ЭШ. Познал Тебя я, в лучах любви Твоей купаясь, Того, кто познавал меня, любя,

Садом, наполненным безбрежным светом, стала пустыня жаркая,

Не знающие конца и края луга для тучных стад, и солнце, что не знает ни заходов, ни восходов…

МАЙОР. Сады, исполненные милости, сады, что мир заполнив,

Таят в себе бесстрашно дыхание весны благоуханья и дома отчего…

ЭШ. Я грешным был и злым, злым, страха осознав мученья,

Познав губительный и ложный путь, загнав себя на бездны край,

Плоть иссушив, бредя пустынею безводной,

Клинка карающего мести избежав, я ощутил дыханье страха Агасфера,

Тот Агасфера страх сковал мне ноги, а в глазах- жажда Агасфера

За Тем, кого всегда терял я, за Тем, кого не видел,

За Тем, кого я предал, кто тем не менее избрал меня

Для бури, для бури ледяной безумной пляски звезд вселенских, — Упало в почву семя милости, с мольбой прошу, о, прорасти лишь

Спасения во имя, что во мне…

МАЙОР. Так будь же братом мне, как прежде, тем, кто утерян мной,

Будь близок мне, как брат…

Оба поют поочередно, их пение слегка напоминает песнопения Армии спасения (майор — баритоном, господин Эш — басом).

Господь наш, Саваоф,

Не обойди нас милостью своею,

Сведи нас воедино волею своей,

Веди нас за собой дорогой верной, Господь наш, Саваоф, Избавь нас от путей извилисто-кривых,

Приведи нас в землю обетованную,

Господь наш, Саваоф.

Хугюнау, который до сих пор лишь рукой отбивал такт по столу, начинает подпевать (тенором).

Сохрани нас от топора и колеса, Сохрани нас от руки палача, Господь наш, Саваоф.

ВСЕ ТРОЕ. Господь наш, Саваоф.

ГОСПОЖА ЭШ. (начинает подпевать; полное отсутствие голоса).

Приди и сядь за стол наш, Что милостью твоей накрыт, Господь наш, Саваоф.

ВСЕ ВМЕСТЕ. (Хугюнау и Эш отбивают ритм по столу). Господь наш, Саваоф, Спаси наши души,

Спаси их от смерти, Избавь их от мучений,

Дай им из веры родника напиться,

Храни от горестей их и ущерба, Отведи от них мирскую мишуру, Вдохни в них искру, Искру живительного жаркого огня, Господь наш, Саваоф, Помилуй и спаси от смерти нас.

Майор положил руку Эшу на плечо. Руки Хугюнау, которые только что отстукивали ритм по столу, медленно сползают вниз. Свечи догорели почти до конца. Госпожа Эш разливает мужчинам оставшееся вино, внимательно следя за тем, чтобы всем досталось поровну; последняя капля попала в бокал ее мужа. Луну заслонила легкая дымка, и свет ее слегка потускнел, дуновение ветерка из мрака стало гораздо более прохладным, почти как из дверей холодного подвала. Возобновила наконец свою работу печатная машина; госпожа Эш коснулась руки мужа: не пора ли нам укладываться спать?

(Перемена декораций) Перед домом Эша (Майор и Хугюнау)

Показав большим пальцем руки на окно спальни супругов

Эш, Хугюнау пробормотал: "Ну вот, они укладываются в постель, а Эш мог бы ведь посидеть с нами еще немножко… но она хорошо знает, чего хочет… Да, а господин майор позволят, чтобы я проводил его немного? Небольшая прогулка — это хорошо".

Они брели по молчаливым средневековым улицам. Двери домов были похожи на черные дыры. К одной из дверей прижалась парочка, из другой выскользнул пес и поковылял на трех ногах вверх по улице; за углом он исчез. В некоторых окнах виднелся слабый огонек, а что происходило за остальными окнами? Может, там лежал покойник: распростертое на кровати тело, одиноко торчащий заострившийся нос и простыня в форме маленького шатра над выступающим большим пальцем ноги. На окна поглядывали и майор, и Хугюнау, а последнему не терпелось спросить, не думает ли майор тоже о трупе; майор, между тем, шел молча с печатью озабоченности на лице; его мысли, наверное, крутятся вокруг Эша, сказал себе Хугюнау, и он не одобрил того, что Эш лежит сейчас под боком у своей жены и огорчает этим добродушного старика. Но что, черт побери, тут вообще огорчительное! Вдруг ни с того ни с сего сдружился с этим Эшем вместо того, чтобы держать ухо востро с этой мнимо святой лошадкой! Между этими двумя господами возникла откровенная дружба, между этими двумя господами, которые, очевидно, забыли, что без него они никогда бы и не познакомились; так кто в таком случае имеет приоритетное право на майора? И если майор сейчас огорчен, то по праву. Более того, если уж речь идет о правоте и справедливости, то господина майора вместе с его дорогим господином Эшем надо было бы наказать еще и за предательство… Хугюнау словно осенило, со всей ясностью прорезалась авантюрная и будоражащая мысль: завести с майором новые, требующие смелости отношения, ввести в заблуждение, по возможности вместе с майором, Эша, блаженствующего в постели с бабой, и тем самым поставить в сомнительное положение самого майора! Да, отличная и многообещающая мысль. "Господин майор, наверное, помнят мой первый доклад, в котором я сообщал о своем посещении бор… — Хугюнау спохватился, похлопав пальцами себя по губам, — прошу прощения, публичного дома. Господин Эш почивает сейчас как порядочный в супружеском ложе, но тогда он составил компанию. А между тем, я продолжаю заниматься этим делом и думаю, что напал на след, Сейчас мне надо было бы снова заглянуть туда… и если господина майора интересует это дело и, как бы это сказать, само любопытное заведение, то я бы сейчас покорнейше предложил господину майору наведаться туда".

Майор еще раз скользнул взглядом по длинному ряду окон, дверей и ворот, которые были подобны входам в черные дыры подвалов, а затем, что было неожиданностью для Хугюнау, безо всякого ломанья сказал: "Пойдемте".

Они повернули назад, поскольку дом этот располагался в другой стороне и за городом. Майор по-прежнему молча шагал рядом с Хугюнау, возникало впечатление, что он озабочен чем-то еще сильнее, чем раньше, и Хугюнау, как уж не хотелось ему поговорить в непринужденном и доверительном тоне, даже и не решался завести разговор. Но его ждал еще более неприятный сюрприз: когда они уже дошли до борделя, над дверью которого горел большой красный фонарь, майор внезапно выпалил: "Нет" и протянул ему руку. Пока Хугюнау пялился на него ошарашенными глазами, майор выдавил из себя улыбку: "Сегодня уж делайте свои шуры-муры без меня". Старик развернулся и направился обратно в город. Хугюнау смотрел ему вслед глазами, полными ярости и огорчения; затем, впрочем, его мысли опять вернулись к Эшу, он пожал плечами и открыл дверь.

Где-то через час он оставил бордель. Настроение улучшилось; страх, тяготивший его, прошел, что-то пришло в норму, он сам не знал, как это можно назвать, но тем не менее отчетливо ощущал, что он опять в норме и вернулся к способности трезво и ясно оценивать происходящее. Пусть другие делают то, что хотят, пусть они вышвырнут его вон, ему наплевать на все это. Он бодрым шагом продолжал свой путь, ему вспомнилась песенка Армии спасения, которую ему приходилось где-то слышать, и он, постукивая в ритм шагов тростью, размеренно напевал "Господь наш, Саваоф"

Торжественный праздник объединения "Мозельданк" в пивной "Штадтхалле" по случаю битвы у Танненберга[37]

Ярецки слонялся по саду "Штадтхалле". В зале танцевали. Однорукий, конечно, тоже вполне мог бы потанцевать, но Ярецки стеснялся. Он обрадовался, когда у одной из дверей, ведущих в зал, встретил сестру Матильду: "О, сестричка, вы тоже не танцуете?"

"Почему же, танцую, не хотите ли попробовать, лейтенант Ярецки?"

"Пока у меня нет этой штуки, протеза, вряд ли со мной можно начинать что-либо приличное… только пить и курить… сигарету, сестра Матильда?"

"Ах, и о чем вы только думаете, я ведь здесь на службе",

"Ага, танцевать, значит, входит в круг ваших служебных обязанностей, тогда будьте столь великодушны и позаботьтесь заодно о бедном одноруком инвалиде… присядьте-ка на минуточку со мной".