— Да ты с ума сошла! Как ты после такого будешь преподавать?

— Ой, да что ты меня учишь жить! Меня и без того дочка жить учит. Такая правильная стала все, что не сделаю — ей не так. Я устала уже. Я хочу, хоть немного, забыться от этих заработков. И от того, что нельзя выходить на улицу, не накрасив губы… Знаешь, как Танька за мой следит?! Не поймешь — кто из нас дочь, кто мать. Все, что не одену — все ей не то. Прямо у дверей осматривает и со скандалом переодевает. Не модная я ей стала. Прям, надзирательница какая-то.

— Подвинься. — Коротко прервал её Иван, перетаскивающий тем временем с Вадимом бутылки и закуску из Митиной комнаты, в комнату Виктории.

— Вы что?.. — прошептала Виктория, столь выразительно метнув взгляд на Ивана, что Вера поняла и без продолжения вопроса.

— Да нет… Так… Легкие игры. Просто предложил Иван тебя навестить… Вот посмеялась с мальчишками, пока от парковки к твоему дому шли. Посмеялась и помолодела…

Тут Виктория увидела, что весь её журнальный столик плотно уставлен бутылками:

— Люди! Да вы что?! — но голос её, словно глас Иова, остался неуслышанным.

Через пол часа хорошее французское вино развеселило и её. Виктория уже с юмором смотрела на происходящее в её квартире. Гостей было всего трое, но казалось — все десять. Поскольку их присутствие наблюдалось одновременно везде, — не говоря про комнаты, — и в туалете и в ванной и на кухне, на балконе, в коридоре, даже под столом валялся чей-то свитер, а под холодильник почему-то спряталась их пачка сигарет, которую с трудом обнаружили и выцарапали оттуда.

— Ну… вот видишь, вот видишь как хорошо! — Не унималась Вера, Значит, не совсем от родины отвыкла.

Еще через час Виктория утихомирилась окончательно и, казалось ей, что смотрела на происходящее взглядом всепонимающего Будды. Ничто больше не возмущало её — ни заходящаяся басистым хохотом, а то гордо вскидывающая голову, словно юная Кармен, Вера; ни, развалившийся слишком вальяжно на купленном им диване, и как-то покровительственно искоса поглядывавший на неё Вадим; ни Иван, декламировавший свои стихи с подвыванием Есенина.

Лишь раз, вспомнив про то, как Есенин сбросил бочку с керосином с третьего этажа на бабулек во дворе, Виктория напряглась, когда он вышел на балкон. Хотела возмутиться, тем, что он мочится на двор с высоты, но решила, что если она сделает вид, что не заметила его якобы авангардной акции, насолит ему больше чем, если раздует из этого скандал. Все равно уж ничего не изменишь.

Иван вернулся в комнату наполненную шумом, а она, наоборот, вышла на балкон. Под балконом был заиндевелый вишневый сад, словно осколок чеховской пьесы, он напоминал о том, что в далеком прошлом, когда-то здесь были деревянные дома.

Но это было очень давно. Дома снесли, все мешающиеся деревья вырубили, но деревенская тишина почти в центре города навсегда застыла на берегах Яузы. А высокая береза и сосна за зарослями вишен напоминали о лечебном покое подмосковных санаториев. Виктория вспомнила, как, созерцая этот покой, она когда-то очень давно чувствовала, что сходит с ума, от непривычной тишины и пыталась вырваться из рамы окна — ей не хватало шума, как присутствия жизни, как ритма времени. Но теперь она уже сроднилась с тишиной в себе, поэтому ей близка тишина природы. Даже внутренние монологи редко посещали её. Даже музыка, что порой забивала телепрограммы, казалась ей чем-то инородным. Годы молчания на острове саму её превратили в остров тишины в океане шумов.

— Все! Мы ушли! — крикнула ей Вера из комнаты. — Ко мне с утра придет ученик.

Виктория вернулась с балкона. Ученик казался каким-то дьяволом, по крайней мере — Дамокловым мечом. Вера стояла одетая в коридоре под руку с пьяным Иваном в нахлобученной набекрень вязаной пилотке. Вадим дремал в кресле.

— Простите, а?.. — обратилась Виктория к Вере, указывая на Вадима.

— Пьян. — Коротко резюмировал Иван. — Подремлет, очнется и пойдет.

— Как это очнется?! Здесь ещё столько бутылок! Заберите! — воскликнула Виктория.

Но они не поняли что забрать — бутылки или пьяного друга:

— Это все на его деньги куплено. Как мы заберем? — Удивился Иван. Впрочем, бутылочку пива, я, пожалуй, возьму на утро.

— При чем здесь пиво?! Заберите его со всем вашим пивом и вином!

— Но ты хороша! Куда я его дену? Мне Ивана пьяного хватит. — Отрезала Вера. — Пусть он у тебя поспит. Ничего, ничего — он не буйный. — И поспешила выскользнуть за дверь, утянув за собою Ивана.

— Я так и не поняла, зачем приходили? — вслух сама себе сказала Виктория. Но тут Вадим очнулся и совершенно трезвым голосом ответил:

— Чтобы мне с вами ещё раз увидится, мадам.

— Ах! — Игриво отреагировала Виктория. — Опять провокация! Вы что, думаете, если вы мне всучили это громоздкий диван, то вам на нем и место? Забирайте свой диван и уматывайте!

— Диван с собою под мышкой унести не могу, а вот картинку одну, пожалуй, проще.

— Нет у меня никаких картин. Они ещё не приехали.

— Должна быть одна. Я знаю. — Вадим, отметил про себя, что ему нравится, как она сердится. Сразу обнажается щемящая душу её беззащитность, растерянность.

— У меня в Таиланде осталась галерея. — Продолжала объяснять Виктория, не обратив внимания на его утверждение, — Я дала распоряжение прислать почти все картины, но Пинджо показалось, что страховка, которую ей предложили оформить слишком дорога.

— Знаю я там всех. Разберусь.

— Было бы хорошо. Вот вам данные моей галереи в Бангкоке, она поспешила снабдить его своей визиткой. — Но спешить не стоит. Они хорошо раскупаются и там. Там все-таки посерьезнее относятся к интерьеру. К тому же — я никак не определюсь — какие работы будут наиболее выгодно смотреться на выставках здесь. А быть может вообще ничего не надо трогать. Я уже начала новую серию…

— А кто там твои картины покупает? Представители наркобизнеса?

— Почему?

— Им нормально, когда все вокруг глючит. И картины тоже. Не действия там у тебя какие-то, а порывы, позывы, эманации. Я помню. Родная им реальность. Там же "Золотой треугольник"

— "Золотой треугольник" на выселках. Сидят себе в горах за крепким кордоном. Ведь они для них, что чеченцы для нас. Только с ними проще обошлись: отгородили железно и лишь продукты поставляют и втридорога продают, а с гор этим миллионерам спуститься не дают. Все правильно. Культура трех тысячелетий не должна разбавляться дикарями, которые легко займут все позиции, потому как жадны и агрессивны. У них нет табу. С какими бы деньгами они не были, в изоляции лет через сто, двести сами себя уничтожат, или мутируют — таков расчет. Тайцы готовы ждать и больше. Они вообще никуда никогда не спешат. Там к времени иначе относятся. А мои картины вне несущественных проходящих примет европейского времени. Они им понятны. К тому же здесь пока что их некуда девать. Мастерская ещё не готова. Да и цены здесь на них могут быть только смехотворные.

— Но та картина, о которой я говорю — у тебя! Я знаю.

— Как это — вы знаете?..

— Потому что это старая картина. Ты её написала лет двенадцать назад.

— У меня не осталось картин такой давности.

— Жаль. А я хотел хотя бы взглянуть… Мне многие про неё говорили.

— И что же говорили? — напряглась Виктория в надежде понять: кто.

— Хо-ро-шо говорили. — Протянул Вадим. — Хорошая картина.

— Сказать о картине, что она хорошая — это ничего не сказать. Виктория, отвернулась к окну, и он не видел её глаз. За окном было темно, в свет ночного фонаря туманила метель. В таком же ритме неслась музыка картин её воспоминаний. Ей показалось на мгновение, что и её уносит её потоком снежной мелочности в черную бездну. Нет. Просто она пьяна. Так какую картину он имеет ввиду?

— Говорили волшебная прямо. Там люди летают.

— У кого они не летают?.. У Шагала тоже летают. Ну и что? — с печалью вспомнила она о тех временах, когда люди встречающиеся ей на пути казались больше, значительней, чуть ли не древнегреческими полубогами. И за каждым казался свой мир. Оказалось — борьба рефлексов и догм.