— Может быть, и есть.

А Потап мне:

— Старик, ты не понял, много растворителя бери, не могу я эту гадину больше терпеть! — И трубку бросил.

Не понял я, что случилось. Но, на всякий случай, все-таки заехал туда на «Сокол». И вижу такую картину: дверь в квартиру открыта, воняет химией какой-то так, что задохнуться можно, в квартире голяк, а на полу, в большой комнате в луже из клея «БФ» валяются спинами, затылками, даже локтями приклеенные друг к другу как сиамские близнецы Потап и тот самый, присланный чудик монастырский. И проклинают друг друга.

— Так из одежды можно было бы выползти!

— Из одежды, быть может, и можно было, да только из кожи как? Пили они раздетые, по домашнему — в трусах, каким-то образом банку с клеем разлили, и в ней ещё и уснули. Бред. Еле отмыл. Проходит ещё пара дней — сипит Потап в телефон еле-еле: какой-то Отелло с Кавказа приревновал его к соседке, которую он, как клянется, и в глаза не видел. Но так разговор их пошел по агрессивному руслу, что резанул сосед его ножом по горлу. А потом тут же перетянул ему горло, да как сонную артерию не пережал — не понимаю? Невероятное что-то. Только с полными идиотами такое бывает. Я его, делать нечего, в «Склиф» свозил, его там зашили. Почему «скорую» не вызвал — не знаю. Может, боялись милицейской разборки еще?.. Да и как от потери крови, идиот, не умер — чудеса. Видно, действительно, пьяным везет. А он потом с тем же кавказцем за бутылкой и сошелся. Далее звонил мне, чтобы я его на перевязку возил. Свозил я его пару раз и думаю — хватит! Больше не реагирую! Но тут Потапа кто-то из его знакомых к себе на дачу повез, там они в катастрофу попали, у него четыре ребра сломано, лежит в больнице, просит навестить. Вышел из больницы — квартира на Соколе сгорела. "Помоги, брат!" Помог — отвез к Михайлову-Шуйскому. Он тогда, когда его дом на слом пошел, где у него была черырех-комнатная квартира, выезжать в новостройки на окраину отказался, сказал, что в центре всю жизнь прожил, в нем и умрет. Вот и поселился в заброшенном особняке. Привез я к нему Потопа — старик посмотрел на него недоверчиво, тест интеллект произвел — Потап выдержал, даже кое-где разбавил стихами — он Данте, Шекспира… да что там даже Белого, Бальмонта, Ходасевича легко наизусть шпарит. После чего старик дал добро на то, чтобы Потап поселился с ним. Потом их из того заброшенного особняка как-то сразу погнали. Михайлов-Шуйский облюбовал строительный вагончик у Зачатьевского монастыря, в нем они и поселились. Переселились с пятницы на субботу, пока никого не было. А в понедельник хозяева ещё не начавшейся стройки приезжают — ба, да у них сразу два Диогена живет! А хозяева с Кавказа, молодые, седовласых уважают — просто так метлой погнать не могут. Но мне все равно пришлось ехать рекомендации давать. За Потапа я гарантий не давал. Но то, что Михайлов-Шуйский человек основательный и если бомж, то не по разгильдяйству, а бомж волею верности старой Москве, я им объяснил. Так после вторжения на чужую территорию, они и зарплату одну на двоих обрели. Теперь они вместе степенную жизнь ведут — ходят по помойкам, книжки собирают, читают, философствуют.

А тут, вчера, он мне такое про летающих людей загнул, что понял я — не могу не любить его — сумасшедшего. Без меня он вообще погибнет.

С утречка заехал, бутылку водки перед их вагончиком поставил. Оставил я бутылку, спрятался за забором, наблюдаю: — как они удивлялись, ты бы видел, как дети! Но Михайлов-Шуйский постепеннее старик будет. Бороду погладил, понюхал с недоверием, на свет посмотрел, мол, не отравить ли его хотят? А Потап все на небо поглядывал да крестился пританцовывая.

— Во — повезло мужику-то! — вздохнул Борис.

— Так теперь всегда будет. Я распоряжение водителю дал. Хоть кого-то я могу сделать счастливым?.. Да и в поисках водки этот Потап такое нагородить может, в такие истории вляпаться — что все равно меня на помощь призовет, а я отказать не смогу… — глядя через окно в сумеречно сизое небо над Москвою невнятно, словно говорил сам с собою прогундосил Вадим.

— Надоел он тебе что ли? Укокошить решил? — догадался Борис.

— Да ничего не решил. Понять хочу, кто есть кто во всей этой странной истории…

— В какой ещё истории?

— Да я же тебе говорил. В той, где люди по небу летят. Понять хочу, кто кого с ума свел. И что это за реакция, цепная такая, меня задела?.. На картину надо бы взглянуть… Тут без Ваньки не обойтись.

— Можете ли вы мне объяснить, почему вы замахнулись на святая святых мужской шовинизм столь цинично, нанося ему удар как бы изнутри. Вы не выступали на феминистских конференциях, вы не посрамили на очередной выставке их тем, что раскрыли свое авторство, вы просто планомерно рушили годами представление о том, что женщина не способна быть на равных с мужчиной в изобразительном искусстве. Насколько мне известно — под вашим псевдонимом в каталогах существует уже не одна сотня картин. А о том, что автор их женщина до сих пор никто не знает. Когда вы собираетесь открыться? — вопрошала юная журналистка Викторию.

— Я давно пишу уже в другом стиле. И подписываюсь также: "Ви. Тори". Разливая кофе по чашкам отвечала Виктория в протянутый диктофон, — И ни от кого уже не скрываю, что я женщина. Но просто наверняка никто не сопоставлял, что художник, так неожиданно прославившийся в ЮАР и я одно и тоже лицо. Просто в буддистских странах слава художника это вовсе не слава, в понятии Европейца, а просто труд, за который платят. Там не приветствуются амбиции европейских гениев. Там никого не интересовало какого я пола. Пол там так легко сменить…

— Но зачем тогда все это?! Понимаете, у нас журнал феминистского направления, давайте, пожалуйста, раскрутим интригу!

— Жаль. Я думала, вас в действительности волнуют мои произведения… Я ведь не делю личностей, с которыми мне приходится общаться ни по принципу принадлежности к полу, ни на национальности… Скорее, на интересных мне, близких или нет.

— Зачем вы так сделали, как не ради того чтобы доказать им, мужчинам!..

— Я ничего никому не доказывала.

— Но ведь вы продавались в ЮАР не под женским именем, а под мужским, создавали целую легенду! Работая под мужским именем, вы умудрились стать известной, но не вы лично, а ваши картины и некий мистер «никто», которого, никогда никто не видел, но о котором писали, как об авторе. Вам не было обидно, что…

— Нет. Моя внутренняя задача была не в том, чтобы обижаться или что-то кому-то доказывать, а в том, чтобы жить, а чтобы жили мои картины. И все-таки… было раз… Единственный раз я сглотнула слюну обиды. Когда познакомилась с Владимиром Третчиковым. Этот почти столетний старикан был очарован мною, но, увы, как женщиной. Кстати, в свое время он был самым раскупаемым художником всего южного полушария, даже в Европе держал более-менее стабильное второе место. Его называли русским Пикассо, хотя у нас о нем ничего не известно. Мы гуляли по саду, и тут я призналась, что я тоже художник. Показала ему эскизы будущих картин, написанные уже я показать не могла, и тогда он, сожалея о том, что стар, посоветовал взять мне в учителя Виктора Тори. И добавил, что женщина, конечно, не сможет достичь его уровня в живописи, но если уж прогрессировать, то под началом хорошего художника. Я чуть с ума не сошла! С одной стороны меня душили слезы униженности, с другой я чувствовала, что слепну от восторга. И все-таки не надо забывать о том, что в современном европейском мире очень много значит ещё и легенда, а не само произведение в сути. Мужчины художники тоже должны создать о себе легенду, не отражающую того, какие они в действительности. Но, подумайте, — какая может быть скучная легенда у женщин! В крайнем случае — это будет легенда то пьющей, то толстеющей Лизабет Тейлор, постоянно выходящей за кого-то замуж. Или битой перебитой Тины Тонер как бы восставшей из претензий мужа, далеко не плейбоя, а плебея. Все построено на истерике, которая является основной ведущей в психопатологии артиста, но не художника. А ведь на самом деле у женщины не должно быть материализованной легенды — история её должна не тяготить натурой, тем более присутствием реального мужчины. Легенда её должна быть туманна, как Амур, прилетающий по ночам к Психее. А когда известно, кто получил право считаться рядом с ней сильным, то выбор её повергается сомнению и вызывает неприязнь. Другое дело мужчины — его жена имеет право ничего не представлять из себя и, даже если она откроенная дура, образ её будет сравним с загадочной музой, коли он действительно хороший художник. Вспомните, с какими дебилками васькались великие художники.