Вспомним из рассказа “Без роду-племени”:
“Почему ты даже мысли не допускаешь равнять меня с собою?”
(2: 156).
Тем более оказалось безнадежным для Арсеньева обращаться к Лике в поисках отклика на свое поэтическое восприятие мира.
Однако утрата Лики переживается Арсеньевым трагически.
“Думаю, что я не застрелился в эту ночь только потому, что твердо решил, что все равно застрелюсь, не нынче, так завтра”
(5: 243).
5.3. Творчество
Третий объект, на который направлено авторское сознание в романе, – творчество. Арсеньев понимает, что в жизни есть “нечто неотразимо-чудесное – словесное творчество” (5: 82).
По поводу чтения книг Сумарокова, Державина, Жуковского, Баратынского:
“С этими томиками я пережил все свои первые юношеские мечты, первую полную жажду писать самому, первые попытки утолить ее, сладострастие воображения”
(5: 88).
В согласии со страстностью своей натуры Бунин вырабатывает эстетическую программу, в основе которой – точное, подробное описание природно-предметного мира и людей как части этого мира.
“На Московской я заходил в извозчичью чайную, сидел в ее говоре, тесноте и парном тепле, смотрел на мясистые, алые лица, на рыжие бороды, на ржавый шелушащийся поднос, на котором стояли передо мной два белых чайника с мокрыми веревочками, привязанными к их крышечкам и ручкам… Наблюдение народного быта? Ошибаетесь, – только вот этого подноса, этой мокрой веревочки!”
(5: 201).
Бунин полемически отвергает тенденциозность в творчестве, не замечая того факта, что абсолютизация изображения мира и человека в их внешней природно-предметной выраженности тоже является тенденциозностью.
Одиннадцатая глава пятой книги романа посвящена описанию редакции газеты, в которой работает Арсеньев. Эта глава состоит из ряда портретов-описаний, зарисовок членов редакции, посетителей. Бунин достигает динамизма, характерности в описаниях внешнего вида персонажей, как и в описаниях природы. Для него такое изображение – более правдиво, чем изображение “народного быта”.
“Я мучился желанием писать что-то совсем другое, совсем не то, что я мог писать и писал: что-то то, чего не мог. Образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания – какое это редкое счастье! – и какой душевный труд!”
(5: 196).
Так действительность воплощается в слово только в той ее части, которая постигается страстным, чувственным отношением автора к миру. Так осознается своеобразие своего видения мира – изображается только то, что видится.
«Я, как сыщик, преследовал то одного, то другого прохожего, глядя на его спину, на его калоши, стараясь что-то понять, поймать в нем, войти в него… Писать! Вот о крышах, о калошах, о спинах надо писать, а вовсе не затем, чтобы “бороться с произволом и насилием, защищать угнетенных и обездоленных, давать яркие типы, рисовать широкие картины общественности, современности, ее настроений и течений!”»
(5: 200).
Конечно, данная позиция является не менее тенденциозной, чем любая другая. Факт творчества становится формой реализации эстетизма и страстности автора, каким он был бы и в других случаях, например, формой реализации спокойно-рационалистического, идейно определенного отношения к миру.
Страстность натуры Бунина выразилась в дневниковых записях, фиксирующих процесс творчества.
«“Генриха” (рассказ из книги “Темные аллеи”. – И. К.) перечитал, кое-что черкая и вставляя, нынче утром. Кажется, так удалось, что побегал в волнении по площадке перед домом, когда кончил. Одно осталось – помоги и спаси, Господи»
(дневниковая запись 1940 года) (6: 478).
«Час ночи. Встал из-за стола – осталось дописать несколько строк “Чистого понедельника”. Погасил свет, открыл окно проветрить комнату – ни малейшего движения воздуха; полнолуние, ночь неяркая, вся долина в тончайшем тумане, далеко на горизонте неясный розовый блеск моря, тишина, мягкая свежесть молодой древесной зелени, кое-где щелкание первых соловьев… Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и в работе!»
(дневниковая запись 1944 года) (6: 533).
Эти реакции на творческий акт вполне соответствуют типу личности, воссозданному в Арсеньеве.
5.4. Интеллектуальная рефлексия
Четвертым объектом авторского сознания в романе является автобиографический персонаж, его самоанализ – рефлексия.
В этом плане роман может быть прочитан как одно глубокое размышление автора о самом себе, да и все творчество Бунина – как творчество монологическое, как одно – пусть многоаспектное, но все же – художественное исследование себя, постижение себя путем проекции структуры своей личности на мир, на персонажей.
Это самостоятельная тема исследования, уходящая в сферу психологии творчества. Я в данном случае ограничусь только одним примером, иллюстрирующим представленность писателя в его произведениях, реализацию одного – монологического – взгляда на действительность.
Прототип Лики – В. В. Пащенко. Уход этой женщины из своей жизни Бунин переживал очень тяжело (как и Арсеньев уход Лики).
“Он меня пугает самоубийством”, – пишет В. В. Пащенко. Бунину “сделалось дурно, его водой брызгали”, – вспоминает сестра писателя. “На вокзале у меня лила кровь из носу, и я страшно ослабел”, – пишет Бунин брату
(Бабореко 1983: 38, 46, 78).
Подобная реакция была и на разрыв с А. Н. Цакни:
“Давеча я лежал часа три в степи и рыдал и кричал, ибо большей муки, большего отчаяния, оскорбления и внезапно потерянной любви, надежды, всего, может быть, не переживал ни один человек…”
Заметим, что это – “не переживал ни один человек” – говорит не персонаж, не герой романтической драмы, а реальный человек, молодой писатель, в глубине своего сознания очарованный силой собственно чувственно-страстного переживания.
Это – в жизни, но таков финал любовных коллизий многих произведений Бунина. На грани самоубийства, расставшись с Ликой, находится Арсеньев. Отвергнутый любимой женщиной, бросается под поезд Левицкий, персонаж рассказа “Зойка и Валерия”. Трагически заканчивается любовь и жизнь персонажа повести “Митина любовь”.
Бунин не соглашался с критикой финала “Митиной любви”, как ранее не соглашался с упреками в адрес “Деревни” и “Суходола”.
Защищая истинность, верность изображения характера Мити и логичность его поступка, как и русской жизни в своих повестях, Бунин защищал – в сущности – собственное восприятие жизни, веря в то, что его восприятие позволяет ему видеть и понимать жизнь более глубоко, чем кому-либо другому – “обыкновенному” человеку.
5.5. Страсть-страдание
Характерной особенностью страстного сознания является его подвижность, смена объектов страсти, определенное эмоциональное состояние – страдание.
Арсеньев постоянно переезжает с одного места на другое, ищет для себя все новых и новых ощущений, новой пищи для своих обостренных чувств – осязания, обоняния, зрения, слуха. В одном из разговоров с Ликой он объясняет эту особенность, называя себя “бродником”.
“Люди постоянно ждут чего-нибудь счастливого, интересного, мечтают о какой-нибудь радости, о каком-нибудь событии. Этим влечет и дорога. Потом воля, простор… новизна, которая всегда празднична, повышает чувство жизни, а ведь все мы только этого и хотим, ищем во всяком сильном чувстве”
(5: 223).
