"Так вот откуда у неё такие шрамы!.." — догадалась Алина, и ей стало скучно оттого, что тайна, оказалось, имеет такую простую разгадку. — "Жила была дочка чекиста. Играла с мальчишками. Нянькой был адъютант папаши. Он и обучил её всяким там карате. Но девочка тосковала по теплу, оттого и любила животных — собак. Стала дрессировщиком. Чувствовала себя супервумен, зарвалась — вот её собаки и порвали. Испугалась. Остановилась. Стала нянечкой гордыню ломать. Шизофрения. А я-то думала — она действительно мудрая".

Алина вышла на улицу совершенно трезвой. Шел снег. Луна больше не висела на небе. Видимо, все-таки сорвалась, пока Алины не было на улице. Не было и звезд. Фонари… фары через сквер на Садовом…

— Мы тебя заждались! Мы едем к тебе. Мы так решили. У тебя квартира свободная, — подбежала к ней Ирэн, выпаливая свои заявления одно за другим.

Алина почувствовала, как при вдохе сдавливает грудь. Щемящее малодушие влекло её подчиниться общему настрою: — какая уж разница что, зачем и куда. Но это "сворачивай", и это "хе-хе-хе" — снова вспомнилось ей и заставило её застыть. "Какая разница кто сказал тебе нечто, что попало в лузу, оказалось точным по отношению к тебе — да хоть пьяный дурак ляпнул, хоть торговка с вокзала — все равно стоит задуматься, если это тебя задело. Быть может, они ради этого и жили всю жизнь, чтобы добраться до тебя словом и исчезнуть навсегда".

— Пошли же! Пошли! — Кто тянул её за рукав, кто за другую руку, кто подталкивал… — Алина уже не разбирала. Она подчинилась.

Они сидели на кухне друг напротив друга — Алина и Слава. Слава говорил. Говорил и говорил о том, как редко он видит её, но метко. Как каждый раз она вдохновляет его. И после встречи с ней — с ним всегда что-то происходит. То легче пишется, то ему везет… Короче — она ему снится. Каждый раз — снится несколько ночей подряд, после того, как увидит. Но видит, жаль, редко. Последний раз видел два года назад…

Тем временем в спальне Алины и Кирилла легкая влюбленность переходила в бурную любовь. Буря не стеснялась. Ее отголоски доходили до слуха, сидевших на кухне.

— Так, я не пойму, ты о чем? — стараясь не обращать внимания на эротические возгласы из спальни, смотрела Алина совершенно спокойным взглядом на восторженного Славу. Пока слушала она его — решала некое непонятное ей уравнение из математики жизни — кто он? Кто он — по отношению к ней? Икс ли — высасывающий последнюю энергию, равнодушный получатель?.. Или игрек — придающий ей уверенности в себе?.. "Нет. Ни тот, ни другой. Он ярок, пока пьян. Он пассивен к течению, по которому плывет. А кто не пассивен?.. Что же он делает?! Что?! На что тратит себя и свою жизнь?! Ладно — она: что не делай — конец уж сочтен, а он?! Он что, так и дальше собирается тратить себя впустую, так и жить…болтая о любви, и не понимать, что несет его мутным руслом горной сели…" Яркая вспышка ничем не объяснимой ненависти только лишь за то, что он… не важно кто, пусть некто, но в её болезненном воображении позволяет себе, пуская сопли от восторга, упиваться своей слабостью перед ней… умирающей, ослепила её.

— Нет! Ты такая… такая!.. — окончил он очередной свой словоблудный монолог.

И застыли в ней на мгновение все мысли.

— Да ни какая я. Какой вообразишь — такой и буду, — снисходительно улыбнулась она, с трудом сдерживая импульс — убить! Уничтожить!.. Сделать так, чтобы не видеть… не знать… Что в её жизни, пусть короткой, но все-таки жизни, были и другие пути. Нет — не лучшие. Но зачем же о них вещают ей теперь с таким романтизмом? Быть может оттого, что этот… бесславный Слава знает, уверен, что не грозит ему отвечать за выказанные чувства поступками?..

— Иди спать, — сказала она, убирая со стола бокалы.

И он послушался. Легко. Кивнув, как послушный ребенок пошел в свободную комнату с постелью, на которой раньше спала Любовь Леопольдовна.

Когда она заглянула туда через несколько минут — он спал. Он преспокойненько спал. Лицо его, хоть и заросшее густой бородой, светилось детской наивностью, словно лицо блаженного мечтателя, так и умершего, не осуществив своей мечты, не осуществившись… даже палец о палец не ударившего ради нее. Но прожившего жизнь всегда наготове встретить нечто сверхрадостное, — принесенное на блюдечке. Символом великой наивности. Даже тогда, когда судьба в точности исполняла его пожелания, словно подданные китайского императора, которые, услышав, как он воскликнул однажды, увидев девушку: "Ах, какие ножки! Я постоянно видеть хочу их!" — принесли ему эти ножки отпиленными на блюде.

Свет покачивающегося за окном фонаря словно раскачивал постель, так волны Леты, быть может, раскачивают лодку Харона.

Алина прошлась по квартире. Ей негде было прилечь. "Докатилась! думала она, и раздражение её нарастало, — Все меня любят! Все! Только если я вовремя не забуду подвинуться. Только места мне в результате нет. Нет!..

Рывком она сорвала плед со своего тайного воздыхателя. Он открыл глаза и, протянув к ней руки, пролепетал:

— Ты мне снилась.

— Но я же не сон!

— Не сон. Я счастлив. Иди ко мне! Иди…

Он задыхался и шарил во тьме руками, как узконаправленными локаторами, но едва касался её — она ускользала. Он не в силах был приподняться. Он не в силах был вступить в игру. Она раздевалась медленно. Не отрываясь, глядя ему в глаза. В этом тусклом мелькающем свете фонаря лицо её было особенно бледным, словно мраморным, глаза казались безднами, полными засасывающих космических смерчей с далеким отблеском мелькающих комет. Ему казалось, что он уже умер. Потому что иначе, в реальности, невозможно было представить себе близости с этой притягательной, но добропорядочной чужой женой. "Или это жизнь после смерти или снова сон, но сон в горячке… Не может быть" подумалось спьяну ему и, вдруг он с ужасом почувствовал, что пасует как мужчина. Ее муж, которого он видел мельком, казался ему силачом. Кто он против него? Что он, как мужчина?.. Он напрягся и почувствовал, как сознание оставляет его. Стыд, отчаяние, надрыв и пропасть…

Он очнулся — казалось, что восстает из небытия. Сердце билось и, охватывал страх, что вот-вот разорвется…

И вдруг, словно змейка поползла по его телу. Лишь осознал, что не змейка, тонкий шнурок, видимо кожаный и, видимо, мокрый, как застонал в истоме, внимая лишь голосу плоти. Она водила медленно вдоль его расслабленного тела и вдруг хлестнула, резко… до белой молнии, мелькнувшей от боли в глазах. Еще! Еще… Он почувствовал, что парализован. Что не может сопротивляться, что это… ни что иное, как её острые поцелуи. Он открыл глаза, стараясь воззвать к её милосердию взглядом. Глаз её не увидел. Лишь провалы глазниц и тайный блеск… Лицо её было недвижно. Она набросилась на него так же неожиданно, не выпуская тонкого ремешка из руки, и, подхлестывая, подхлестывая его, как скакуна по бедрам. Он протянул ладони, чтобы положить их ей на плечи, но она, отбросив ремешок, крепко схватила его за запястья и протянула их вдоль его тела. Тут он осознал, что стал жертвой насилия. И ласки его противны ей. Но этого не может быть! Он же мужчина! "Я же му-у-жчина!" — эхом отозвалось в его мозгу. Но кто же тогда она?!

Она казалась ему магической птицей нависшей над ним, всасывающей в себя, чтобы оторвать, вырвать из земного притяжения и унести. Навсегда унести. И таинственный гортанно-орлиный клекот сотрясал ужасом его душу.

— Какая ты… какая ты… — только и лепетал он.

— Какая ты! — прошептал он, словно осторожно прощупывал силу своего голоса, разглядывая её абсолютно спокойное, почти детское, лицо, утром.

Она открыла глаза и, не сказав ни слова, встала, оделась. Он с замиранием следил за ней, протягивал руки, но она освобождалась от них, как от случайно приставших веток во время пути. Пути через бурелом ли чувств, или через смешение мыслей. Нет. Лицо её было слишком спокойно. Оно не выражало ничего. Казалось, она в комнате одна. И больше никого нет. Нет даже его… словно и не было. Словно и не было их ночи. Тело его, исполосованное алыми полосами, ныло… Но это было, как ни странно, сладкое нытье. Он готов был ещё и ещё перенести и эту боль, и это растворяющее унижение. Он попытался привлечь её внимание. Ему было бы достаточно не то, что слова, а хотя бы пол взгляда, брошенных на него. Но если она смотрела в его сторону, то словно сквозь него. Не было его в её взгляде.