– Вот так старик – на молоденькой девке женится!
– Невеста-то – хоть чья она? Откудова?
– Да говорят – вагановская девка-то. Сирота, Васи Гульного дочка. Летось, говорят, в строке жила у Елпанова. А брат ее Степка Ваганов, он крестный ее, тот нынче у Вершининых на страде в строке робил. Вздорный такой мужичишко и пьяница… Говорят, силой отдал ее за Елпанова-то!
Марина с великим трудом дождалась окончания обряда венчания. И все дальнейшее – переезд свадебным поездом в Прядеину, и сама свадьба прошли как будто в полусне.
Было о чем поговорить старикам в вагановской пожарнице после свадьбы!
– Рано хвастал Степка, что зять его к себе жить зовет… Не то што жить, а и со свадьбы-то в Прядеиной, говорят, он вылетел назавтре же.
– Начал, видно, свои порядки устанавливать, а Елпанов и велел своим людям его вытурить. В богатом-то дому больно много не пошеперишься – это не в своей избушке!
– Да Степке этому до гробовой доски из строку не выбраться! Никудышный мужичошко, бездомовник…. И надо же случиться этакому – с самим Елпановым породниться… Чудеса, да и только!
…Бесконечно тянется льняная нить. Голова становится тяжелой. Клонит в сон. В хорошо протопленной горенке сидят и прядут куделю две женщины – Пия и молодуха Марина. Чадит и потрескивает лучина. Горящие угли падают и с шипением гаснут под светильником в корытце с водой. Монотонно поскрипывает очеп*. Не отрываясь от кудели, Марина ногой покачивает люльку и тихонько напевает: "А уж я коту, коту да за работу заплачу…".
– Ложилась бы ты спать, Марина, – говорит Пия, широко зевая и крестя рот.
– А и то, пожалуй, прилягу, а то Сашенька моя потом уснуть не даст…
Вот уже пошел второй год, как Марина замужем за Елпановым. Она вроде и привыкла к чужому богатому дому, но временами как-то не верилось, что она, законная жена – всему тут хозяйка. Только тогда, когда холодным осенним днем родилась дочь, которую крестили Александрой, Марина стала чувствовать себя смелее и увереннее.
Роды были легкие. Иван Петрович только приехал с заимки, и повитуха Даниловна поздравила его с дочерью. Елпанов ошеломленно застыл. Дочь? Девка? А не сын-наследник?! Повитуха поманила его рукой в спальню, где лежала роженица. Елпанов, большой, грузный и бородатый, шагнул в горенку; щекоча лицо бородищей, поцеловал жену во влажную щеку.
– Добро!.. Спасибо, жена! Лучше б сына… но и пусть живет на свете и растет Александра Ивановна Елпанова!
С рождением дочери Марине стало жить намного веселее. Девочка росла здоровой, крепкой, все время улыбалась и гулила. Глядя на ребенка, Марина забывала обо всем.
Маринина подружка Дунька на лето нанялась к Елпанову в пострадки, и благодаря ей Марина знала все новости родной деревни Вагановой. Дунька рассказывала подружке и о своих сердечных делах.
– Последнее леточко я роблю в строке. Как выйду взамуж за Никишку – на своей земле робить будем. Тятька мне телушку в приданое дать посулил! Он у нас добрый, все для нас старается… Слышу, намеднись говорит матери: "Как Авдотья осенью взамуж пойдет, надо ей как следует приданое справить. И в строке поробила девка, и с ребятами дома вдосталь понянчилась…".
Дунька легко вздыхала, задумывалась, а потом заглядывала в глаза Марине:
– Вот скажи ты мне, Марина, начистоту… Ты теперь шибко богата, а счастлива аль нет?
– Не лезла бы ты в душу мне, подруженька… Какое тут счастье? А богатство мне ни к чему, непривычна я к богатству-то, и наживать его – ну, нет у меня хотенья! Я вот, Дуня, с большой охотой бы теперь с тобой на заимку поехала страдовать, чем дома с Пиюшкой сидеть, да наперед знаю: не отпустит… Шибко мне дома-то тоскливо – ладно, что дочка Сашенька, касатушка моя, есть!
НАЗВАЛИ ЕЕ СУСАННОЙ
О-о-х! Невыносимо тяжело, ломит поясницу, в глазах – разноцветные круги плавают… Предродовые муки начались, когда Марина утром стала кормить работников. Вытащила из печи большой чугун, и что-то оторвалось в низу живота, и по всему телу разлилась боль, а потом навалилась страшная слабость. Марина в изнеможении еле добралась до лавки и кое-как присела. Слава Богу, боль вроде утихать стала…
"О Господи! Что это со мной седни подеялось, уж не час ли мой подходит? – лихорадочно думает Марина, вытирая выступивший на лице пот. – Да вроде рановато еще…".
Они вдвоем с Пией несут рабочим обед на кирпичный завод. Стоит знойный август. Все вокруг сомлело от жестокой жары.
Кое-как помыв после обеда посуду, Марина сказала снохе:
– Пия, пойду я, полежу чуток до управы, неможется что-то…
– О Господи, уж не отходила ли ты? Может, за повитухой сбегать? Даниловна-то дома, поди. В поле, кажись, теперь не ездит – стара уж…
– Не надо повитухи… Потом уж разве, вечером. Как жарко в дому! Пойду я, Пия, в малуху, там хоть попрохладней…
После двух недель несусветной жары полнеба закрыла темно-лиловая туча со свинцовым закрайком. Сверкнула молния, громыхнуло; по дороге, закручивая пыль, поднялись легкие вихорьки, грянул дождь и хлестанул градом величиной в голубиное яйцо. А потом на деревню налетел ураган невиданной силы, с корнем выдиравший тополя и сносивший с изб соломенные и тесовые крыши. От молний было светло. И среди этого светопреставления в елпановском доме, в маленькой горенке мучилась роженица.
Повитуха Даниловна, то и дело крестясь после особо ярких всполохов молнии и оглушительных ударов грома, успокаивала ее:
– Ты не бойся, Маринушка! Первых-то ты ведь хорошо рожала, и теперь, даст Бог, все хорошо обладится…
В горенке было жарко, но как отворить окно в такую жуткую грозу?! Роженица, извиваясь от боли, в кровь искусала губы, стараясь сдержать стоны, но боль была превыше ее сил.
С новым ударом грома дождь хлынул, как из ведра, и как раз в это время приехал до нитки промокший Иван Петрович: он привез с заимки дочерей и служанку. Не успел он выпрячь из коробка лошадь, как в калитку влетел мокрый – мокрей воды – мельник Елизар.
– Беда, батюшка Иван Петрович! Кирга от ливня вздулась, того и гляди, плотину сорвет! Ставень поднимать надо, воду спускать!
– Ну-ка, Елизарушка, быстро зови на подмогу кирпичников!
Мельник убежал, и пока Елпанов надевал азям* и накидывал башлык, прибежало несколько мужиков-кирпичников.
Иван Петрович вышел на крыльцо:
– Время не ждет, ребята! Надо ставень плотинный поднять, не то сорвет плотину, много хлопот наделает… Ведро кумышки ставлю! Несите слеги – ставень подымать!
Все бросились исполнять приказы хозяина.
Долго возились мужики под проливным дождем. Ветер, вволю набуйствовавшись, наконец стих. Везде и всюду валялись береста, солома, доски с крыш.
Насквозь промокший Иван Петрович переступил, наконец, порог. Дома царила гробовая тишина. Елпанову она показалась такой же оглушительной, как громовые раскаты на воле. Стараясь не шуметь, он стал стягивать с себя мокрый и вымазанный глиной азям. В это время дверь в прихожую осторожно скрипнула и на пороге показалась Даниловна.
– Ну, как там наша Марина Васильевна?
– Все, слава Богу, обошлось, дочь родилась. Уснула теперь она – шибко измучилась! Роды и так трудные были… Ребенок крупный, а еще тут гроза не ко времени, будь она неладна!
– Спасибо тебе, Марфа Даниловна! Уж я с тобой рассчитаюсь!
– Не в расчете дело… Иван Петрович, ты бы хоть взглянул на дочь-то!
– Сейчас не пойду – пусть спят… Утре уж увижу. Пия-то где? Поесть бы мне хоть че-нибудь…
– И Пия тоже уснула, а поесть все тебе приготовлено – на столе перед печью…
– Вот и хорошо… Иди, Марфа Даниловна, и ты приляг!
– И то пойду, пожалуй, лягу. Утре рано вставать надо да для родильницы баню топить…
Наконец, повитуха убралась спать и оставила его одного. Есть не хотелось. Елпанова одолевали тяжкие думы. Он явно не рад был дочери…
– Господи, неужто не дождаться мне сына-наследника?! Опять – девка…
