А Петр все ходил неженатый. Он теперь целиком занялся хозяйством и торговлей.
…По дороге из Прядеиной в Ирбитскую слободу, верстах в пяти от Устинова лога, как-то сразу, словно грибы после теплого летнего дождя, появились два дома. Дома были одинаковыми, как два брата-близнеца. Сначала их называли Куликовскими хуторами.
Через некоторое время появилось еще два дома поодаль – за полверсты от первых. Они стояли не у самого тракта, а ближе к опушке леса, у небольшой безымянной речонки.
Петру запомнился жаркий августовский день, когда они с Никитой Шукшиным возвращались домой из Ирбитской слободы. Выехали уже после полудня, но солнце еще жгло немилосердно.
Ездили они по торговым делам, а в обратную дорогу нагрузили соли и всяких хозяйственных товаров.
– В такую жару быстрее шагу не уедешь, – сказал Никита, вытирая пот с лица рукавом холщовой рубахи – Нам бы еще подождать, пока спадет жара, да ехать ближе к вечеру. Ну да ничего, вот завернем сейчас на Куликовские хутора, передохнем в тени, воды напьемся. Вода там уж больно вкусная! Намеднись* я проезжал, так сам пил – оторваться не мог, и лошади досыта напились. Колодец там как нарочно за оградой, чтобы во двор не заходить, хозяев не беспокоить…
Мужики свернули с тракта и подъехали к колодцу. Петр еще издали увидал, что из ограды вышла женщина с ведрами. Ловким движением она поймала высоко болтавшуюся на веревке колодезную бадью и стала черпать воду.
Когда подъехали ближе, Елпанов разглядел ее.
Женщина была одета чисто и по-городскому: в белую вышитую кофточку с большим воротом, открывавшим стройную шею, и короткую сарпинковую**, в красную и синюю клеточку, юбку.
Две толстые косы были по-девичьи распущены и опускались ниже талии. Черные, как вороново крыло, волосы были расчесаны на прямой пробор, а на лбу и около маленьких ушей собирались в мелкие кудряшки. Круглое и свежее, покрытое золотистым загаром личико, с ямочками на щеках и прямой маленький носик придавали женщине неповторимое очарование, а большие черные, с агатовым блеском глаза и тонкие брови делали ее похожей на цыганку.
– Здоровы будете… А не разрешит ли нам хозяюшка напиться да лошадей попоить? – внезапно охрипшим голосом спросил неуверенно Елпанов, пораженный ее красотой.
– Да пожалуйста, воды в колодце хватит, – озарилась та белозубой улыбкой и встала с полными ведрами, разглядывая проезжих. – Уж не купцы ли к нам на хутора припожаловали? А что везете, люди добрые?
– Эка, купцы! – за двоих ответил Никита. – Из Прядеиной мы… С Ирбитской слободы едем, всякие хозяйственные мелочи везем да соли вот купили…
Никита и Петр поочередно попили воды из ковша, протянутого им женщиной.
– Благодарствуем, хозяюшка, – вода у вас отменная!
– Да на здоровье… А вода-то – такая же, как и у всех, – ответила красавица. Движением головы она отвела за спину косу, при этом дрогнули и закачались золотые сережки с красными камушками на мочках маленьких ушей.
"А серьги-то у нее такие, что только барыне носить впору, – невольно отметил про себя Петр. – Видно, богатые тут живут люди…".
– Заезжайте к нам в другой раз… воды напиться! – красавица, улыбнувшись на прощанье, легкой походкой направилась в ограду.
Отъехав от хутора версты три, Никита свернул в лес.
– Ну что, покормим лошадей да и отдохнем малость, пока жара не спадет?
Петр ответил не сразу: в голове, как наваждение, так и вставала картина – улыбающееся лицо, черные волосы да сережки, качающиеся на маленьких ушах…
Никита распряг лошадей; мужики улеглись в тени под березами, пережидая жару.
– А ты не знаешь, кто эта краля, которая с нами у колодца разговаривала?
– М-мм, – промычал в ответ успевший задремать Шукшин, – Бог ее знает, хозяйская дочка, видно, для хозяйки вроде молода еще! Я как-то подъезжал поить лошадь, дак видел старуху в ограде, наверно, мать ее.
ТАЙНА УСТИНОВА ЛОГА
Никита вскоре задремал, прикрыв лицо картузом, а Петр лежал и думал. Он ведь, как возмужал, не сидел сиднем в Прядеиной. С хлебными обозами да гуртами и в Тагиле, и в Невьянске, не говоря уж об Алапаихе, побывал, многих девок видывал красивых, но такую…
Петр злился сам на себя, гнал прочь мысли о ней, но они вновь возвращались к красавице у колодца.
"Ну, никаких сил больше нет, надо как-то кончать с этой дурью!" – решил Петр. И всячески стал искать причину, чтобы снова попасть на Куликовские хутора. Подходящий случай подвернулся вскоре: понадобилось ехать по делам в Ирбитскую слободу.
…До поворота к хуторам гнал Гнедка немилосердно. С замирающим сердцем подъехал к заветному колодцу. Возле него никого не было. Деревянная бадья, которой доставали воду из колодца, была привязана в твориле*. Петр вылез из коробка**, подошел к воротам. На дворе залаяла собака, створка окна отворилась и показалась старуха. Петр подошел к окну:
– Здравствуйте, баушка, дозвольте из вашего колодца лошадь попоить?
– Сколь надо, столь и пои, не моя вода-то – Богова!
Старуха захлопнула оконную створку, но Петр опять постучал в переплет рамы.
– Ну, че еще-то? Сказано тебе – пои лошадь-то, воды в колодце хватит!
– Да я, баушка, из дому ведерко взять позабыл… не из бадьи же поить стану!
– Экой ты молодой да беспамятный! Ну что поделаешь, раз не взял… Заходи в ограду, подам ведро-то…
Петр напоил Гнедка и, возвращая ведро, сказал, пытаясь завязать разговор:
– Спасибо, баушка, а где у вас хозяйка-то?
– Известное дело, в поле – страда ведь теперь, али не знаешь?
– Да я частенько мимо проезжаю, видел молодую хозяйку, а тебя что-то здесь не примечал…
– Сноху мою ты видел, Соломию, – хмыкнула старуха, – а я здесь не живу, только прихожу днем, со внучкой водиться, дочкой младшего сына Леонтия, а живу со старшим сыном; у того дети уж большие, в поле ездят.
– Вы вроде недавно тут построились?
– Другой год уж живем!
– А откуда вы родом?
– Дальние мы, а тебе че надо-то? Спрашиваешь, ровно становой пристав…
– Да к слову пришлось, баушка! Мы вот новгородских корней, другие которые – Вятской губернии.
– Ну, а мы из-под Казани… – начала было старуха, но в это время из избы послышался детский плач.
– Вот егоза, проснулась уж! Внучка тут у меня маленькая, полгодика еще…
– Бывайте здоровы, баушка!
Елпанов хлестнул Гнедка.
"Ну вот, все сразу и прояснилось, – раздумывал он по дороге, – она взамужем, краля-то эта, Соломия, и ребенок есть… Ну, тем лучше: с глаз долой – из сердца вон!".
В Ирбитской слободе Петру тоже не повезло – нужного ему человека дома не оказалось. "С дурна ума и туда, и сюда понапрасну лошадь гонял, – снова злился на себя Петр, – да еще и в страду!".
Гнедко от длинной дороги устал, Петр распряг его, напоил у небольшой речушки недалеко от дороги, а сам прилег под телегу и задремал.
Сколько проспал, он не знал, проснулся оттого, что кто-то возле него остановился.
– Да никак тут из знакомцев кто есть? – раздался вдруг голос. Возле телеги присел на корточки Трофим, старик из Прядеиной.
– То-то я гляжу – вроде елпановский Гнедко ходит… Вот хорошо-то, вместе и домой поедем, а то я в Ирбитской слободе к куме зашел да и засиделся…
– Ты распрягай-ка лошадь, дядя Трофим, пусть она с Гнедком попасется, а мы с тобой сядем да перекусим, – предложил Петр. – У меня с собой хлеб, огурцы, лук… сала кусок найдется!
– Не откажусь поесть, я у кумы чаю набузгался, а от чаю-то – какая корысть..
Пока словоохотливый Трофим распрягал свою лошадь, Елпанов достал из телеги котомку и разложил снедь, бросив на траву холстину. Попутчики поели и запрягли лошадей. Когда подъезжали к Куликовским хуторам, Трофим спросил:
– На Кулики лошадей поить заезжать будем?
– Нет, ни за что! – с непонятной старику злостью отрубил Елпанов. – Оттуда до Устинова лога рукой подать, вот там и пей – хоть опейся!
