Правда, на этот раз судьба для разнообразия не стала дожидаться окончания учебного года: ритуал нужно было провести в новолуние, которое приходилось на конец мая. Снейп не особенно раздумывал над тем, что будет с ним в случае неудачного исхода ритуала (слово «смерть» применительно к Джинни он предпочитал не употреблять даже мысленно), но его беспокоило, что слизеринцам, возможно, придется сдавать выпускные экзамены без декана. Погруженный в эти размышления, он успешно дождался конца совещания и уже собирался спуститься в лабораторию, когда его окликнула МакГонагалл.

— Северус, ты что, вообще не слышал, что я говорила? Я же просила тебя остаться.

Явственно изобразив на лице выражение: «Вечно я из‑за вас должен тратить время на пустые разговоры», зельевар снова опустился на стул.

Директор покинула свое место во главе стола и села рядом с ним. С другой стороны тут же устроилась мадам Помфри, которая на этот раз тоже участвовала в совещании. Остальные профессора уже покинули учительскую, и Снейп тяжело вздохнул: нетрудно было догадаться, для чего его задержали.

— Мы с Поппи думали о месте, подходящем для наших целей, но не пришли к общему мнению, — начала Минерва. — Мне кажется, что для этого лучше всего использовать выручай–комнату. Там легко обойтись без лишних глаз, и кроме того, можно рассчитывать на помощь её магии.

— Не совсем понятно, чем выручай–комната сможет помочь в случае каких‑то проблем, — недовольно проворчал Снейп. До сих пор он старательно избегал всех попыток обсуждения этой темы, и сейчас ждал лишь удобного момента, чтобы положить конец и этому разговору, тем более что был уверен: последнее слово все равно останется за ним.

Тем временем мадам Помфри, сочтя его возражение хорошим для себя знаком, поспешила высказать свое мнение.

— На мой взгляд, гораздо правильнее использовать для этих целей больничное крыло. Там, где на протяжении веков исцелилось множество людей, Джинни наверняка будет намного проще вернуться к нормальной жизни.

Снейп усмехнулся:

— Поппи, вы хотите посвятить в подробности происходящего всех находящихся в лазарете студентов? Нет, здесь нужно безлюдное место, и желательно, чтобы оно уже было связано с темной магией. Если вы помните, в подземельях есть комната, которую слизеринцы обычно называют «кабинетом Салазара» — сейчас там хранятся реликвии и награды нашего факультета. Именно это помещение я и считаю наиболее подходящим. — Увидев недоумение на лице МакГонагалл, он понял, что объяснений избежать не удастся. — Полагаю, раньше этот зал использовался для упражнений в темных искусствах. Со всех сторон его ограждают защитные чары, не позволяющие никому снаружи определить, что в ней происходит. За ее пределы тоже не может выйти никакая магия. Думаю, в нашем случае это будет нелишним. На всякий случай.

Под «всяким случаем» Снейп подразумевал преследующую его кошмарную мысль о том, что осколок души Волдеморта, потеряв неразрывную связь с Джинни, вырвется на свободу и вселится в кого‑то еще. Сам он, да и Минерва, настаивавшая на своем присутствии, были вполне в состоянии защититься от вторжения такой слабой и нежизнеспособной частицы, а вот кто‑то из студентов, окажись он поблизости, мог стать для нее подходящим вместилищем. Пример Поттера, в свое время ставшего невольным хоркурсом, заставлял его опасаться подобного.

Когда он тем же вечером показал «кабинет Салазара» Поппи, она сперва поахала, сетуя на склонность Снейпа обставлять все вокруг себя самым мрачным образом, а потом принялась приводить редко используемое помещение в порядок: привлекать к этому эльфов они сочли лишним.

Казалось бы, все было готово. Профессор постарался предусмотреть все, что мог. Но это совсем не прибавляло ему уверенности в успехе. Наоборот, чем дальше — тем тяжелее становилось у него на душе.

Сидя вечерами над проверкой пергаментов или читая необходимые ему для работы книги, он все время ловил себя на том, что невольно думает о мисс Уизли. После странного вечера с поцелуями в коридоре и последовавшей за ним кошмарной ночи она совсем перестала заходить в его личные комнаты, постепенно сведя на нет их дружеское общение, а все неизбежно возникающие деловые вопросы предпочитала решать за общими трапезами в Большом зале.

Это вполне соответствовало планам Снейпа — и в то же время неожиданно сильно уязвляло его. Оказалось, что он уже привык быть нужным кому‑то — хотя бы в качестве друга и собеседника, и слишком болезненно переживал эту потерю. Снейп никак не мог понять, почему Джинни изменила свое отношение к нему. А причины наверняка были — ибо мисс Уизли не принадлежала к числу взбалмошных девиц, действующих исходя из своих сиюминутных капризов. Однако назвать их профессору она не посчитала нужным, и это оказалось очень обидным.

Профессор пытался думать о мисс Уизли просто как о человеке, нуждающемся в его помощи, но плодов его старания не приносили. Образ Джинни преследовал его везде, даже на самом дне его собственного сознания, когда он привычно очищал его перед сном. Занятия окклюменцией, бывшие для Снейпа жизненно необходимыми во время войны, приносили немалую пользу и в мирное время.

Следуя давно заученной схеме, профессор одну за другой выкидывал из головы все мысли и заботы, все больше отгораживаясь от окружающей действительности. Сперва — то, что на поверхности: всплывающие в памяти обрывки разговоров, куски лекций и заданий, фрагменты ученических ответов.

За ними — постоянно сопровождающие любого человека желания и тревоги, создающие обязательный эмоциональный фон. Стремление уверить самого себя в успешном исходе ритуала, беспокойство за Джинни, попытки разобраться в своем к ней отношении, обычные для конца учебного года заботы о том, как его факультет справится с экзаменами, особенно если сдавать их слизеринцам придется без моральной поддержки декана. В образовавшейся пустоте ощущения, поступающие от всех органов чувств, которые обычно анализировались в фоновом режиме и не отвлекали от других размышлений, стремились занять почетное первое место и заставить думать о себе. Но и от них тоже нужно было избавиться, чтобы до конца завершить процесс. Тогда, освободившись от эмоций и ни о чем не думая, можно было особенно остро почувствовать каждый звук, каждое движение воздуха. Ни попыток понять, ни анализа, ни одного слова — только ощущения.

Но в такие моменты из глубины подсознания неизменно всплывали воспоминания о том тепле и уюте, которые он испытывал рядом с Джинни, и тоска, которой положено было уйти, только усиливалась.

Учебную неделю завершало занятие с не в меру любознательными райвенкловцами. Когда дверь за последним студентом закрылась, профессор сел за свой стол, опершись локтями о столешницу, и замер, закрыв лицо руками. Царящая в кабинете тишина очень скоро превратилась в подобие почти осязаемого тяжелого бархатного занавеса, заслонившего собой все пространство. На ее фоне даже самый незначительный звук становился объемным и значимым: треск горящих в кабинете факелов; отдаленный гул голосов в коридоре; гомон гуляющих во дворе школьников, доносящийся через маленькие окошки под потолком; едва различимый сквозняк, несущий запахи пыли, пергаментов и зелий, тонкими штрихами рисующий на этом бархате знакомые очертания кабинета. Ощущение края столешницы под рукой и собственных переплетенных пальцев заставляло необыкновенно остро почувствовать свое тело и заключенную в нем жизнь. Но скрип открывшейся двери и звук шагов внезапно распахнули этот занавес, впустив на сцену новое действующее лицо. Приоткрыв глаза, Снейп увидел стоящую в дверях кабинета мисс Уизли. Щеки ее горели, и она выглядела очень взволнованной.

— Я говорила с профессором МакГонагалл, — натянутым голосом произнесла Джинни.

— И?.. — удивленно поднял брови Снейп. — Это повод врываться ко мне прямо в класс, даже не поздоровавшись?

— Она рассказала мне про все подробности ритуала.