Тяжело дыша, Фриснер подошел к столу, плеснул из высокогорлого графина воды в фужер, выпил.

— Ну, что ты на это скажешь, Рудольф?

— А если все-таки русские ударят по флангам? Неужели вы вовсе исключаете такую возможность?

— О нет, ни в коем случае! Будем откровенны — оба варианта могут принести нам большие огорчения. Но только в том случае, если мы не сможем определить направление главного удара русских. Оборона на нашем участке фронта сильная, хорошо продуманная — нельзя не отдать должного моему предшественнику. Командование сухопутных сил и фюрер возлагают на нас большие надежды. Именно здесь, на южных рубежах рейха, мы должны остановить русских, измотать в боях и начать новое, победоносное наступление. Мы — щит Румынии и Балкан. Вчера в беседе со мной фюрер сказал: “Я верю, что именно группа армий “Южная Украина”, — Фриснер прикрыл веки и, цитируя, рубил воздух ладонью, — способна внести коренной перелом в состояние дел на восточном сфронте”.

Генерал неожиданно остро посмотрел на Дитриха и уже потише сказал:

— Правда, фюрер несколько по-иному, чем ты, оценил ситуацию в Румынии. Он сказал: “Маршал Антонеску искренне предан мне. И румынский народ и румынская армия идут за ним сплоченно, как один человек”.

— Если фюрер так говорит, значит, причин для беспокойства нет. Но я не претендую на лавры пророка. Мой удел — собирать достоверную информацию и анализировать ее.

— Я тебя не упрекаю, Руди, — генерал изобразил на лице благодушие. — Отнюдь. Я тебе верю. Но иногда люди имеют склонность к преувеличениям…

— Вы имеете в виду меня?

— Я сказал — люди. И давай оставим этот разговор…

— Тогда у меня к вам есть еще один вопрос.

— Слушаю.

— Если в итоге ситуация на оборонительных рубежах будет складываться не в нашу пользу, если русские прорвут фронт — что тогда? Или этот вариант исключен?

— Что известно Богу, того человеку знать не дано. Это мой ответ на вопрос. Ни в чем заранее нельзя быть уверенным. И если русские все-таки прорвут фронт, то для полного окружения группы армий “Южная Украина” им необходимо упредить отвод наших войск на новые оборонительные рубежи. А для этого нужно захватить переправы через реку Прут, что довольно сложно, можно даже сказать, невыполнимо.

— Почему?

— Дело в том, что тогда русские должны иметь темп наступления до тридцати километров в сутки, иначе у нас получается значительный выигрыш во времени. А это практически невозможно — мы их опережаем.

— Жду ваших приказаний, господин генерал.

— Ты опять угадал мои мысли, старый товарищ. Тебе придется поработать очень много.

— Представляю…

— Я в этом не сомневался. Мои замыслы тебе известны, требуется только подтвердить их или опровергнуть, если они несостоятельны. Времени очень мало, Руди, очень мало…

— В первую очередь нам нужна информация о дислокации и численности русских армий.

— Да.

— И где намечается главный удар.

— Совершенно верно.

— Ну что же, постараемся, господин командующий…

— Но это еще не все, Рудольф. Как у тебя обстоят дела с блокировкой русских разведгрупп?

— За последние полтора месяца не было случая проникновения русских в наш тыл.

— Великолепно! Нет, Руди, все-таки полковничьи погоны тебе явно не к лицу. Пора, старина, шить новый мундир…

— Благодарю, господин генерал.

— Но! — генерал Фриснер поднял вверх указательный палец правой руки. — В этом и заключается твой промах.

— Мой промах? — переспросил удивленный Дитрих.

— Да. Впрочем, это беда не столько твоя, сколько генерал-полковника Шернера.

Полковник Дитрих, высокий и довольно крепкий для своих лет, нахмурился.

— Не понимаю, о чем идет речь.

— Да, Рудольф, ты, пожалуй, впервые не понял мою мысль. Стареем, стареем…

Генерал Фриснер сел за стол, придвинул к себе стопку чистой бумаги и карандашницу.

— Садись, господин полковник. Будем работать. Будем намечать стратегию и тактику на ближайшее время…

Берег вынырнул из темноты неожиданно. На узком каменном выступе Маркелова уже ждали: подхватили под руки и помогли забраться наверх. Одевались быстро и без слов; Пригода и Кучмин с автоматами наготове охраняли остальных.

Вниз по течению шли около получаса, пока Пригода, который был впереди, не заметил узкую расщелину.

Первым полез Ласкин. За ним Татарчук, для страховки.

Время тянулось мучительно медленно, Маркелов с тревогой поглядывал на восток, где уже появилась светло-серая полоска утренней зари. Наконец прозвучал условный сигнал, и разведчики начали по очереди втискиваться между шершавыми стенками расщелины…

На верху обрыва дул легкий ветерок. Когда Маркелов присоединился к разведчикам, Степан Кучмин уже ловко орудовал ножницами, прогрызая проход в проволочных заграждениях.

— Понатыкал фашист недобитый аж в три ряда, — зло шептал он Ласкину, который помогал ему, придерживая обрезанные концы “колючки”. — Да еще и запутал. Думает застрянем… Стоп!

Кучмин замер, Ласкин, который уже не раз помогал Степану в подобных случаях, тоже последовал его примеру. “Мина!” — подумал Ласкин, цепенея от неожиданного страха: по натуре человек не робкого десятка, мин он боялся панически.

— Сигнальная проволока, — шепнул ему Кучмин.

Страх прошел, но от этого легче не стало: Ласкин знал, что эта проклятая “сигналка” — туго натянутая проволока с понавешанными на ней пустыми консервными банками, металлическими пластинками и даже крохотными рыбацкими звонками — преграда почти непреодолимая. Достаточно рукам чуть-чуть дрогнуть — и ты уже кандидат в покойники: дребезжали банки-жестянки, тренькали звонки и вслед за ними вступали в дело пулеметы, которые свой сектор обстрела прочесывали с истинно немецким прилежанием и методичностью.

— Что будем делать, Степа? — спросил Ласкин.

— Передай, пусть приготовятся. Режь…

Уперев локти в землю, Кучмин намертво зажал в ладонях коварную проволоку. “Удержать, удержать во что бы то ни стало…” — от страшного напряжения заломило в висках.

— Давай… — не шепнул — выдохнул Ласкину.

Ножницы мягко щелкнули. Невесомая до этого проволока вдруг налилась тяжестью и потянула руки в стороны; медленно, по миллиметру, Кучмин стал разводить их, постепенно опуская обрезанные концы вниз; у самой земли один конец перехватил Ласкин.

— Степа, наша взяла! — радостно шептал на ухо Кучмину.

А тот лежал обессилевший и безмолвный, все еще не веря в удачу.

— Последний ряд остался, Степа…

— Погоди чуток, — наконец промолвил Кучмин, с трудом отрывая занемевшие руки от земли.

Измазанные ржавчиной ладони были в крови, которая сочилась из-под ногтей…

Утро выдалось туманным, сырым; где-то вдалеке шла гроза, и сильный ветер, прилетевший с рассветом, зло трепал верхушки деревьев, рассыпая по земле редкие дождинки. Первый привал разведчики устроили в полуразваленной мазанке; дикий виноград оплел ее саманные стены и через проломы в сгнившей соломенной крыше протянул свои гибкие плети внутрь. Вокруг мазанки раскинулся старый заброшенный сад, заросший кустарником и травой по пояс.

— Кучмин, время… — посмотрел на часы Маркелов;

Степан принялся настраивать рацию.

Пригода расположился на широкой лежанке и, постелив полотенце, начал торопливо выкладывать из вещмешка съестные припасы.

— Петро в своей стихии, — и здесь не удержался Татарчук, чтобы не позубоскалить.

— А як нэ хочешь, то твое дило, — Пригода, который было протянул старшине его порцию, сунул ее обратно в вещмешок.

— Э-э, Петро! Ты что, шуток не понимаешь?

— От и жуй свои шуткы, — Пригода сделал обиженное лицо и отвернулся от Татарчука.

— Петро, я как старший по званию приказываю выдать мне паек!

— Нэма правды на цьому свити, — ворчал Петро, хитро поглядывая на Татарчука, который уписывал за обе щеки тушенку. — Як начальных, то йому всэ можна. А що — Пэтро стерпить…