На берег Кирги привозят много сушняка и дров. Уже с обеда все – на реке. Разводят несколько костров, каждый – на две-три семьи. Тому, кто первым разожжет костер, назначается приз.

И вот, когда все костры на реке уже горят, из ворот чьего-нибудь двора вывозят чучело, а то и два-три соломенных чучела масленицы. Вывозят на санях с лыковой или мочальной упряжью. За санями идут люди, поддерживающие чучело палками, чтобы оно не свалилось с саней.

На берегу чучело поджигают, причем это делает тот, кто прежде других сумел разложить свой костёр. Пока соломенная баба горит, все пляшут вокруг и веселятся, кто во что горазд. Сжигают масленицу, провожая студеную зиму, в русских деревнях испокон веков.

На каждом костре пекутся и шипят масленые блины под крепчайший первач, кумышку и пиво разных сортов. Веселье продолжается до глубокой ночи.

Молодожены Елпановы по случаю масленицы тоже веселились и отдыхали. Съездили в гости в Ирбитскую слободу, Елена повидала всех своих бывших подруг и знакомых.

Когда гостили у Овсянниковых, еленина мачеха стала просить у нее взаймы денег, но теперь всеми деньгами распоряжался Пётр. Он взаймы дать отказался, сделав при этом такой вид, что Овсянниковы сразу поняли: на помощь зятя рассчитывать нечего не только сейчас, но и впредь.

На обратном пути заехали в Киргу, к зятю Платону. Они с Настасьей жили теперь только с хозяйства, торговля захирела совсем; никакого ремесла Платон не знал. Погостив недолго в Кирге, переночевали и рано утром поехали домой: дома много работы было – приготовить к севу сохи и бороны, починить всю сбрую; немало дел накопилось в мастерской, в кузнице и на заимке.

…Мало-помалу Елена стала привыкать к новому дому, к новому домашнему укладу. В доме свёкра никто ни минуты не сидел без дела. Пётр часто с утра уезжал на заимку и возвращался затемно. Он все никак не мог привыкнуть к мысли, что теперь он – женатый человек, глава семьи, хотя пока и небольшой.

Женским чутьём Елена чувствовала, что надо подождать какое-то время, чтобы он привык к семейной жизни. Ведь богатый и завидный жених пошел под венец поздновато – почти тридцати лет.

Когда Петра долго не было, Елена то и дела выбегала на улицу – не едет ли муж. Когда наконец слышались топот копыт и фырканье Буяна, а следом Петр въезжал во двор, она радосто выбегала на крыльцо, помогала мужу распрягать рысака и без умолку говорила…

Пётр и так-то редко бывал ласковым с ней, но тут сухо обрывал:

– Да не трещи ты, как сорока! Иди, ужин скорей готовь – я голодный, как волк, приехал!

Отец с матерью, любившие сноху, не раз укоряли сына, наперед зная, что не любит тот оправдываться и всегда все делает по-своему.

– Ну, сперва жена, а потом и вы ко мне пристали! Знаете ведь: везде хозяйский глаз нужен, а за работниками как лишний раз не проследить? Вот сев скоро, дак и ночевать на заимке придется!

Елена понимала, что Пётр человек дела, что он, сухой и порой грубый, теперь её муж, и ему надо много прощать и мириться с мужниным характером и приноравливаться к нему. Иногда в глубину души Елены закрадывалось сожаление, что теперь всю жизнь придётся в глухой деревне работать, как простой работнице. Но она не теряла надежды, что со временем они сами будут нанимать работницу для дома, только удивлялась, как же с такой уймой работы справлялась одна свекровь, которой уже шёл шестой десяток.

Старики Елпановы жили между собой очень дружно; смолоду полюбив друг друга, они сохранили и любовь, и уважение друг к другу. Елена видела, что теперь хозяин всему и стержень всей семьи – это Пётр.

Свекор много помогал женщинам по хозяйству, ухаживал за скотом, а если не было работы в кузне, подметал во дворе и даже не гнушался чисто женской работы – ходить к колодцу по воду.

В елпановском доме по утрам вставали очень рано. Пётр, наскоро позавтракав, запрягал Буяна и, как обычно, стоя на ногах в кошеве, выезжал со двора и ехал на заимку.

Высокий ростом и широкий в плечах, Елпанов всегда отличался отменным здоровьем, никогда не болел и даже не знал, что такое простуда. Зимой, в лютые морозы, он ездил в меховой круглой татарской шапочке, из-под которой выбивался заиндевевший черный чуб; короткая шуба всегда была распахнута, рукавицы – в карманах, а шарфа Петр не признавал. Елпанов ловко управлялся с лошадьми, был быстр и расторопен в работе, скор на ногу, своей широкой стремительной походкой он поспевал везде и всюду.

Смолоду Пётр был очень самоуверен, а с возрастом в нем окрепло убеждение, что стоит ему по-настоящему пожелать – и он добьётся любой задуманной цели.

А задумал Елпанов немало: соорудить кирпичный завод, чтоб строить из собственного кирпича, и пустить на реке Кирге водяную мельницу.

Он уже привез из Ирбитской слободы плотинного мастера; работники нарубили и привезли лес и за зиму отсыпали плотину для мельницы-водянки. Но не повезло Петру: как раз в ту весну было такое высокое половодье, какого не помнили и старики. Своенравная Кирга разметала плотину и брёвна унесла по течению в низовья.

Пришлось Петру на время отказаться от затеи с мельницей. Но она была нужна позарез: единственная в округе мельница-ветрянка Обухова недавно вдруг сгорела.

…Лет пятнадцать назад в Прядеиной появился новый поселенец – Северьян Обухов. Никто не знал, кто он и откуда. Приехали они с женой, разодетые, как купцы, на паре орловских рысаков, но в простой крестьянской телеге. Старосте сказали, что прибыли из Тамбовской губернии на вольное поселение. Подорожной у Обуховых не оказалось, да и в деревне грамотных не было, и с подорожной надо было ехать в волостное правление.

Но Северьян в волость не спешил. Остановился на житье у деревенского старосты, продал проезжим цыганам рысаков и тут же, в Прядеиной, купил двух рабочих лошадей. К осени нанял работников, и они ему срубили и поставили большой пятистенный дом. Через два года у Обухова было не только большое хозяйство, дом – полная чаша, но и своя мельница. Новый поселенец богател на глазах.

Уроженец Тамбовщины Никита Шукшин, когда ему сказали, что приехал Обухов из Тамбовской губернии, обрадовался и пошёл к земляку в гости. Но оказалось, что Северьян совсем не знал тамбовских мест. Отвечая на расспросы Никиты, он вконец запутался, а потом сказал, что это отец его был откуда-то из Тамбовской губернии, а сам он там никогда и не бывал.

Но Никита еще до того смекнул: Обухов совсем не тот человек, за которого себя выдаёт. Шукшин, конечно, промолчал – от греха подальше, с такими людьми лучше не связываться.

Многие в Прядеиной слыхали, что недалеко на Сибирском тракте убили богатого купца из Екатеринбурга.

Неизвестные злодеи убили проезжего вместе с кучером и сбросили в ров в лесу возле тракта. Трупы нашли через полгода охотники; опознать убитых не удалось…

"Не северьяновых ли рук то смертоубийство было?" – размышлял Никита, возвращаясь от Обухова. Он вспомнил вдруг, что о своём прошлом тот никому не рассказывал, даже под пьяную лавочку. Да Северьян никогда и не пил допьяна – ни в праздники, ни на помочах.

Жену его в деревне звали Марьюшка-Обушиха. Марьюшка была под стать мужу – такая же нелюдимая и скрытная. Из детей у них выжила только дочь Ольга, остальные умерли в младенчестве. Ольге сравнялось четырнадцать лет; это была рослая, но тронутая умом девка. Ее не смогли приучить даже к самой простой работе, и она целыми днями бегала по деревне босая, растрёпанная и сопливая.

Мельница-ветрянка Обухова стояла на бугре недалеко от усадьбы, и в ветреный день всегда было много помола, да ещё приезжали помольщики из деревни Галишевой. Возле мельницы были коновязи, большой сарай на случай, если пойдёт дождь – чтобы не намочить зерно и смолотую муку, стояла и изба-караулка, где зимой топили печку и заходили погреться мужики-помольщики, которые ждали своей очереди молоть.

Если был хороший ветер, Северьян сутками жил на мельнице. Для хозяйства Обухов нанимал работников, распахал заимку, сеял много хлеба. На заимке были большие мучные амбары: постепенно Обухов стал прикупать зерно и торговать с заводами мукой.