Становилось все более очевидным, что вашингтонские политики взяли курс на конфронтацию, а при определенных условиях и на войну против Советского Союза. 18 мая заместитель государственного секретаря Дж. Грю заявил в узком кругу: «Будущая война с Россией очевидна… США должны исходить из этого, формируя свою „межвоенную“ дипломатию… Война может разразиться в ближайшие годы. Поэтому нам следует поддерживать в готовности свои вооруженные силы».

Все же на том этапе правительство Трумэна еще не решалось открыто провозгласить свой новый курс и приняло участие в Потсдамской конференции. На то были свои причины: во-первых, открытый разрыв с СССР уж слишком шокировал бы тогда мировое общественное мнение, во-вторых, Вашингтон предвидел, что резкий поворот в политике США натолкнется на сильное сопротивление внутри страны. Дж. Бирнс свидетельствует, что «к окончанию войны надежды американского народа на продолжение американо-советского сотрудничества были столь велики, что возникло бы огромное разочарование, если не негодование, не попытайся мы сотрудничать с русскими». Но попытка эта в значительной мере делалась лишь для отвода глаз.

Расхождения относительно дальнейшей внешнеполитической линии имели место и в самом правительстве США. Многие министры, работавшие еще с Рузвельтом, сомневались в правильности антисоветского курса. Американский историк А. Шлезингер, исследуя тот период, считает, что борьба шла между сторонниками раздела мира на сферы влияния и так называемыми «универсалистами», претендовавшими на вмешательство США во всех уголках земного шара. Конечно, в этом споре участвовали различные школы мысли, были разные нюансы, но если смотреть в корень, то вопрос стоял так: продолжать ли практику сотрудничества между государствами с различными общественными системами, сложившуюся в годы войны, или отказаться от нее и вернуться к старому курсу, враждебному Советскому Союзу и исключающему всякие серьезные соглашения с ним. В этой связи не лишены интереса суждения представителей течения в современной американской историографии, которое окрестили как «ревизионистское». Их вывод следующий: появившаяся после окончания войны «новая американская политика — это лишь возобновление Трумэном дорузвельтовской политики ярого антикоммунизма». Сейчас в США многие полагают, что, если бы рузвельтовская линия не была изменена, «холодная война» не началась бы. «Ее можно было избежать, — пишет С. Гофман, — если бы мы придерживались более умеренных взглядов».

В 1975 году в США вышла книга Чарльза Ми «Встреча в Потсдаме», содержащая немало подробностей о ходе конференции. Хотя в ряде случаев в книге дается весьма объективное освещение обсуждавшихся в Потсдаме проблем, автор пытается изобразить дело так, будто все участники конференции не были склонны сохранять характер отношений, сложившихся в годы войны. Если это верно в отношении западных деятелей, то совершенно не соответствует позиции советской стороны. Советская делегация прибыла на Потсдамскую конференцию с готовностью внести конструктивный вклад в ее работу. Советский Союз неизменно стремился продолжать плодотворно осуществлявшееся в годы войны сотрудничество с западными державами. Выступая в июне 1973 года по американскому телевидению, Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев говорил: «Можно было ожидать, что союз военных лет откроет новую эру широкого мирного сотрудничества между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Могу сказать с уверенностью: наша страна стремилась к этому, мы хотели закрепить и развить добрые отношения, основа которых была заложена в период войны».

Известно, однако, что для согласия необходимо стремление к этому по крайней мере двух партнеров, для ссоры — достаточно воли одной стороны. Причем тот, кто поворачивает на дорогу конфронтации и войны, нуждается в соответствующих силовых средствах. Президент Трумэн и его окружение уповали на силу атомного оружия. Направляясь в Потсдам, американский президент с нетерпением ждал сообщения об испытании первой атомной бомбы. На борт крейсера «Аугуста», который вез его через Атлантику, регулярно шли шифровки о ходе подготовки к испытаниям в Нью-Мексико.

17 июля около 5 часов после полудня тенистый тихий парк дворца Цецилиенхоф огласился шумом моторов и скрежетом тормозов: участники Потсдамской конференции съезжались на первое пленарное заседание. Англичане прибыли раньше всех. В сопровождении детективов в штатском Черчилль вышел из машины и направился в апартаменты, предназначенные как рабочее помещение для британской делегации. Через несколько минут с шумом, под аккомпанемент воя сирен прибыла группа Трумэна. Сначала на усыпанной галькой дорожке появился эскорт мотоциклистов, затем — бронированный джип и наконец машина президента, на подножках которой застыли детективы. Процессию завершал бронетранспортер, полный вооруженных людей. Все они выскочили на площадку перед дворцом, держа наготове пистолеты и автоматы. Образовался живой коридор, по которому Трумэн и Бирнс прошли во дворец, широко улыбаясь. Вслед за ними подъехали машины советской делегации. Все собрались за большим круглым столом, покрытым кремовой скатертью, с флажками трех держав в центре.

Непосредственно за столом в креслах с высокими спинками расположились главы делегаций, а в обычных креслах — их ближайшие советники. Остальные члены делегаций и эксперты заняли места позади. Рядом с И. В. Сталиным находились В. М. Молотов, А. Я. Вышинский, А. А. Громыко и переводчик В. Н. Павлов; рядом с Трумэном — Бирнс, Леги, Дэвис и переводчик Болен; рядом с Черчиллем — Иден, Кадоган, Эттли и переводчик Бирз. К. Эттли был приглашен Черчиллем в качестве наблюдателя на случай, если в итоге предстоявших парламентских выборов в Англии консерваторы потерпят поражение и лидер лейбористской партии возглавит британское правительство и, соответственно, делегацию на Потсдамской конференции.

Журналистам и фотокорреспондентам было предоставлено 10 минут, чтобы заснять историческое событие. После того как они покинули зал, Черчилль спросил:

— Кому быть председателем на нашей конференции?

— Предлагаю президента Трумэна, — сказал Сталин.

— Английская делегация поддерживает это предложение, — поспешил присоединиться британский премьер.

Трумэн явно был польщен, но внешне реагировал сдержанно, даже сухо. Он лишь заметил, что принимает на себя председательствование.

Первое заседание началось с согласования повестки дня конференции. Но уже после предварительного обмена мнениями Трумэн почувствовал неловкость из-за того, что не прореагировал более эмоционально на избрание председателем конференции. Он решил поскорее исправить эту оплошность.

— Так как меня неожиданно избрали председателем этой конференции, — заявил он, — то я не мог сразу же выразить своих чувств. Я очень рад познакомиться с Вами, генералиссимус, и с Вами, господин премьер-министр. Я отлично знаю, что здесь я заменяю, человека, которого невозможно заменить, — бывшего президента Рузвельта. Я рад служить, хотя бы частично, той памяти, которая сохранилась у вас о президенте Рузвельте. Я хочу закрепить дружбу, которая существовала между ним и вами…

Затем Черчилль от имени британской делегации выразил Трумэну благодарность за то, что он принял на себя председательствование на конференции, и чувства доброй памяти о президенте Рузвельте. Сталин кратко добавил, что чувства, выраженные Черчиллем, полностью разделяются советской делегацией.

Что касается повестки дня конференции, то Трумэн предложил рассмотреть вопрос о создании специального Совета министров иностранных дел для урегулирования вопроса о мирных переговорах. Далее он сказал о необходимости обсудить и утвердить принципы, которыми должен руководствоваться Контрольный совет для Германии. Перейдя к вопросу об обязательствах, взятых союзными державами на Ялтинской конференции, президент отметил, что многие из этих обязательств остаются невыполненными, в частности, что касается Декларации об освобожденной Европе. Трумэн предложил, чтобы настоящая конференция рассмотрела этот вопрос. Прием Италии в Организацию Объединенных Наций президент также поставил в ряд проблем, подлежащих обсуждению. Заканчивая свое выступление, Трумэн сказал: