Здесь, вероятно, можно было бы поставить точку. Раскопки эквенского жилища не закончены, многое нам самим остается неясным. Но есть в наших исследованиях один аспект, важность которого уже сейчас не вызывает сомнений.

В науке не раз обращалось внимание на то. что выводы, полученные в ходе раскопок арктического неолита, можно распространить на один из самых древних периодов общечеловеческой истории. Климат на Чукотке в первом тысячелетии нашей эры оставался практически таким, каким был на большей части Северного полушария в ледниковый период, 15-20 тысяч лет назад, когда север Европы, Азии и Америки населяли верхнепалеолитические охотники на мамонтов. Охота на моржей и китов, как и охота на мамонтов, обеспечивая людей большим запасом продуктов, требовала от них коллективных усилий и была опасна. Общность, чрезвычайная похожесть основополагающих природных и социальных факторов обусловливала близость многих культурных традиций палеолитических охотников приледниковых районов планеты и неолитических зверобоев Берингова пролива. Но если палеолитическая традиция едва различима под напластованиями последующих эпох, то неолит Берингова пролива различим и известен очень хорошо. В этом отношении исследование эквенекого жилища представляет исключительно большой интерес.

Броши и подвески из моржового клыка – одни из самых характерных украшении древних эскимосов Берингова пролива

Духи-охранители эквенских жилиш. Ритуальная скульптура из дерева. Первое тысячелетие нашей эры

Сланцевые ножи в деревянных рукоятях Первое тысячелетие нашей эры

Исследователям палеолита известно, что охотники ледникового периода возводили жилиша из костей мамонта, отапливали и освещали дома жиром животных. Но какие конкретно строительные приемы могли использовать люди в палеолите? Где и как хранили жир, необходимый для отопления? Об этом строили догадки. Данные, полученные в ходе раскопок жилиша Н-18, дают ответ на эти вопросы.

Разнообразные бытовые предметы из этого жилища позволяют хорошо представить себе, какие вещи создавали люди в каменном веке из не дошедших до наших дней «мягких материалов» – меха, кожи, коры дерева. Очень интересен и сравнительный анализ каменных орудий, сделанных в ледниковый период и полторы-две тысячи лет назад. Обрабатывая камень, обитатели Эквена использовали, нарялу со сложными техниками, характерными для неолита, чрезвычайно архаичные приемы. Например, технику грубой оббивки крупными сколами. Формы эквенских изделий, выполненных в этой технике – рубил, молотков, грузил для сетей, – позволяют реконструировать не дошедшие до нас типы орудий труда, которые могли су шествовать пятнадцать-двадцать тысяч лет назад.

Находки в Эквенском поселении подтверждают гипотезу о том, что у охотников древнего каменного века, занятых коллективной, крайне рискованной охотой на больших и сильных животных, могли быть, наряду с крупными жилищами, и сравнительно небольшие, а значит, возможно, была и парная семья.

Не исключено, что сравнительный анализ обеих культурных традиций изменит многие существующие сегодня представления об эволюции социума в эпоху древнего каменного века. В статье «Чукотские Микены» говорилось о том, что культура древних зверобоев Берингова пролива приблизилась к уровню культур, за которыми прочно утвердился термин «цивилизация». Не означает ли это, что нечто подобное могло произойти и в эпоху верхнего палеолита? Что темпы эволюции палеолитических культур были различны, и при благоприятном стечении обстоятельств первобытные охотники приледниковых зон Старого и Нового Света достигали подлинных высот социального и духовного развития?

На наш взгляд, в эпоху палеолита могли формироваться мошные культурные центры и вполне могли возникать своего рода протоцивилизации. Это предположение, безусловно, не более чем «рабочая гипотеза», однако оно позволяет объяснить, почему, например, наиболее выдающиеся произведения пещерной живописи Западной Европы сконцентрированы во времени и пространстве: юг Франции, север Испании, X тысячелетие до нашей эры.

Есть немало других любопытных фактов древнейшей истории человечества, которым можно найти объяснение, обратившись к неолитическому прошлому морских арктических зверобоев. В дальнейшем мы предложим читателям журнала специальную статью, посвященную этой теме. А сейчас, завершая рассказ о недавних археологических раскопках в Арктике, хотелось бы сказать, что жилища обитателей Чукотки начала нашей эры – это действительно вход в каменный век, ключ к воссозданию культурной традиции, из которой в конечном итоге родилась наша сегодняшняя цивилизация.

Виктор Брель

Есть судьбы людей, которым можно только позавидовать. Одним из таких ее баловней можно назвать Бориса Ивановича Кудрина. Он профессор, доктор технических наук, хорошо известный в нашей стране и за ее пределами специалист и, главное, основатель новой отрасли науки – философии технетики?

А началось все в 1963 году. Молодой специалист Борис Кудрин попал на строительство крупнейшего металлургического комбината страны «Запсиб». Здесь под его контролем оказалась вся электротехническая часть гигантского объекта. Вот тогда-то он первый раз и задумался: ему пригрезилось, что в кажущемся хаосе вещей, машин, агрегатов, различных устройств, аппаратов, приборов, сооружений должен быть свой порядок. С тех самых пор и по настоящий день Кудрин ведет поиск параллелей, которые прощупываются, если начать сравнивать мир промышленных изделий с иными «сообществами» – с миром животных, растений, сообществом слов.

Если взять любой достаточно большой текст – рассказ, газетную статью и т.д. – и начать строить график частоты повторяемости слов («одиночек», встречающихся только один раз, слов, мелькнувших дважды, и так далее), то получим особую кривую, выражающую гиперболическую зависимость. Оказалось, что этому гиперболическому закону распределения объектов подчиняются не только слова, но и все виды животных, растений, машин. К своему большому удивлению, Кудрин обнаружил: турбогенераторы, электрические и металлургические агрегаты, теплофикационные кабели и котлы, автотранспорт – практически любые представители царства техники – повинуются вездесущей гиперболе. Она – норма, закон правильного положения вещей на этом свете.

В биологии есть понятие «биоценоз» – сообщества живых организмов. А что если по аналогии, подумал Кудрин, мы в технике будем говорить о техноценозе? Сказано – сделано. И он занялся изучением техноценозов, и все более убеждался, что развитие технических систем и техники в целом идет по определенным законам, во многом напоминающим законы Дарвина. Тут можно видеть и борьбу видов, и тупиковые ветви технической эволюции, и экологические ниши, и многие другие сходства. Перепробовав слова «техникознание», «техниковедение», «техникология», Кудрин остановился на термине «технетика».

Еще параллели с Дарвиным. В мире живого более простые особи оставляют после себя больше потомства; более сложные организмы (млекопитающие) – менее плодовиты. В технике сходное: болтов одинаковых – миллионы, ЭВМ, если сравнивать с болтами, – единицы.

Одно из следствий научно-технической революции – быстрый рост разнообразия выпускаемых изделий и быстрая замена их новейшими образцами. Этот шквальный феномен Кудрин назвал вариофикацией. Достижения наук подстегивают вариофикацию, делают ее еще более масштабной. Разнообразие вещей и машин растет не по дням, а по часам, и это, казалось бы, должно только радовать. К сожалению, у вариофикации есть и минусы. Главное – катастрофически увеличиваются издержки из-за более частой переналадки производства и неимоверных затрат труда на ремонт и запасные части. И тем не менее темпы техноэволюции выше, чем у биоэволюции. В живой природе генетические программы хранятся в организмах. В технике же «двойная спираль ДНК» вынесена из изделия. Работа над новыми типами изделий идет прямо с документом, чертежом, это и есть «наследственная информация». И благодаря этому, уверен Кудрин, техноэволюция обгоняет биоэволюцию. В такой немыслимой для мира живого ситуации естественный отбор в техносистеме можно миновать, однако при ошибках (а они, понятно, нередки) появляются нежизнеспособные уродцы, техноинвалиды, засоряющие техническую «флору» и «фауну».