— Терпеливый он! Больно мне-е! Мне же больно! — снова взвыл Вадим. А-А-А!

Но тут ветви кустов захрустели так, словно они в глухой ночной тайге и к ним ломится медведь. Они замерли. Стало тихо вокруг на мгновение, и вдруг: новая ураганная волна дьявольской армии налетела на них.

Град ударов дубинок и кованых ботинок сыпался на них недолго, не более минуты, но этого хватило, чтобы запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Когда представители нашей доблестной милиции, приехавшие по вызову мирных жителей, затихли, — ни Вадим, ни Борис не могли представить себе, что им ещё хоть сколько-то жить осталось.

Спустив пары, милиционеры начали разбираться. После чего оказались неожиданно очень милыми, настолько, насколько могут быть милыми милиционеры для москвичей. Они даже искренне посочувствовали двум дуракам, и вызвали "скорую помощь".

Так Вадим и Борис оказались в больнице. Ноги их загипсовали. Обкололи черти чем, так, что очнулись они с подвешенными ногами в гипсе, когда, не спрашивая их разрешения, им сунули в подмышки, ледяные термометры.

И тут же вспомнились все события предыдущего дня. А потом картины Виктории, забытые на лестничной клетки дернули тревогой. Вадим нащупал в тумбочке свой мобильный телефон и позвонил водителю. Водителю требовалось проникнуть к нему подъезд, а потом сидеть и сторожить картины, до тех пор, пока не приедет служба спасения.

Водитель все сделал, как было сказано, и через пол часа уже перезвонил Вадиму. Вадим занервничал — уж не украли ли чего?! Но так как омерзительные ледяные градусники суют у нас в больницах слишком раним утром, все картины — как стояли, так и остались стоять к приезду водителя.

К полудню был выставлен диагноз — на двоих один и тот же: "Скелетная вытяжка не требуется, поскольку у обоих сломаны малые берцовые кости, (те, что пониже колена и потоньше), они особой нагрузки при ходьбе на себя не берут. Следовательно, ноги с отвесом им подвешивать нет смысла".

Отвесы сняли. Можно было подумать и о костылях, но врач, Сергей Викторович, предупредил, что осколочные ранения дают очень сильную болью отзываясь через пятку…

От так и сказал: "осколочные ранения".

Вадим и Борис почувствовали себя героями, словно они пережили как минимум перестрелку.

В итоге им прописали колоть обезволивающее, снотворное и оставили лежать в больнице минимум три дня.

Но как это три дня?! Вадим же наметил себе назавтра быть в Доме Архитекторов!

Но скорбно-скромное выражение лица врача Сергея Викторовича не давало возможности восстать.

Так дотянули до ужина. Но разваренная рисовая каша была достойна, чтобы от неё бежали, бежали и бежали! Приехавшего к ним водителя быстро снарядили в аптеку. Тот купил обезболивающие лекарства, витамины и две пары костылей.

Виктория чувствовала, что ослепла. Нет — не глазами, а внутри. Она в ночи шла по натоптанной тропе, и чувствовала, что ей некуда свернуть в глухонемом лесу. Асфальтированная дорожка вела к ночному магазину. Чем ближе к цели, тем все больше и больше сгущающихся в общую массу типов примыкает к её тропе. Три часа ночи, октябрь месяц, мерзкая морось, но что за странные личности выползают в такие условия из щелей последнего года двадцатого века?..

Один в берете, подстать Рубесовским натурам, другой в шляпе из времен Казановы, третий с зонтиком-тростью!.. А четвертый вообще в картузе, словно он из истоков века. Или так… — украл картуз, снимаясь в массовках на киностудии имени Горького?

— Да помилуй нас всех не таких, Господи! — взмолилась Виктория, на подступах к магазину. Вошла. Попросила бутылку сухого красного, на что ей было предложено «Арбатское».

— Разве это вино настоящее?

— А я не различаю вин. Я только водку, — робко оправдывался ночной продавец, мускулистый парень лет двадцати пяти. — Вот у меня мамка с Молдавии вино привозит, она разбирается.

— Да что ж это у вас у всех за мамки такие, что во всем за вас разбираются?! — ворчала она сама себе под нос.

Естественно Виктория была не трезва. Ей было мало. А что такого? Ведь на после завтра была назначена решающая встреча. Могла же она себе позволить быть, не то что бы самой собой, а просто — никакой.

Тип в картузе увязался за ней по выходу из магазина.

— Ты где живешь?

— А как тебя зовут?

— Меня — Чан.

— Тогда чао, Чао, какао!

— Да ты не поняла! Не Чаю меня зовут, а Чан! Меня здесь все знают — я извозом занимаюсь.

— Господи! А я-то думала ты артист. Картуз-то какой! Словно со съемок сбежал.

— Если и сбежал, то давно. У нас же здесь каждый второй в кино снимался — вона: ВГИКа общага, да киностудия рядом. Жаль, теперь киностудия не работает.

— Зато вы теперь работаете в своем кино не на жизнь, а насмерть. Виктория была довольна собой, его явное желание пристать к ней охладело, значит, тон был выбран удачно. Он отстал.

Викторию тошнило: если жизнь её будет продолжаться в том же духе — то она вляпается в такой симбиоз, что потом индивидуализироваться сможет лишь только за счет костюма.

С утра болела голова. Такой химии, выдаваемой за сухое вино, она ещё не пила. Зазвонил почему-то не домашний, а мобильный телефон. Она включила его и удивилась: бодрый голос Вилмара болезненно заворочал её мыслительный процесс, словно острыми вилами слежавшееся сено:

— Как дела?

"Как дела?.. Как дела?.. Какие дела?.." — пробуждалась она, но машинально ответила по-английски: — Файн.

— Какие планы?

— Планы?! Какие ещё тут могут быть планы?

— Ты плохо себя чувствуешь? Что с тобой?

"Я пропадаю! Пропадаю я!" — хотелось заорать ей, но она ответила: Так… немного простудилась. Пройдет.

— О да! В России суровая погода! Поэтому я высылаю тебе приглашение. Оформишь через испанское посольство. Они не будут так долго тебя проверять, как французы, чтобы дать тебе визу. У меня там друг. Он ждет тебя там сегодня в три часа, после обеда. Надеюсь, что Рождество ты встретишь в Париже. Пакуй картины. Королева Англии собирается весною следующего года, открыть галерею «Тейд» — современного искусства. Под неё взяли бывшую тепловую электростанцию. Очень много площадей. Это глобальный проект! Я участвую в нем. Ты не вспоминай плохого прошлого. Иначе все хорошее зря. Понимаешь?

— Ты стал буддистом?

— Нет. Я стал старым.

И бросил трубку, не удосужившись услышать, что думает Виктория о сказанном.

Вот так-то! Еще один все за меня решил! — воскликнула Виктория, заговорив сама с собой. — А я… А я вообще уже ничего не хочу делать! Ничегошеньки! Лежать на диване, пить и смотреть в потолок! Так и буду! Она плюхнулась на диван, посмотрела на потолок и встала.

В три часа она уже была в Испанском посольстве. Испанское посольство располагалось недалеко от дома Союза Музыкантов — Виктория заглянула туда по дороге назад. Бессознательно она искала — за чтобы ещё такое зацепиться, время протянуть во вне.

В доме Музыкантов музыкой и не пахло. Пахло крысами и деньгами, хотя вроде бы ни музыка, ни деньги не пахнут.

Вышла из Дома Музыкантов, спустилась вниз по Поварской, зашла в Клуб Писателей, заглянула в нижнее кафе.

Иван подбежал к ней торжественно поцеловал руку. Все сидевшие за столиками многозначительно переглянулись, а было-то человек пять, абсолютно спившихся депрессивных личностей. Виктория представила, что скоро и она будет такой же и её сожжет изнутри не реализовавшееся творческое горение, которое почему-то легче всего гасить алкоголем и ей стало противно

На предложение присесть, посидеть в приятной компании среагировала примитивно просто — развернулась и ушла.

На Садовом кольце поймала машину. По дороге домой, предвкушая тишину, долго слушала рассказ водителя о даче на Оке. Какие там грибы! Какие там просторы!..

В это же время Вадиму с Борисом водитель покупал костыли.

В этот же день Марианна поняла, что последний, вроде бы такой приличный любовник, заразил её какой-то венерической болезнью. Впрочем, такое в её жизни было не впервые. Она была женщина опытная, но надо было срочно лечиться. Марианна закатила скандал своей пассии, потребовала денег на лечение. Но, увы, этот вроде бы богатый тип — в дорогих ботинках, костюме, при часах, обещавшийся свозить её на Канары, оказался обыкновенным квартирным вором.