, быстро заговорила и засмеялась, раза два мельком, но любопытно взглянув на меня, я впервые в жизни так живо и чувственно ощутил все то особенное и ужасное, что есть в женских смеющихся губах, в детском звуке женского голоса, в округлости женских плечей, в тонкости женской талии, в том непередаваемом, что есть даже в женской щиколке, что не мог вымолвить ни слова”
(5:70).
Отношение к женщине так же напряженно, как и к природнопредметному миру. Та же гамма чувств: от восторга – к отчаянию.
Отношение к женщине формируется у Арсеньева в основном во время его любви к Лике. Восхищение Ликой сложным образом соотносится в душе персонажа с неприятием семейной жизни.
Вспомним:
“…Неужели и впрямь мы сошлись навсегда и так вот и будем жить до самой старости, будем, как все, иметь дом, детей? Последнее – дети, дом – представлялось мне особенно нестерпимым”
(5: 230).
В любви Арсеньева к Лике преобладают чувственный и эстетический моменты. Арсеньев любит не столько Лику, сколько свое наслаждение ею, сколько свое “отражение” в ней.
“Сильнее всего я чувствовал к ней любовь в минуты выражения наибольшей преданности мне, отказа от себя, веры в мои права на какую-то особенность чувств и поступков”
(5: 231).
“Мне казалось, что я так люблю ее, что мне все можно, все простительно”
(5: 233).
“– Как ты можешь меня ревновать? Я вот смотрю на твою несравненную руку и думаю: за одну эту руку я не возьму всех красавиц на свете! Но я поэт, художник, а всякое искусство, по словам Гете, чувственно”
(5: 236).
Арсеньев хочет, чтобы Лика любила в нем его поэтическую натуру, особенность его мировосприятия – то главное, что есть в нем.
«Мне долго казалось, что достаточно сказать: “Знаешь эти осенние накатанные дороги, тугие, похожие на лиловую резину, иссеченные шипами подков и блестящие под низким солнцем слепящей золотой полосой?” – чтобы вызвать ее восторг»
(5: 185).
“Я страстно желал делиться с ней наслаждением своей наблюдательности, изощрением в этой наблюдательности, хотел заразить ее своим беспощадным отношением к окружающему и с отчаянием видел, что выходит нечто совершенно противоположное моему желанию сделать ее соучастницей своих чувств и мыслей”
(5: 187).
Арсеньев ищет в Лике родственное мировосприятие. Принять другого человека таким, какой он есть – принять “другого” – Арсеньев не в состоянии.
Персонаж наделен авторским типом сознания, такого сознания, для которого мир, люди существуют только в пределах собственного отношения к ним.
Даже во время жизни с Ликой Арсеньев верен своему давнему желанию, своей мечте: “видеть и любить весь мир, всю землю, всех Наташ и Марьянок”
(5: 137).
Даже неосуществленные связи рождают в нем “боль большой потери”
(5: 213).
Естественно, что такой образ мыслей и чувств несовместим с желаниями обыкновенной женщины.
Замечу на полях. Эта тема разнонаправленности жизненных интересов мужчины и женщины не характерна для Бунина. Вероятно, она слишком неэстетична, слишком “груба”, может быть, личностно болезненна.
