Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В комнате блеснул свет и тут же погас, окно отворилось, и испуганный девичий голос спросил:

— Кто?

— Пани Марыля, — облегченно вздохнул Татарчук. — Это я, старшина Татарчук.

— Ой, пан Татарчук, — всплеснула руками Марыля. — Пшепрашем… — и побежала открывать дверь.

Выборовский и Марыля, перебивая друг друга, взволнованно рассказывали разведчикам о последних событиях. Оказалось, что почти рядом с кавярней, в доме богатого коммерсанта Закревекого, который в свое время сбежал на Запад, разместился штаб какой-то гитлеровской части. Расположение этого здания было Татарчуку хорошо известно, и старшина, не мешкая, распростился с Выборовскими и повел пограничников к штабу.

Часового сняли бесшумно. Оставив у входа двух солдат, Татарчук вместе с остальными вошел в дом. На первом этаже, около лестницы, дремал, сидя на стуле возле полевого телефона, еще один немецкий солдат; со второго этажа слышались возбужденные голоса и звон бокалов — видимо, господа офицеры веселились, отмечая начало войны. Татарчук на носках, чтобы не шуметь, пересек небольшой холл; солдат встрепенулся, вскочил, тараща испуганные глаза на разведчиков, и рухнул на пол от удара прикладом.

В гостиной на втором этаже за длинным столом, уставленным бутылками и разнообразной снедью, сидели в обнимку два офицера. При виде пограничников один из них попытался встать, но не удержался на ногах и, смахнув часть бутылок со стола, свалился на пол; второй, более трезвый, бросился к кобуре, которая висела на спинке соседнего стула. Но выхватить пистолет не успел — пограничники пустили в ход штыки…

Захватив найденные в штабе документы и карты, а также одежду обоих офицеров, Татарчук возвратился в расположение сводного отряда.

Поутру, переодевшись в немецкую форму, Татарчук, на этот раз один, снова пошел в город — нужно было разведать перед началом боевых действий расположение немецких частей и места установки огневых точек.

Сдерживая кипевшую в груди ярость, Татарчук шел по Средместью, внимательно присматриваясь к гитлеровской солдатне. На улицах города — Словацкого и Мицкевича — фашисты уже успели установить орудия; из окон подвалов выглядывали стволы пулеметов. Рынок возле городской ратущи полнился пьяными криками — расположившись прямо на прилавках, гитлеровцы хлестали спиртное, орали песни.

Татарчук вышел к площади На Браме и, незаметно осмотревшись, нырнул в подворотню старинного дома. Двор этого дома примыкал к ресторану, переполненному офицерами вермахта. Оркестранты, отчаянно фальшивя, исполняли танго “Айн таг фюр ди либе”, какой-то офицер пытался забраться на стол, и его с руганью удерживали собутыльники, денщики сновали между столов с новыми порциями спиртного. Старшина уже миновал ресторан» направляясь в сторону парка, как вдруг его окликнул немецкий патруль. Положение было безвыходным — документов у Татарчука не было. Пьяно улыбаясь и пошатываясь, он подошел поближе и, вскинув автомат, ударил в упор. Теперь таиться не было смысла: зашвырнув две гранаты в распахнутые окна ресторана, Татарчук изо всех сил припустил к парку. Неожиданная стрельба и взрывы гранат всполошили гитлеровцев — за старшиной началась настоящая охота. Отстреливаясь, Татарчук проскочил несколько улочек и переулков; вдруг он почувствовал резкий удар в спину и, теряя сознание, упал — неподалеку взорвалась граната, брошенная из окна дома.

И в это время начался налет советской артиллерии…

Когда Татарчук открыл глаза, Засанье заволокло черным дымом — горели нефтехранилища. Снаряды взрывались и в Средместье, и на склонах замковой горы, и в парке. Старшина поднялся и, придерживаясь за стену дома, ступил шаг, другой, третий… В голове шумело, боль в спине была нестерпимой, ноги подкашивались. Споткнувшись, Татарчук упал, больно ударившись затылком, и снова потерял сознание.

Очнулся он от запаха хлороформа. Его куда-то несли — Татарчук лежал на боку и видел окрашенные в светло-серый цвет панели и распахнутые двери комнат, в которых стояли койки. “Госпиталь…” — понял старшина и закрыл глаза.

В одной из таких комнат-палат его бережно уложили на постель, укрыли одеялом. Татарчук осмотрелся, пытаясь сообразить, где он и что с ним. Умело перебинтованная грудь, тупая боль в спине напомнили старшине о последних: событиях. “Жив”, — подумал, засыпая.

Проснулся он под вечер. В палате стояла еще одна койка, на которой лежал раненый с забинтованной головой. Где-то гремела канонада, дребезжали оконные стекла. Татарчук попытался приподняться, но тут же, застонав, опустился на постель.

— Господин обер-лейтенант! Вам плохо? — чей-то мужской участливый голос.

Говорили по-немецки! Татарчука прошиб холодный пот, мысли приобрели необходимую ясность, и старшина вдруг сообразил, что его подобрали, приняв за раненого при артналете гитлеровского офицера. И он в немецком госпитале! И его, судя по всему, прооперировали немцы!

— Господин обер-лейтенант! Вы меня слышите? Вам плохо?

— Найн… — хрипло выдавил из себя Татарчук, не открывая глаз — боялся, что они его выдадут.

Санитар ушел. Татарчук лежал недвижимо, чувствуя, как гулко колотится сердце, готовое выпрыгнуть из-под повязок. Сосед по палате тихо постанывал, изредка ворочаясь.

Ужинать Татарчук не стал. Он лежал, не открывая глаз и не отвечая на-зов санитара. Ему сделали два укола и оставили в покое.

Ночью, когда движение в коридоре прекратилось, Татарчук, кусая губы от боли, надел брюки, потихоньку обулся — одежда лежала рядом, на стуле, но оружия не было. Пришлось повозиться с мундиром — когда старшина застегивал пуговицы, руки дрожали, пальцы были непослушными. Одеваясь, мысленно поблагодарил судьбу: имея тайную склонность к фатовству, которой стыдился и тщательно скрывал от товарищей, старшина, готовясь в отпуск, купил по случаю на барахолке немецкое шелковое белье и перед предстоящим отъездом впервые натянул его на себя. Это, видимо, и спасло его от разоблачения — отсутствию документов в горячке боя никто не придал значения. Но рано или поздно это должно было случиться, и Татарчук решил немедля уходить.

Подошел к окну, стараясь не шуметь, потянул на себя раму; она поддалась легко. Выглянул наружу и порадовался — палата находилась на первом этаже. Вернулся обратно, остановился возле койки соседа, судя по мундиру, капитана, прислушался. Тот спал, тяжело дыша. Взял из тумбочки увесистую металлическую пепельницу, крепко сжал ее, примерился — и поставил обратно: убить безоружной), раненого человека, пусть даже врага, не смог…

Перевалившись через подоконник, старшина упал на землю и едва не закричал от боли, которая на миг помутила сознание. Прикусив зубами кисть руки, он некоторое время лежал неподвижно, собираясь с силами, затем поднялся и, осмотревшись, медленно побрел через скверик к невысокому забору.

Дальнейшее Татарчук помнил смутно. Несколько раз он терял сознание, иногда даже полз; по спине бежали теплые струйки, видимо, разошлись швы раны. На улице Боролевского (гитлеровцы переправили раненого Татарчука в госпиталь, который находился в Засанье), в одной из подворотен, Татарчук надолго потерял сознание и очнулся уже утром от ожесточенной перестрелки — три советских солдата, отстреливаясь, уходили к берегу Сана.

— Товарищи! Това… — Татарчук полз из подворотни наперерез пограничникам.

Один из них вскинул трофейный автомат, но другой придержал его за руку:

— Постой, он говорит по-русски.

—> То-ва-ри-щи… — язык ворочался с трудом; Татарчук попытался подняться на ноги, но тут же опять ткнулся в брусчатку.

— Это же Татарчук! — закричал пограничник в изодранной гимнастерке — он служил в комендантском взводе и хорошо знал старшину…

В тот же день Ивана Татарчука эвакуировали в тыл. Примерно через неделю ему пришлось взять в руки оружие — советские войска отступали, и тыл стал передовой. Ранение было неопасным, но долечиться старшина так и не успел…

5. РУМЫНЫ

Капрал Георге Виеру, невысокий худощавый парень двадцати трех лет, читал письмо из дома.

73
{"b":"429239","o":1}