– Да я не хват, а старый солдат, – складно ответил тот, – а жизнь солдатская, Степушка, многому-таки научила!

Антип усмехнулся и принялся набивать табаком глиняную трубку. В кострище натаскали побольше сушняку, соорудили таган*, поставили на огонь ведерко с водой и улеглись спать. Позванивая уздечкой, ходила на свежей молодой травке Степанова кобыла. Оглобли были связаны и подняты вверх. Под утро, когда повеяло сыростью и в пойме речушки молоком разлился туман, Антип разбудил дремавшего Степана.

– Вставай, паря, самый клев сейчас. Пошли, да тихой ногой** иди: она, рыба-то, брат, почуткая, да чтобы, как солнце всходить будет, на воде твоей тени не было видно…

Земляки забросили удочки, но клевала все мелочь -небольшие окуньки, сорожки и сопливые ерши.

Взошло солнце, стало пригревать, и рыболовов потянуло на сон. Но когда проверили морду, со Степана мигом и сон слетел – такая там была крупная рыба! Мигом почистили и выпотрошили ее; у Антипа в мешке нашлась соль, и он принялся варить уху.

Время от времени солдат подкладывал в уху то полевой лук, то какие-то коренья, которые, Бог знает, когда он успел найти тут же, на луговине или в лесу, и, наконец, объявил Степану, что уха готова. Когда котелок выхлебали до дна, Антип вымыл котелок, зачерпнул воды и снова поставил на таган.

– Скоро чай пить станем, да такой, что весь день жажды не почуешь и потеть на жаре не будешь!

Он бросил в котелок стебельки каких-то трав. По очереди напились чаю из антиповой походной жестяной кружки.

Антип закурил трубку, прилег у костра на локоть и сказал Степану:

– Вот что, Степа, сгоняй-ка ты в Знаменку с уловом-то, продай рыбу попу али писарю, старосте – они свежей рыбки отведать не дураки! Да смотри не продешеви, вот тебе на выручку и деньги будут – подать-то заплатить… Что на мясе не выручил, то на рыбе выручишь! Если уж больно дешево давать будут – лучше домой семье увезешь! А я тебя тут подожду, с удочкой вот на берегу посижу…

Степан мигом побежал седлать кобылу. И часу не прошло, как он воротился, донельзя довольный и с выручкой.

– Не знал я, паря, что рыбу дороже баранины продам! А продал-таки писарю! Прав ты был: начальство-то не худо любит свежую-то рыбку! У нас в Кирге ведь тоже, наверно, рыбешка есть, да рыболовством почти никто не занимается, вишь, руки все никак не доходят. Разве что ребятишки вот просто балуются.

Степан предложил Антипу деньги за рыбу, но тот наотрез отказался:

– Нет, ты это брось, Степа! Деньжат мне на первое время хватит, а там, может, как-нибудь пристроюсь. А у тебя-то – семья…

В деревне Прядеиной отставного солдата Антипа Шихова встретили радушно, хотя и родственников у того никого в живых уже не было. На ночлег и на первое время увечного солдата приютил деревенский староста Иван Палицын. Повидаться с Антипом пришла вся деревня, стар и млад, так что народу набралась полна ограда.

Ребятишки, как воробьи, облепили все заплоты и даже взобрались на тесовые ворота – словом, все было, как на хорошей свадьбе. Два больших сдвинутых стола, покрытые узорными льняными скатертями – благо, дождя не было – по-летнему стояли прямо на вольном воздухе и ломились от всякой снеди и стряпни. Это натащили к Палициным сердобольные соседки, чтобы встретить солдата, у которого не осталось никого родных. За столами на длинных скамьях сидели и приглашенные, и просто зашедшие с деревенской улицы. Прядеинцы выпивали и закусывали, поздравляя солдата с прибытием на родину. По такому случаю почти у каждого нашелся полуштоф кумышки, и застолье быстро стало шумным. Старики, перекрикивая гомон, старались выспросить у служивого о войне, о других землях, где солдат побывал, но чаще всего он их и не слышал. Очередной спрашивавший, сокрушенно крякнув и махнув рукой, утыкался бородой в миску или тарелку со съестным.

Какой-то вездесущий малец прознал, что "дядька-то Антип теперь табак курит!", а когда тот, улучив момент, устроился на скамье, поставленной поодаль у заплота, и вынул из кармана глиняную трубку, к нему один за другим стали подсаживаться старики и мужики (не курить – в то время в зауральских деревнях курильщиков табака почти не было), а поспрашивать отставного солдата и послушать его рассказы. Даже хозяин подворья, староста Палицын, нет-нет, да и подходил к заплоту.

– Вот ты, Антип, в самом Питере служил, не слыхать ли там чего-нибудь насчет царского-то наследника Ивана Антоновича? – допытывался один подвыпивший дед. – Куда он подевался, когда на престол-то взойдет?

– Бабским он стал, престол-то царский! – тряс сухим кулаком другой. – С той поры, как умер Петр Первый, государь Петр Алексеевич, дай Бог ему царства небесного, так и начался этот страм! А от бабы, известное дело, какой порядок – и в державе, и в семье!

Тут староста строго зыркнул на старика, а сосед толкнул его локтем в бок:

– Ты помолчал бы, дед Анисим… или каторги захотел?

– А хто доносить на меня пойдет – ты, небось?!

Антип раскурил трубку и вздохнул:

– Хоть я и служил в Питере-столице, ничегошеньки про это не могу сказать, православные… Не нашего, знать, ума дело, кто на престоле! И где престолонаследник Иван Антонович – я и слыхом не слыхивал…

Антипу было не до таких разговоров. Он сидел, довольный радушной встречей, красный от выпитого вина, в солдатском мундире с начищенными пуговицами и при всех своих наградах. Он уже в десятый раз рассказал о своей службе и о войне с Пруссией.

Во всей Прядеиной до сих пор было шесть человек бывалых солдат. Самый старый из них, полный Георгиевский кавалер Афанасий Прядеин, Великим постом умер. Вернулись за стол, чтобы выпить по чарке и помянуть воина Афанасия. Рядом сидел старый солдат Фома Кряжев, дядя первой любви Антипа – Лизы Кряжевой.

Подвыпивший Фома по-родственному обнимал Антипа и гудел, как колокол:

– Глядите, мужики, в нашем полку прибыло! Опять нас, бывалых солдат, шестеро, а можа, еще кто после войны с прусаком придет – много по белу свету наших прядеинцев судьба-то раскидала… Давайте-ка споем какую ни то походную песню! Эй, Никон, где ты есть?

– Дядя Фома, да он уже давно под столом уснул, мужики его в холодок под крышу отнесли!

– Жаль, без Никона петь придется! Шибко старый служака вина зашибать повадился… И то сказать – на службу уходил от родителей от крепкого дому, а возвернулся к одним головням… Горе!

– А у кого его, горя-то, нет? Ведь силой вина в рот никто не льет, свою голову на плечах иметь надо!

– Да хватит вам уже, лучше плясать давайте! Где гармошка?

– Федоско побежал за ей, сейчас принесет!

Недолги ночи на Троицу, и почти до свету веселился в Прядеиной народ, праздновал встречу со своим земляком, старым солдатом Шиховым.

А назавтра пошел Антип смотреть свою избу. Отколотил доски, раскрыл окна и двери, пахнуло нежилым холодом и сыростью… Соседские девки и бабы вымыли и выскоблили всю избу, и стала она на солнечном взгорке светлой и чистой.

Соседи отдали Антипу всю домашнюю утварь, что осталась после смерти матери, помогли перекрыть крышу на избушке, и он словно вторую жизнь жить начал.

На военной службе он маленько научился чинить конскую сбрую, сапожничать. Вскоре стал известным в Прядеиной сапожником: шил и рабочие бродни, и домашние обутки, и выходную обувь, а когда появились ботинки с высокими шнурованными голенищами, то и такие Антип шить наловчился.

Отставному солдату было уже под сорок, но он женился на бедной вдове-поденщице, у которой было трое детей; одна дочь уже была замужем в Прядеиной, а двое младших – тринадцатилетний сын и десятилетняя дочь – стали приемными детьми Антипа Шихова.

Шел год за годом. В семье Антипа дети росли, становились взрослыми. Тесно стало в избушке. Когда вырос и возмужал неродной Антипов сын Алешка, вместо евдолаевой избы поставили небольшой пятистенник. Потом женили Алексея, стали понемногу обзаводиться хозяйством.