Скрип открывающейся двери заставил ее вздрогнуть. Она нервно сжала край одеяла пальцами. В комнату вошел Брайс, бросил на нее настороженный покаянный взгляд, стремительно шагнул к кровати. Обида и ревность заставили Рэн отодвинуться, Брайс, заметив это, не сделал больше попыток приблизиться и стал у двери, небрежно прислонившись к стене.

Сердце отчаянно колотилось. Она знает! Уверенность в этом росла с каждой минутой. Та холодность и презрительный взгляд, которым Рэн встретила его у дверей, говорили об этом. А он, как дурак, ждал, что она простит его, поймет, что все случилось до того, как он увидел ее на крепостной стене Дарлога… И вот она сидит, отодвинувшись от него на самый край постели, и смотрит недоверчивым взглядом.

– Как ты себя чувствуешь? – он видел, что Рэн бледная и осунувшаяся, и его снедала тревога за нее. Рэн молча смотрела в сторону, кажется, она и не думает отвечать. Наконец она подняла голову и взглянула на Брайса.

– Где ты был?

В голове у него шумело, но надо что-то сказать, ее испытующий враждебный взгляд требовал ответа.

– Я искал корабль…

– Ты оставил меня одну!

– Рэн, я был рядом все шесть дней, что ты не приходила в себя! Мы не можем здесь дольше оставаться, это слишком опасно! Поэтому мне пришлось уйти.

– Тебя не было рядом, – упрямо повторила она. Рэн понимала, что он прав, что ни Трэйд, ни она сама не могут разгуливать по городу, не привлекая излишнего внимания. Но ей было плохо, она чувствовала себя маленькой и слабой, ей хотелось, чтобы о ней заботились, а не бросали наедине с кошмарами!

Брайс безнадежно смотрел на Рэн. Она верно ненавидит его! Впервые он видел ее такой: холодной, отстраненной, чужой… Страх потерять ее наполнял сердце до краев, мешая думать и говорить. Она все уже решила, и теперь неважно, знает она всю правду или только догадывается, бесполезно вымаливать у нее прощение! Брайс яростно тряхнул головой. Единственная его вина в том, что он любит эту женщину. Сделку он заключил, едва ли зная что-то о наследнице Марон. Доселе незнакомая боль терзала сердце. Проклятое чувство! Брайс пошел к двери, краем глаза видя, что Рэн вскочила с постели. Одеяло соскользнуло и смятым комком лежало теперь у ее босых ног. Он повернулся к Рэн.

– Если ты хочешь, я уйду.

Она стояла, дрожа от сырого ночного воздуха. Исхудалые бледные руки беспомощно упали, она до крови закусила губу.

– Нет! Я хочу, чтобы ты остался!

Он стремительно шагнул к Рэн, запрокинул ей голову и, грубо раздвигая дрожащие губы, поцеловал. Нетерпеливые пальцы расстегивали тесемки и крючки на ее платье. Они не поддавались, и тогда Брайс рывком разорвал тонкую ткань лифа. Треск разрывающейся материи заставил Рэн пугливо вздрогнуть, испорченное платье свисало на бедрах, обнажая грудь, но она все так же покорно стояла, не делая попыток прикрыться. Тогда Брайс подхватил ее тонкое, почти невесомое тело и понес к кровати. Его руки грубо, судорожно сжимали ее, каждое его движение причиняло боль. Рэн задыхалась, слишком ошеломленная и испуганная поведением Брайса, чтобы сопротивляться. Он целовал ее с яростью, желая сделать больно и унизить. В этой близости вылилась вся его отчаянная ревность и страх потерять Рэн. Он сам не понимал, почему творит с ней такое. Ему хотелось любить и защищать ее, а не мучить. Но сейчас обладание ей причиняло только боль, а не радость, как прежде. Брайс уже не мог остановиться, моля всех богов, чтобы Рэн сама заставила его. Но она молчала, до конца не размыкая своих объятий.

Они долго лежали в рассветных сумерках, слыша звуки просыпающегося за окном города. Рэн не проронила ни слова, ее плечи закаменели, она вся сжалась и лежала, не шевелясь. Брайс видел, как из-под длинных полуопущенных ресниц скатываются по щекам беззвучные слезы. Исступление и ярость схлынули, оставив лишь мучительное опустошение. Ему хотелось кричать от нахлынувшего раскаяния и сожаления, вымаливать у нее прощения, но он только нежно убрал с мокрых щек прилипшие волосы и губами собирал ее слезы. Глубокие блестящие глаза распахнулись ему навстречу, и Брайс понял, что и этого искупления она не потребует, что Рэн по-прежнему любит его. Он обнял ее и, как ребенка, качал в крепких руках, пока она не затихла.

Рэн, не отрываясь, смотрела, как светлеет небо над кромкой воды. Слезы высохли, но глухая боль в груди не отпускала. Она ничего не сказала Брайсу, но Голос внутри пел, что времени у них осталось совсем мало.

Еще несколько дней Рэн была так слаба, что одна порция снадобий сменяла другую каждый час бодрствования. Большую часть времени она находилась в забытьи, изредка приходила в себя, послушно пила лекарство и снова проваливалась в кошмары. Брайс не отходил от больной ни на шаг, даже спал у ее кровати. Он тоже осунулся и похудел, за время болезни он едва сказал пару слов Селене, да и то, лишь когда она велела разбудить Рэн, чтобы напоить травяным отваром.

– Пусть она спит! Прекрати мучить ее даже во сне! Это единственное место, куда она может сбежать от нас всех…

Селена окинула его долгим пристальным взглядом и согласилась. Она поняла, что в первую очередь Брайс говорил о себе.

Наконец, через четыре дня Рэн перестала спать целыми сутками и сидела в кровати, обложенная подушками, слишком слабая, даже чтобы самостоятельно есть. Брайс приносил ей редкие фрукты и сладости. Рэн покорно ела, чтобы не обидеть его, но еще охотнее она бы закрыла глаза… Ее пугала та легкость, с которой она переходила в состояние блаженного полусна. Стоило смежить ресницы, и ее словно уносило ласковой теплой волной все дальше и дальше от реальности. Даже Голос уже не требовал просыпаться; этого просил, молил всем своим видом Брайс. Ради него Рэн делала мучительное усилие и не засыпала.

На пятый день Брайс отнес ее на руках на белый песок к морю. Рэн молча наблюдала, как темнеет вечернее небо, перебирая горячий песок пальцами. Ей до сих пор было непривычно, что тепло может быть не только от огня в очаге, что его не надо оберегать толстыми каменными стенами, а в нем можно нежиться, как в горячей ванне. Брайс сидел у ее ног, не сводя с нее взгляда. Ему мучительно хотелось снова услышать ее смех, как это было на «Усладе», но он понимал, что время еще не пришло. Едва ли не больше ему хотелось прикоснуться к ней, обнять, любить ее долго и нежно. Но он не знал, когда Рэн сможет снова доверять ему. К тому же болезнь надолго отсрочила даже такие удовольствия, как простые прогулки.

– Это ведь снова твой Голос? Ты впадаешь в такое состояние, когда говоришь с ним…

– Это не я, а он говорит со мной, – мягко поправила Рэн. От нее не укрылась враждебность, с которой Брайс говорил о Голосе. Впрочем, она и сама не могла до конца доверять ему, хотя он спас и ее, и Брайса.

– Я беспокоюсь за тебя, – Брайс твердо решил поговорить с Рэн, не принимая отговорки.

– Не волнуйся, я справлюсь с этим.

– Не справишься! Рэн, ты едва не умерла! Я не хочу потерять тебя, когда в следующий раз Голос снова надумает поболтать с тобой!

– И чего же ты хочешь от меня? – Рэн высыпала песок, который уже остыл, и взглянула на Брайса.

– Я хочу познакомить тебя с Маритт. Она разбирается в таких вещах… Маритт – целительница.

– Брайс, это не болезнь, – Рэн становилось все труднее спорить с ним, к тому же она устала, – но, если ты перестанешь волноваться за меня, я согласна.

Она зябко повела плечами. Тепло быстро уходило, на смену ему пришел сырой холодный вечер. Ее снова знобило и ужасно хотелось спать. Может быть, Брайс прав, ей действительно нужна помощь. Голос говорил, что у них обоих осталось совсем мало времени, и теперь Рэн с холодком страха все чаще думала, что он прав. Она стала бояться, засыпая, уже не проснуться.

Еще несколько дней, пока силы не вернулись к Рэн, Брайс не вспоминал при ней о Маритт и ее обещании. Рэн с облегчением подумала, что он забыл об этом. Но однажды вечером Брайс принес ей теплый шерстяной плащ и сапоги. Сам он был одет как простой наемник, в руках у него была масляная лампа. Рэн с удивлением посмотрела на него.