— Вы не знаете, с кем имеете дело! Это “липа”! Пан из уголовки?

— Пан из лагеря, — в тон Чаплинскому ответил Бикезин и, не спрашивая разрешения, закурил.

Краем глаза он заметил, как насторожились Бант и Тютя, которые стояли чуть поодаль, за спиной капитана. Ухмыльнувшись в их сторону, Бикезин встал, молча распахнул пиджак и вывернул все карманы.

— Шмон будет? Нет? Лады… — и снова уселся в кресло. — Да, пан Чаплинский, “липа”! Но я приехал не за новой “ксивой”, мне ее нарисуют и без вас. Я имею разговор к Адвокату, притом тет-а-тет — как любили говорить лондонские денди с парижскими марухами. Вопросы есть?

— Добже… — подумав, сказал папа Стах и указал своим подручным на дверь.

Некоторое время после их ухода Чаплинский и Бикезин пристально смотрели в глаза друг другу: один — с маской невозмутимого спокойствия и настороженностью хищника, готового к прыжку, другой — с бесшабашной наглостью человека, уверенного в себе.

— Слушаю пана, — не выдержав затянувшейся паузы, сказал Чаплинский, поудобнее устраиваясь в кресле.

— Я хотел передать привет пану Чаплинскому от пана Ковальчука… — многозначительно прищурив глаза, Бикезин снова принялся раскуривать очередную сигарету.

Какое-то время казалось, что до Чаплинского не дошел смысл сказанного — он все так же молча сидел, развалившись в кресле с едва приметной улыбкой, которая затаилась в густых усах. Затем его глаза потускнели, засуетились; папа Стах съежился, совершенно утонув среди мягких кресельных подушек.

Элегантный костюм вдруг покрылся складками, под которыми сразу обозначилось тщедушное тело дряхлого старика. Беззвучно пожевав губами, он попытался улыбнуться и спросил, слегка запинаясь:

— Откуда вы… знаете… кгм… пана Ковальчука?

Бикезин решил не давать ему опомниться И, нагловато осклабившись, ответил:

— Я же не спрашиваю, откуда вы его знаете?

И достиг своей цели — Чаплинский совсем сник; дрожащими руками он попытался приподнять свое тело из глубины кресла поближе к столу и не смог.

— Что вам нужно? — глухо спросил он.

— Это другой разговор, — весело подмигнул ему Бикезин. — Всего лишь один адресок.

— Чей адрес?

— Пана Ковальчука…

— Не понял…

— А что здесь непонятного? Из города он уехал, а свой новый адрес мне не оставил по причине моего отсутствия. Я, знаете ли, в это время был на курорте — принимал солнечные ванны на Колыме. Перед тем, как мне туда путевку выписали, Ковальчук и шепнул вашему покорному слуге, что в случае чего вы будете в курсе.

— Пшепрашем, я не знаю никакого нового адреса Ковальчука!

— Ай-яй-яй! Папа Стах, пожалейте бедного скитальца, я ведь так и не долечился на курорте до положенного срока. Дела, знаете, дела… Выкладывайте, что у вас там имеется, — Ковальчук зря не скажет. Он по мне очень скучает и может на вас обидеться за такой холодный прием обожаемого друга и соратника.

— У меня имеется один адрес…

— Ну-ну!

— Но это не адрес пана Ковальчука, это адрес его друга в Новороссийске…

— Друг моего друга — мой друг! Считайте, что пан Ковальчук будет вам благодарен по гроб жизни.

— Ладно, я вам дам этот адрес…

Возвращались той же дорогой. Провожал Бикезина только Ростик, простуженно покашливая и сморкаясь. “Поверил или нет?” — пульсировала в голове капитана назойливая мысль. А если не поверил, то как скоро папа Стах придет в себя после неожиданного шока, вызванного упоминанием имени Ковальчука? И как скоро сумеет проанализировать все, что произошло в его “малине”? Что связывает Адвоката и лже-Ковальчука, почему Чаплинский, этот закоренелый преступник, боится какого-то зубного врача?

В одной из улочек Бикезину почудилась человеческая фигура — он насторожился, внимательно присматриваясь. Внезапный порыв ветра запорошил глаза крупными дождевыми каплями. Когда он протер их, впереди по-прежнему было пустынно, только жалкая дворняга прошлепала мимо них в подъезд, жалобно скуля и повизгивая, в надежде согреться там и высушить промокшую шкуру.

— Все, приехали… Дальше пойдешь сам. Тут недалеко. По проулку вниз, затем налево и прямо. Выйдешь на Коперника, а там до твоей гостиницы рукой подать…

— Бывай…

Ростик растаял в темноте проходного двора, и Бикезин заспешил вниз, не выбирая дороги. Что-то уж больно гладко все — вспомнил капитан улыбку Адвоката на прощание: глаза, потухшие было при их скоротечном разговоре, снова ожили на древнем пергаменте кожи лица и приобрели прежнюю тяжесть, сквозь которую проглядывала затаенная жестокость вперемешку с льдинками коварства.

Когда из-за угла вынырнула темная фигура, и нож прошел в каких-то сантиметрах от левого плеча, капитан не удивился и не растерялся: он ждал нечто подобное, и интуиция, обостренная многочасовым нервным напряжением, не подвела оперативника. Молниеносный нырок в сторону, короткий резкий удар ребром ладони по толстому загривку — и бандит, не удержавшись на ногах, ткнулся лицом в брусчатку. Второго, который с хриплым “Ха!” попытался ударить сбоку, он резко бросил через себя головой о стену. Перехватить удар третьего Бикезин не успел, только попытался развернуться боком, что и спасло ему жизнь — нож с хрустом пропорол костюм капитана, скользнул по ребру и вонзился в тело. Боль на какой-то миг обожгла сознание Бикезина, горячей волной разлилась по мышцам и тут же растаяла в страшном напряжении душевных и физических сил, которые появляются в человеке в минуты смертельной опасности. Второй удар бандит нанести не успел: Бикезин, который завалился было на мостовую, сделал зацеп левой ногой за голеностоп противника и сильно ударил правой чуть ниже колена. Дикий вопль заметался по осклизлым стенам домов, рассыпаясь дробным эхом в подворотнях, — бандит грохнулся на камни мостовой и, обхватив руками ногу, со стоном завертелся юлой возле капитана, который тем временем вскочил на ноги и приготовился отбить очередную атаку. Две массивные фигуры медленно приближались к нему, поблескивая холодной сталью клинков…

В кабинет Кравчука вошел розовощекий лейтенант Лукьянов из ОБХСС, которого в управлении окрестили Бутоном.

— Здорово, старина!

— Привет, Бутончик! Все цветешь?

— Костя, вызову на дуэль, предупреждаю.

— Ладно, договорились. Но учти, оружие выбираю я. Заходи сегодня вечером в гости, жена как раз собралась котлеты жарить. Вот и устроим дуэль — на мясорубках.

— Э-э, нет уж, уволь. Женюсь, потренируюсь, вот тогда и сразимся.

— Идет… С какими новостями пожаловали, дорогой коллега?

— Мы тут типчика прихватили, провизора. Обслюнявил весь кабинет. История в общем-то обычная — хапнул лишку, деньжата человеку для шикарной жизни понадобились, а теперь слезами полы моет. “Дети, семья, не знал, виноват…” — короче, знакомые вариации о заблудшей овце. Так вот, на одном из допросов он упомянул некоего Ковальчука. Насколько я знаю, он по вашему ведомству сейчас проходит.

— Лукьянов, ты гений! Он сейчас где?

— В кабинете. Нутром чуял, что он тебе срочно понадобится. Дело-то серьезное, сам увидишь…

Провизор Головинский, заплывший жиром человек с красными, словно у ангорского кролика, глазками, сидел на стуле и поминутно сморкался в огромный носовой платок, то и дело вытирая им обильные слезы.

— …Он пригрозил мне, что пойдет к вам и все расскажет. Я боялся… Я не хотел, честное слово!

— Честное слово здесь ни при чем, Головинский, — сказал Кравчук и, чуть помедлив, спросил: — Откуда Ковальчук узнал о ваших махинациях с дефицитными лекарствами?

— Не знаю, не знаю, гражданин следователь! Однажды он зашел ко мне, принес Уголовный кодекс и прочитал статью… И сказал, что мне не отвертеться, потому что у него есть свидетели.

— Кто?

— Он не указал, кто конкретно, но рассказал мне кое-что такое… Я поверил…

— И что дальше?

— Ковальчук пообещал, что никто об этом не будет знать, и даже предложил свои услуги.

— А именно?