— Ну ладно, успокойся, мам. Что все-таки происходит? Давай по порядку.

— Во-первых… — она глубоко задумалась на мгновение и поняла, что во-первых: — соседка, та, что Зина, отравилась газом. Это самоубийство. И дочку свою.

— Насмерть?

— Нет — её удалось спасти. Я была у неё квартире — там такая нищета! Она что — совсем одинока? И откуда она вообще взялась?

— Кажется, у неё никого нет. Она сюда в году девяносто четвертом или девяносто пятом переехала. Не помню. Да и сталкивался я с ней редко. Так… лохушка какая-то. По мелочам занимает и вроде отдает.

— Никого нет… Надо завтра же её навестить.

— А диван откуда?

— А… диван?.. — Рассеянно взглянула на диван, поставленный на попа, Виктория, набрав воздуха полные легкие, победно выдохнула: — Не перевелись ещё в России романтики! Ну-ка помоги поставить его вон в тот угол.

Когда Виктория проходила мимо сквера между кирпичной башней-девятиэтажкой и сталинским шестиэтажным домом, которыми начинался ряд домов после виадука на берегу Яузы, она увидела странную картину: прямо на снегу под заснеженными, жилистыми деревьями стоял закрытый розовый гроб, на нем бутылки с водкой, закуска. Парни, бродившие вокруг импровизированного стола с пластиковыми стаканами в руках, как ни в чем ни бывало, подходили к гробу, брали с него разложенные бутерброды и топтались вокруг.

С детства вид гроба вызывал у Виктории полуобморочное состояние. Она с трудом подавила в себе шоковое помутнение и спросила проходившего мимо пьяненького мужичонку:

— Простите, а что это значит?

— А, — оглянулся он на компанию своих приятелей: — Дело обычное. Бабка у Димки померла. Деньги на перевозку вчера не собрали. А теперь уж собрали, да она только ночью приедет. А бабка в тепле вонять начала. Вот они её и вынесли.

Сколько помнила себя Виктория — такого она не видела. Впрочем, этот бытовой сюрреализм слишком уж естественно вписывался в эту местность. Ведь недаром, впервые оказавшись, здесь — была очарована этой странной местностью. Покой был — как во времена её детства: мужички играли за столом в домино; женщины расхаживали по двору в домашних тапочках и халатах; деревья росли не стриженными — как хотели; сытые дворняги бродили, где хотели; кошки не боялись ни собак, ни людей и грелись на солнышке в расслабленных позах. Где-то с огородов, что на берегу Яузы, в, так называемом, нахал-строе, нечто подобное она видела только в Барселоне, прокукарекал петух, над головой прокружила стая голубей — явно из голубятни… И все — Виктория захотела жить здесь — где никто никому не мешает, никого не строит ни в какие ряды, где люди, кошки, собаки мирно живут — как хотят, проявляясь непривычно свободно также, как это было в той, другой Москве, в Москве времен её детства. А ведь не окраинные выселки, не район лимитчиков, совсем недалеко от центра процветал этот этнографический заповедник. Потому и переехала, разменяв с бывшим мужем квартиру.

"Но все-таки странно. Такого я не видела нигде и никогда. Словно знак, какой. Наверное, что-то будет" — подумала она, ещё раз оглянувшись на гроб-стол на снегу, и поехала в больницу навестить отравившуюся соседку, с которой ещё не успела толком познакомиться.

Зинаида из тех типичных русских девушек, которые входят в эту жизнь считая, что лицом они, как топором сало, прорежут серую, вязко равнодушную среду и, оставив на ней неизгладимый след своего шествия — столь по достоинству будет оценена их красота, добьются всего. Мол, такой красотой горы берут, мир завоевывают!.. И откуда у них рождается эта уверенность в неотразимости именно своей внешности, при которой не требуется иных достоинств?.. Жизнь обламывает их миллионами. Но все им кажется, что даже принц Монако, подозреваемый во врожденном равнодушии к женскому полу, взглянув на такую надолго обретет бессонницу и потребует разыскать её, словно Золушку, во чтобы-то ни стало. Но как ни странно, принцам лицезреть таковых не случалось. И некому было оценить по достоинству красоты Зинаиды.

Для манекенщицы ростом она не вышла. Работать фотомоделью даже не пробовала — мама говорила, что это то же самое что стать проституткой.

Мама, конечно, не была для неё авторитетом, но все-таки её отношение к будущему дочери, влияло на Зинаиду. Мама была когда-то очень важным инженером и даже начальником какого-то проектного бюро. Проработав всю жизнь на одной работе, она считала, что все про эту жизнь знает, поскольку за тридцать лет службы в их трудовом коллективе случалось всякое. Когда-то у неё был муж, отец Зины, но он впоследствии оказался недостойным роли мужа такой важной начальницы, поскольку был водителем грузовика, и он отчалил на заработок денег к геологам на Таймыр. Отчалил и больше никогда никак не проявлялся. Мама Зины готовила дочь к счастливому трудовому будущему, путь же к нему лежал только через технический ВУЗ и получение ставки, желательно в её проектном бюро. Зинаида же сильно сомневалась, что счастливое будущее в соответствии с представлениями матери в действительности счастливое. Да и особыми математическими способностями не обладала. Время проводила с подругами по двору. Любила модно одеваться. В общем, была как все и даже лучше всех во дворе, потому, что была настоящей, а не крашеной, чернобровой блондинкой, и с лицом не "кровь с молоком", а по интеллигентному бледным, несмотря на свой маленький рост — стройная и худая. А ещё у неё была очень умная и образованная мама, которая пользовалась уважением среди простоватых родителей друзей со двора. Но именно эта мамина самостоятельность раздражала Зинаиду — лично ей хотелось, семьи, мужа, заботы… И зря говорили, что повывелись настоящие мужчины — она читала о них в модных журналах, видела фильмы и считала, что если бы все это была неправда — то таких бы фильмов не показывали. Значит, есть все-таки где-то тот самый необходимый покровитель, главное, найти.

Когда она оканчивала школу — на дворе стоял девяносто первый год, во дворе сидел двоечник по кличке Буйвол и всегда, когда она выходила из подъезда, чтобы отчалить на электричке из своего подмосковного Реутово на поиски прекрасного принца, исподлобья следил за ней. Ей это нравилось, хотя она никогда ни кому не призналась бы в этом, потому что Буйвол был изначально "не вариант".

В Москве, в самую пору испытания голодом всего её честного населения, казалось бы, нечего было делать. Но Зину мало интересовали политические и экономические обстоятельства её времени — в Москве был открыт первый Макдонольс. Макдональдс резко изменил геополитику местности. Если раньше у памятника Пушкину назначали встречи люди весьма интеллигентные, а потом "забивали стрелки" хиппи и прочие неформалы, — молодежь яркая, чаще из весьма приличных семей, отличавшиеся интеллектом, свободолюбием, а также творческим взглядом на жизнь, то с открытием этого американского конвейера питания — Пушкинская площадь по своей ментальности превратилась в обыкновенный вокзал. Раньше приезжие снимались на фоне Пушкина и спешили дальше — в ЦУМ, ГУМ, Детский мир. Теперь же они оседали в Макдоналдсе, словно выпадали в осадок, или колобродили по площади, жуя, жуя, жуя.

Пристроившись в огромную, несколько часовую, очередь за откровенно вредным для пищеварения бутербродом, Зинаида знакомилась с теми, кто стоял с ней рядом, обычно это были иностранцы, хотя чаще мусульманского вероисповедания. Но она знала что делала.

Уж не думаете ли вы, что все составляющие, поражающую в те времена воображение голодных обывателей, очередь мечтали в итоге получить этот пресловутый гамбургер, на цену которого старушки могли месяц влачить свое существование?.. О! Нет! Не будьте так наивны, как те консерваторы, что насмехались в начале девяностых годов над жаждущими бутерброда и колы, отмечая, что очередь в Пушкинский музей на Мону Лизу была меньше, чем за гамбургерам. Очередь в Макдональдс была клубом знакомств. Ярмаркой невест. Несчастные студенты Африки и Азии сбежавшие от своей нищеты, задумавшие, ради своего спасения, жениться на русской и, несмотря ни на что, остаться в России, а лучше — в Москве, искали там будущих жен. Но почему-то находили лишь временные связи.