— Это как раз твой плюс, а не минус. — Указал он на неё пальцем. Помолчал немного и, вздохнув, выдал в запале: — И вообще, ты — то, что мне и надо! Надоели мне эти претендующие на знания роли человека в жизни девчонки! Все! Хватит с меня! Последнюю я бросил в фонтан.

— В фонтан?! Зачем же в фонтан?! — Ее широко распахнувшиеся глаза уставились на него в немом изумлении.

— Привел её в ресторан… (да она сама бы год на такой обед работала), а тут эти самые пресловутые лица "кавказской национальности"… танцевать её зовут. Я пустил. Натанцевалась, разогрелась и зачем-то начала меня в их круг тянуть. Оттолкнул её я, а она вылила мне бокал шампанского на голову. Я бросил её в фонтан и ушел.

— Как вы могли?! Вы оставили женщину в трудном положении!

— Пусть с ней те, кто танцевал, тот и разбирается.

— Но это же опасные люди! — Мгновенно перестроилась она на иную тему, что Вадим с удовлетворением отметил про себя. А она продолжала выплескивать свое возмущение: — Ваша леди, конечно, была не права, но вы же могли, как джентльмен, понять, что она несколько не в себе, что у неё экспансивный характер, но доставить её в таком состоянии домой вы были просто обязаны.

— Но она меня унизила!

— Ах, вот как! Я думаю, было отчего вылить вам на голову не только бокал — целую бутылку! Я уже битый час стою перед своею постелью, а вы и не думаете трогаться с места. Вы совершенно неподъемный тип!

— Подъемный.

— Это почему же?

— Потому что!.. Какого черта тебе надо было подходить тогда в кафе к нашей компании. Вот я и поднялся, чтобы приехать к тебе «алаверды».

— Все! Это невозможно! — Воскликнула Виктория, чувствуя в мозгу нечто наподобие короткого замыкания от его объяснений. — Я пойду прогуляюсь. А вы подумайте, что вы творите. Слово за слово, а в результате тянете из меня силы, тратите мое время. А я всего вторую неделю в Москве. Мне много надо сделать.

— Что?! Что надо сделать? Скажи, сделаем вместе, или я помогу.

— Да не нуждаюсь я в вашей помощи! — Она упрямо не переходила с ним на "ты", — Мне надо для начала купить сюда хоть какой-то раскладной диван. Здесь же все как после погрома! Ведь здесь жила молодежь! Хорошие, правда, творческие ребята, я ничего не могу сказать о них плохого, но они ещё думают, что все у них будет, только потом, поэтому настоящего не ценят. И нет ничего неестественного в том, что, живя здесь, они все, что могли сломать — сломали, разбить — разбили. И сплю я, пока что сын в отъезде, на его постели, то есть вы сейчас лежите на его постели. А после ему придется перебраться на раскладушку. А мне бы не хотелось, чтобы он не высыпался. Он молод — ему надо действовать и действовать. А чтобы беспроигрышно действовать — надо хорошо высыпаться. Вот видите, как все предельно просто.

— Ерунда какая-то. Зачем дело стало?..

— Конечно, ерунда, но в таких условиях жить невозможно — теперь я это точно знаю. А в таких квартирах живут только в Париже, да и то — не живут, а ночуют. Поэтому мне надо, пока я в силах, купить квартиру. А ещё срочно машину. Потом мастерскую. И все это мне нужно для того, чтобы спокойно снова писать картины, общаясь через компьютер со всем миром. Вот и все. Я не нуждаюсь в вашей помощи. Мне просто надо, так сказать, встать, собраться и… вперед!

— Я знал одного художника, он писал свои картины по ночам на кухне. Постелит на ночь клеенку и пишет, пишет, — мазюкает. И не хуже, чем те, что имеют мастерские. Все равно результат тот же, — вы все не умеете продавать своих картин. Всем вам нужен грамотный продюсер.

— Боже мой! Какое откровение! Услышали слово: «продюсер», уцепились. Как я понимаю, продюсеров международного ранга здесь днем с огнем не найдешь. Не расплодились покуда. В этакой культурологически безводной степи они не размножаются.

— Почему в степи?

— Сознание кочевников-временщиков главенствует. А кто осел — живет с бетонною одышкой.

— Ну осядь ко мне, полежи. Ну полежи, а то я что-то мерзну.

— Но я же не грелка! — возмутилась она, отскакивая к двери, явно готовая бежать из собственного дома.

— Слушай, а как ты оказалась в Африке? — увел её от мысли о побеге из собственного дома Вадим. — Кому нужны наши художники? Подозреваю, это был бурный роман! — Он встал с постели, надел на себя свою белую рубашку, потом затянул галстук, отвернувшись. Мелькнув перед ней пухлыми ягодицами, пыхтя и отдуваясь, втиснулся в джинсы.

Виктория отвернулась, подавляя раздражение его бесцеремонностью. Но её буддистская тактичность, не давала выносить скорые суждения о человеке. И она начала свой рассказ.

— Вышло так, что девяносто второму году я достигла критической массы ошибок.

— К девяносто второму?! Это не ты достигла. Государство и те, кто захватили власть.

— Вы говорите про внешние условия, Вадим, — голос её был картонно-сухой, будто влаги не хватало где-то там, куда она отдалилась, вспоминая. — Я говорю вам про то состояние, при котором внутренний мир человека набирает такие ошибочные обороты, что они уничтожают его физически, независимо оттого, что происходит снаружи. То, что происходит снаружи это всего лишь пыль — притянувшаяся к наэлектролизованной определенным образом сути.

— О как?! Интересно говоришь, — он сел на край постели, а она, продолжая стоять:

— Хороши же мы все были к тому времени, если оказались в такой ж… и поперхнулся, слово, которое хотел произнести, показалось уж слишком неприличным. — …заднице, — тихо пояснил он. — Что же это получается, что виноват каждый сам за то, что творилось в стране?

— Это материализация нашей внутренней всеобщей некомпетентности и инфантилизма. Ведь страна наша была похожа на вечный детский дом. Ничего индивидуального. Сплошное массовое сознание сирот, которых снабжают вроде всем необходимым, но за забор нельзя. Самостоятельно действовать тоже нельзя — лишь по указке. Но можно ругаться, обижаться и ябедничать, винить. Это не жизнь взрослых людей. Вот мы и путались сами в себе, плутали в ограниченном пространстве, как переростки. И конструкция расшаталась началась перестройка и все пошло вразнос.

— Только это не повод выбрасываться в какую-то Африку, словно дельфин на берег. — Вздохнул он, — Обычно, такие, как ты, выбрасываются в окна. Потому как таким женщинам мужики с ранней юности, по жизни, проходу не дают.

— Боже, с кем я говорю?! Как пошло!.. Я, между прочем, была замужем и довольно долго. Я крайне рано вышла замуж. И правильно сделала. Помедли, ни за что бы уже не вышла, потому что всегда стремилась к самостоятельности. И сына бы не родила. Так и осталась бы, как многие мои ровесницы вне знания что такое семейная жизнь.

— Он изменил тебе? Или не удержал?..

— Ни то ни другое. Просто не сошлись характерами.

— И, чтобы это понять тебе потребовалось "довольно долго" жить с ним?

— Первые пять лет, можно сказать, что мы были счастливы. Он тоже был художником, мы понимали друг друга. Но возраст был таков, что мы ни могли не расти, и, как потом стало очевидным, что выросли в разные стороны.

— И никаких сексуальных страстей? — нагло усмехнулся он. — Измен? Ревности? Любовников?

— Страстей?!. Х-ха… Знал бы ты, что такое страсть!.. Это вовсе не физкультурные упражнения в постели. — Резко изменила тон, — Страсть появляется внутри тебя и набирает обороты. Этой энергией можно звезды переставлять, крутить галактические турбины!.. А то, что вы называете страстью, — все это пустые дерганья сансары. — И вновь переменилась, — Ах, боже мой, я говорю тебе такие вещи! Наверное, потому, что ты производишь впечатление человека одновременно способного и боящегося жить во всем всерьез. Так стоят на берегу, щупая ногою воду. А солнце припекает, и все плавают, не боятся. А ты ежишься боязливо. Ладно, там, минуту, две — но ты уже давно стоишь. Смотри — солнце закатится, а ты так ничего не успеешь. Почему боишься жить в полную мощь?