МАЙОР. Мы в окружении греха, а дух — и не дух вовсе…
ЭШ. Мы ждем суда, но нам дана отсрочка, и мы можем начать новую жизнь,, зло еще не победило…
МАЙОР. Освободиться от ложного духа, освободиться великой милостию… тогда зло исчезает, словно его и не было никогда…
ЭШ. Это был злой волшебник, продажный волшебник…
МАЙОР. Зло всегда вне мира, вне его границ; лишь тот, кто выходит за эти границы, кто оказывается за рамками истины, тот проваливается в бездну зла.
ЭШ. Мы стоим на краю бездны,, на краю темной шахты…
ХУГЮНАУ. Для нас это слишком уж заумно, не так ли, госпожа Эш?
Госпожа Эш заглаживает волосы назад, затем прикладывает палец к губам, показывая Хугюнау, чтобы он помолчал.
ЭШ. Многим еще придется умереть, многим придется пожертвовать собой, дабы обеспечить место сыну, которому позволено будет заново возвести дом… лишь тогда начнет рассеиваться туман и настанет новая жизнь, светлая и безгрешная…
МАЙОР. Нам только кажется, что зло среди нас, что оно приняло множество обличий, но само оно никогда здесь не было… вероятность этого равна нулю-реальной является только милость.
ХУГЮНАУ. (который никак не может смириться с ролью молчаливого слушателя). Ну, если воровство, или растление малолетних, или дезертирство, или неплатежеспособность являются всего лишь кажущимися, тогда это действительно утешительная картина.
МАЙОР. Зло не существует. Милость избавила мир от зла.
ЭШ. Чем сильнее бедствие, чем глубже мрак, чем острее свистящий нож, тем ближе царство избавления.
МАЙОР. Только добро является настоящим и действительным. Существует только один грех- нежелание. Нежелание добра, нежелание познания, нежелание быть человеком доброй воли,,
ХУГЮНАУ. (страстным тоном). Да, господин майор, это правильно… я, например, я, конечно, не ангел… (Задумчиво.) Впрочем, тогда вообще нельзя наказывать,, дезертир, к примеру, который является человеком доброй воли, не может быть расстрелян — дабы уж привести пример.
ЭШ. Никто по своему положению не вправе указывать другим путь, никто не должен думать, что его вечная душа не внушает уважения.
ХУГЮНАУ. Именно так.
МАЙОР. Желающий зла одновременно может желать и добра, но тот, кто не желает добра, тот по собственной вине лишается милости., это грех инерции, инерционность чувств.
ЭШ. Дело не только в хороших и плохих деяниях…
ХУГЮНАУ. Прошу прощения, господин майор, все-таки немного не сходится… Как-то в Ройтлингене, обанкротившись, я потерял шестьсот марочек, приличная сумма, И почему? Да потому, что человек сошел с ума на религиозной почве, этого нельзя было и предположить, конечно, его оправдали и засадили в психушку. Но денежки мои тю-тю.
ЭШ. Ну и что из этого?
ХУГЮНАУ. А то, что тот парень был хорошим человеком, который тем не менее сделал плохое дело… (Язвительно ухмыляясь.) И если вы меня убьете, господин Эш, то вас оправдают из-за религиозного безумия, а убей я вас, то мне не сносить головы… Ну, что вы теперь скажете, господин Эш, со своей мнимой святостью? А? (Взглядом, требующим одобрения, уставился на майора.)
МАЙОР. Безумный подобен человеку, видящему сон; он исполнен ложной истины, он проклинает своих собственных детей, никто не может безнаказанно быть рупором Господним… на нем знак.
ЭШ. Он исполнен ложной истины, да и мы все исполнены ложной истины, нам по праву приходится быть безумными! Безумными в своем одиночестве.
ХУГЮНАУ. Да, но меня расстреляют, а его нет! Извините, господин майор, как раз за этим и кроется его мнимая святость… (Разозлившись.) Ah, merde, la sainte religion et les cures a faire des courbettes aupres de la guillotine, ah, merde, alors…[36] Я образованный человек, но это уж ведь чересчур!
МАЙОР. Но, но, господин Хугюнау, мозельское вино представляет определенную опасность для вашего темперамента. (Хугюнау делает извиняющиеся жесты руками.) Добровольно взвалить на себя испытание и наказание, как нам пришлось взвалить на себя эту войну, поскольку мы грешили,, все это не мнимая святость.
ЭШ. (отсутствующим тоном). Да, взвалить на себя кару… в последнем одиночестве…
Останавливается печатная машина; затихают ее удары; слышно, как поют сверчки. Листья на фруктовых деревьях шелестят от дуновения налетевшего ночного ветерка. Вокруг луны виднеются облака в белом обрамлении. Внезапно наступила тишина, затихла и беседа.
ГОСПОЖА ЭШ. Как хорошо, когда тихо.
ЭШ. Иногда возникает впечатление, словно бы мир является единственной страшной машиной, которая не знает покоя… война и всякое такое… все идет в соответствии с законами, которые не поддаются пониманию, Отвратительные самоуверенные законы, законы техники… каждый должен действовать так, как ему предписано, лицо каждого обращено вперед… каждый подобен машине, которую можно заметить только со стороны и которая ведет себя враждебно… о, машина — это зло, а зло — это машина. Ее порядок — это ничто, которое должно настать… прежде чем миру будет позволено снова восстать…
МАЙОР. Символ зла…
ЭШ. Да, символ…
ХУГЮНАУ. (довольным тоном, прислушиваясь к шуму типографии). Сейчас Линднер заправляет чистую бумагу.
ЭШ. (во власти внезапно охватившего страха), Боже МОЙ, возможно ли, чтобы один человек пришел к другому! Неужели нет ничего общего, неужели нет понимания! Неужели каждый должен восприниматься другими лишь как злая машина!
МАЙОР. (кладет успокаивающе руку на плечо Эша). Увы, Эш…
ЭШ. Так кто же не злой для меня, Господи?!
МАЙОР. Тот, кто познал тебя, сын мой. Только познающий преодолевает отчуждение.
ЭШ. (закрыв лицо руками) — Господи, будь тем, кто познает меня.
МАЙОР. Только знающему дается познание, только сеющему любовь суждено насладиться ее плодами.
ЭШ. (продолжая закрывать лицо руками). Поскольку я познаю Тебя, Господи, Ты не будешь больше держать зла на меня, я ведь Твой сын возлюбленный, избавленный от упреков… Тот, кто подвергает себя смерти, тот познает любовь… Лишь тот, кто бросается в ужасающий омут отчуждения и смерти… лишь тот достигает единства.
МАЙОР. И на него нисходит милость и лишает его страха, страха бессмысленно бродить по земле, страха перед необходимостью непонятно, бессмысленно и беспомощно уйти в никуда…
ЭШ. Так познание становится любовью, а любовь- познанием, выше всяческих подозрений всякие души, которым предначертано быть сосудами познаваемой милости; создающие сообщество душ, все они выше каких бы то ни было подозрений и одиноки, и все же познающие едины, высшая заповедь познания- не навредить живущему, я познал Тебя, Господи, бессмертен я в Тебе.
МАЙОР. Спадает маска за маской, обнажая сердце Твое и лик Твой. Освободив дыханье вечности…
ЭШ. Я уподобляюсь сосуду пустому,
Уединившись от всего, лишенный страсти всякой,
Взвалил я кары тяжкой бремя на себя, дабы в безвестность кануть.
Ужасен, о, как ужасен страх…
МАЙОР. Страх, что можем мы назвать ростком посланья, Господней милостью, заветом Бога у святости вселенской врат, войди туда…
ЭШ. Познай меня, Господь, познай меня в тоске безмерной, Лик смерти распростерся надо мной, иль вижу я всего лишь сон ужасный,
Страх смерти душу мне наполнил, оставлен я и одинок, Нет никого вокруг в моей кончине одинокой…
Хугюнау слушает, ничего не понимая, а госпожа Эш прислушивается со страхом за своего мужа.
МАЙОР. и все ж не одинок, когда в безвестность ты уходишь,
Избавившись от зла, не говоря уже о страхе,
Свободен ты в садах Божественных,
Когда тебя познают, лишь познать ты можешь
Вселенский чудный лик распахнутого мощной дланью мира,
