12. БЕРЛОГА[51] КРАПЛЕНОГО

Крапленый пил запоем уже третий день. Вчерашним вечером к нему было сунулся Зуб — и едва унес ноги подобру-поздорову: Крапленый допился до белой горячки и при виде старого дружка, не узнав его, схватился за “парабеллум”. Хорошо, Маркиза завопила дурным голосом и повисла на руке своего постояльца. Глядя в безумные буркалы Крапленого, Зуб едва не обмочился с перепугу, а когда выскочил на улицу, то бежал без оглядки километра два не помня куда и зачем.

Маркиза, неумытая, растрепанная, бестолково суетилась у заваленного огрызками стола. Крапленый сидел в чем мать родила на скомканной постели, по-турецки поджав ноги, и закусывал очередную рюмку соленым огурцом. Час был утренний, и он еще не дошел до состояния полной невменяемости, что случалось только к вечеру.

— Э! Иди сюда! — позвал он Маркизу, которая в этот момент с хрустом грызла моченое яблоко.

Маркиза покорно засеменила к кровати.

— Дай! — вырвал Крапленый огрызок и швырнул на пол. — Танцуй! Да не так, мать твою… — он рывком сорвал с Маркизы кофточку, при этом оборвав нитку янтарных бус, которые градом застучали по полу.

Угодливо хихикая, Маркиза сама сняла все остальное и закружила по комнате в каком-то нелепом танце, высоко поднимая ноги и размахивая руками, как ветряная мельница крыльями.

— Хорошо… Опа, опа! Ух ты… — хлопал в ладоши Крапленый. — Нет, постой! Ставь пластинку. Цыганочку. С выходом, — он соскочил с кровати и притопнул. — Эх, ма!..

И в этот миг в дверь постучали. Хмель слетел с Крапленого в мгновение ока. Злобно ощерившись, он бросился к постели и вытащил из-под подушки “парабеллум”. Натягивая одной рукой брюки, свистящим шепотом приказал:

— Посмотри кто! Да халат накинь, дура!

Бессмысленно ухмыляясь, Маркиза пыталась застегнуть пуговицы халата, но вялые руки все делали невпопад. Так и подошла она к двери расхристанной.

— Открывайте, черт бы вас побрал! — раздался из-за двери голос Профессора.

— Фу-у… — вздохнул с облегчением Крапленый и потянулся за рубахой. — Впусти, — кивнул Маркизе.

Профессор быстро прошел внутрь, на ходу протирая запотевшие очки. Неодобрительно окинул взглядом захламленную комнату, посмотрел на Маркизу, которая все еще воевала с непослушными пуговицами, крякнул в досаде и уселся на стул, поставив между сухих коленей старый, потрепанный зонт.

— Гудишь? — с ехидцей в голосе спросил Крапленого, который в это время жадно припал к кувшину с квасом.

— Умгу… — кивнул тот и наконец оторвался от опустошенного кувшина. — Тебе какое дело?

— Это я так, к слову…

— Чего припылил, Профессор? Я же предупреждал, что в берлогу без моего ведома ни-ни. Или ты совсем глухим стал?

— Много берешь на себя, Крапленый! — неожиданно зло огрызнулся Профессор. — Разговор есть… — показал кивком головы в сторону Маркизы, которая ползала по полу, собирая рассыпанные бусины.

— Ну, пошла! — бесцеремонно вытолкал ее за дверь Крапленый. — Что там у тебя, выкладывай.

— Новое дело щупаешь[52]? — спросил Профессор, с прищуром глядя в упор на обеспокоенного Крапленого.

— С чего ты взял?

— Не темни, Крапленый! — вскочил на ноги Профессор. — Ты что, меня за сявку держишь?!

— А ты кто такой, чтобы мне тут понты бить[53]?! — взъярился Крапленый, сжимая кулаки.

— Кто я? — Профессор успокоился и хитро заулыбался. — А никто. Не пришей кобыле хвост. Покеда, Крапленый, — направился он к двери. — Я выхожу из игры. С придурками мне не по пути. Хлебай свою баланду сам.

— Погодь, не заводись, — сдался Крапленый, опуская глаза. — Мне бы твои заботы…

— Ты мои заботы не считал, — отрезал Профессор. — Но себе лапшу на уши вешать не позволю.

— Лады, лады… — миролюбливо ответил Крапленый. — Извини, был грех. Но я тебе собирался рассказать.

— Оно и видно.

— Ты послушай…

Профессор внимательно слушал негромкий торопливый говор Крапленого. Оратором его “ученик” никогда не был, и сейчас его речь местами была бессвязна, но основную мысль Профессор уловил сразу. И, неожиданно для себя, разволновался. Дело, которое предлагал Крапленый, и впрямь было стоящее. Большое дело. И чертовски опасное. Но в случае удачи… Да, тогда и впрямь можно будет “завязать” накрепко с преступным прошлым и жить безбедно до конца дней своих, копаясь в огороде или сидя с удочкой над озером.

Но понял Профессор и другое, конечно же, не высказанное собеседником: это последнее дело и Крапленого, после которого он “ляжет на дно” надолго, а то и навсегда. А значит, делиться “наваром” со своими подельниками он не собирается.

“Шалишь! — взволнованно думал Профессор, полуприкрыв старческие дряблые веки, чтобы не выдать своего истинного состояния. — Кусок приличный, им и подавиться недолго. Деньги нужно считать, когда они в кармане. Хитрец, хитрец… Но как обезьяна не вертится, а голая задница всегда наружу лезет. Будь спок, Крапленый, мы тоже не пальцем деланы, кое-что имеем про запас… Нужно будет кое с кем перетолковать…”

— Ну как? — спросил Крапленый, слегка уставший от непривычно долгого монолога.

— Спешишь… — не поднимая на него глаз, все еще во власти собственных мыслей, ответил Профессор.

— Почему?

— Забыл Валета и Щуку? Пока мы не вычислим, кто нас “пасет”, забудь о деле. До поры до времени посидим тихо.

— Но когда, когда ?!

— Скоро, Крапленый. Уже скоро. Есть у меня соображения на этот счет… А про новое дело — никому. Слышишь — никому!

— Ты-то как пронюхал?

— Сорока на хвосте принесла… — растянул блеклые губы в ухмылке Профессор.

— Темнишь, мать твою!.. — запенился от злости Крапленый.

— Лады, лады… — миролюбиво проворковал Профессор. — От тебя секретов не держу. Михей рассказал.

— А этот… откуда?

— Не знаю. Мне он не докладывал. Сам у него спроси.

— Спрошу-у… — с угрозой протянул Крапленый. “Попробуй… — торжествующе захохотал про себя Профессор. — Спроси… ветра в поле”.

Танцплощадка городского парка была забита до отказа. Теплый летний вечер растворил в себе легкий приятный ветерок, который затаился в густых кронах деревьев, плотной стеной окруживших бетонированный пятак площадки, обнесенный ажурной металлической изгородью. Ансамбль, собранный по принципу “с миру по нитке…”, давал программу— смесь фривольных кабацких песенок и зарубежных новинок, перелицованных на свой манер. Обшорканную до матового блеска танцплощадку в перерывах брызгали водой, но это не спасало веселящуюся публику от мелкой въедливой пыли, которую неустанно взбивали подошвы танцующих.

Костя медленно прохаживался по аллее парка, неподалеку от танцплощадки. Вчера, поздним вечером, к Люське-Конфете ввалился торжествующий Чемодан: “Седой, гони пузырь! Нашел дешевого, — и, дурашливо подергивая своими плечищами, запел, отчаянно фальшивя: — Когда фонарики качаются ночные…”

Чемодан наконец разыскал логово Фонаря. И теперь Костя ждал встречи с человеком, который должен был отвести его туда.

“Зачем?” — в сотый раз спрашивал он себя. И не находил ответа. Томительное многодневное ожидание встречи с Фонарем притупило острую ненависть к этому подонку. На смену ей пришла глухая тоска, которая словно червь точила его денно и нощно. Косте все опостылело, даже долгожданная свобода, которая на самом деле превратилася в тупик. Он изнурял себя многочасовыми тренировками, пытался несколько раз надраться до положения риз… — увы, все вязло в черной трясине меланхолии, и преодолеть состояние отупения Костя был не в силах.

Он подолгу просиживал на кладбище у могилы родителей, мысленно спрашивая у них совета — как жить дальше? Но могильные холмики были глухи и немы, а серый мрамор надгробий холодил руки и сердце, высасывая последние капли надежды. Временами Косте хотелось завыть диким зверем, рвать, терзать, крушить… Но и эти редкие всплески угасающих эмоций не могли всколыхнуть мертвое болото, куда он погружался все глубже и глубже…