„Я слышу шаги! — вздрогнувъ и чуть не вскрикнувъ, подумала она, когда до ея слуха ясно донеслись разговоръ и шаги идущихъ вдали аллеи людей. Она хочетъ быть спокойной. — Теперь рѣшится моя судьба. Нужно быть какъ можно болѣе спокойной, — думаетъ она, но сердце продолжаетъ ускоренно биться. Она хочетъ припомнить программу, составленную ею заранѣе для сегоднешняго разговора съ нимъ, но въ головѣ шумъ, толчки, хаосъ. — Какая славная ночь! — думаетъ она, какъ бы желая перемѣной предмета успокоить голову. — Въ такую ночь, при моемъ умѣ, знаніи людей и красотѣ можно вскружить голову какому угодно мужчинѣ… Но можно потерять и свою!.. Но я не потеряю, — ободряетъ она себя, — продолжая идти на встрѣчу идущимъ по алеѣ. — Боже, помоги мнѣ!“ — тихо вздохнувъ, подумала она, когда поровнялась съ губернаторомъ и полицеймейстеромъ.

— Имѣю честь кланяться вашему превосходительству, — дѣлая рукою подъ козырекъ, сказалъ полицеймейстеръ и, повернувшись, ушелъ, а губернаторъ, прищурившись, всматривался въ идущую къ нему на встрѣчу Ирину Андреевну.

— Если не ошибаюсь, Ирина Андреевна? — спросилъ онъ, когда она поровнялась съ нимъ.

— Не ошибаетесь. Добрый вечеръ, генералъ! — отвѣтила она спокойно.

— Добрый, добрый вечеръ и вамъ. Вы извините, я было васъ не узналъ, — ночь очень свѣтлая, но мои глаза теряютъ уже быстроту…

— Говорятъ, это къ богатству, и вамъ не нужно извиняться, генералъ.

— Потеря быстроты взгляда — къ богатству?… Я этого не слыхалъ, — улыбаясь говорилъ онъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, генералъ, не то! — весело и громко говоритъ она. — Не узнаютъ — къ богатству. Я такъ рада, когда хотя пустыя примѣты судятъ мнѣ богатство, — сказала она, желая объяснить свою бойкость, которая не входила въ ея программу. По программѣ, она должна быть серьезна, должна говорить чуть-чуть въ минорномъ тонѣ, быть спокойной, и только тогда, когда онъ согласится на ея условія, она мгновенно должна обнаружить и благодарность, и любовь, и шаловливость… И она была недовольна, и успокоившееся было сердечко опять начало биться ускоренно.

— Вы — такая поклонница богатства?… Не предполагалъ этого въ васъ!.. На что вамъ, при вашей красотѣ, богатство? Оно будетъ излишествомъ для васъ…

— Вы такъ думаете, генералъ? — спросила она задумчиво, желая слѣдовать программѣ.

— Мнѣ такъ кажется… Но я ошибаюсь. Вы правы: вамъ болѣе всѣхъ оно необходимо. Вы созданы на поклоненіе міру, а міръ привыкъ видѣть своихъ кумировъ окруженныхъ богатствомъ! Да и что міръ? — Даже мы, воспитаніемъ и наукой приготовленные къ пониманію красоты, къ восторгу отъ нея, — и мы не замѣчаемъ часто божества, если оно въ скромномъ нарядѣ и стоить не на виду.

— А мнѣ, бѣдной дѣвушкѣ, а не кумиру, — правда, генералъ? — простительно желать богатства и радоваться пустой примѣтѣ… Я немного устала и хочу отдохнуть.

Они сѣли на скамейку, такъ что луна была противъ нихъ и хорошо освѣщала ихъ. Ея глаза устремлены были вверхъ, его внизъ. Они молчали и только изрѣдка, невзначай, желая посмотрѣть по сторонамъ, мелькомъ посматривали другъ на друга.

— Какая славная ночь! — сказалъ онъ послѣ короткаго молчанія. — Вы любуетесь луной?

— Да, любуюсь, но продолжаю думать все о богатствѣ… Что особеннаго въ ней? — указывая на луну поднятою рукой, сказала она. — Правильный кругъ, почти безъ рисунковъ, а блескъ и движеніе превращаютъ его въ обворожительную луну, на которую невольно засматриваешься… Какой народъ считалъ ее кумиромъ и покланялся ей, какъ божеству, генералъ? — спросила она немного помолчавъ и тихо вздохнувъ.

— Но вамъ стоитъ захотѣть и вы будете богаты, — отвѣчая не на ея вопросъ, а на ея вздохъ, сказалъ онъ и пристально посмотрѣлъ на нее. — „Какъ она хороша!“ — подумалъ онъ и невольный вздохъ вырвался изъ его груди.

— Какимъ образомъ, генералъ? Мы, женщины, не распредѣляемъ богатства міра, это удѣлъ мущинъ, — сказала она и посмотрѣла на него робко, прикрывъ на половину глаза вѣками, но посмотрѣла пристально и продолжительно, а потомъ медленно наклонила голову, опустивъ глаза внизъ. — „Мнѣ нравится, что онъ не прямо набрасывается на предложеніе, — думала она. — У него есть тактъ, уваженіе ко мнѣ, а вѣдь это можетъ-быть и есть любовь… Но я должна помочь ему. Онъ пришелъ, быть-можетъ, съ искреннимъ чувствомъ, а я, — бѣднымъ женщинамъ и при искренней любви нужно не забывать разсчета, — а я пришла сюда съ разсчетомъ. Я помогу ему начать говорить о дѣлѣ“.

— Но мы въ плѣну у васъ… Только вы можете дѣлать насъ счастливыми… Богатство само по себѣ — нуль и его охотно промѣняешь на счастіе, на любовь, — сказалъ онъ съ чувствомъ и вздохнулъ опять. Онъ вспомнилъ жену, домашнюю скуку, буржуазность любви, которую устраивалъ для него полицеймейстеръ, а передъ глазами — такая чудная, тихая ночь и рядомъ съ нимъ такая красавица, такая умная дѣвушка, а не вѣтреная кукла, — онъ вздохнулъ и посмотрѣлъ опять на нее. Ему стало дасадно, что онъ ведетъ разговоръ какъ робкій юноша, а не какъ солидный человѣкъ, который сознаетъ свою силу, свое положеніе и, потому, не отклоняясь въ сторону, прямо повелъ разговоръ въ цѣли. — О чемъ вы задумались? — спросилъ онъ тихо, удивляясь, почему онъ это спросилъ, такъ какъ хотѣлъ спросить, говорилъ ли ей полицеймейстеръ о его любви къ ней.

— Я задумалась надъ вашими словами, генералъ. Вы сказали, что мы, женщины, дѣлаемъ счастливыми васъ и что за это счастіе вы готовы отдать намъ все. Правда ли это? — сказала она, не поднимая головы и продолжая смотрѣть внизъ.

— Правда! Глубокая правда!.. Что бы я не отдалъ, чтобы…

— Чтобы? — спросила она и потомъ, такъ какъ вопросъ показался ей немного навязчивымъ, быстро продолжала. — Развѣ вы, генералъ, лишены любви и счастія?… Вы несчастливы? — И въ голосѣ ея было слышно участіе, и она подняла голову и мягко смотрѣла ему въ лицо своими бархатными глазами, которые при лунѣ были еще бархатистѣе.

— Очень, очень несчастливъ! — съ грустью въ голосѣ говорилъ онъ. — Я богатъ, я первое лицо въ городѣ, но мнѣ не достаетъ… многаго… Я несчастливъ въ семейной жизни, но я не въ силахъ измѣнить ее… Жена моя стара, капризна. У меня нѣтъ дѣтей, на которыхъ бы я могъ излить хотя отчасти любовь моего сердца… Да, я несчастливъ! — окончилъ онъ и глубоко вздохнулъ.

Она молчала. Онъ посмотрѣлъ на нее. Глаза ихъ встрѣтились. Онъ прочелъ въ нихъ болѣе чѣмъ сожалѣніе къ нему, и его задумчивое лицо вдругъ прояснилось. Онъ смѣло придвинулся къ ней и, съ протянутою рукой, смотря на нее, сказалъ:

— Сдѣлайте меня счастливымъ, Ирина Андреевна!

Она вздрогнула, улыбнулась и, не подавая руки, опять склонила голову и опустила глаза внизъ.

„Она обдумываетъ“, подумалъ онъ и, желая облегчить для нея процессъ обдумыванія, заговорилъ плавно, увлекшись самъ, похоже на то, какъ говоритъ человѣкъ дѣйствительно влюбленный. Да онъ и былъ въ ту минуту влюбленъ въ нее.

— Я не могу предложить вамъ, вмѣстѣ съ моимъ сердцемъ, мою руку, — она, къ несчастью, не свободна и я не могу освободить ее, — но мое сердце, полное любви къ вамъ, уже ваше, если вы даже не примете его. Помните, какъ я увидѣлъ васъ въ соборѣ?… Съ тѣхъ поръ прошло пять мѣсяцевъ и вы каждый день, много и много разъ, являлись мнѣ. Дѣла, говорятъ, разсѣиваютъ мечту, но у меня мало свободнаго время, а я не могъ забыть васъ и не думать о васъ. Вы, какъ живая, прекрасная, стройная, съ огненными, бархатными глазами, постоянно стоите передо мной, Я не знаю, что и какъ вамъ говорилъ Мишуткинъ, но я радъ, что онъ устроилъ наше свиданіе, что я могу высказать вамъ свои чувства и услышать отъ васъ самихъ отвѣтъ… Полюбите меня, Ирина Андреевна! Я дамъ вамъ все, все, что въ моихъ силахъ и власти. Клянусь вамъ, вы были бы моей женой, еслибы… еслибы вы были согласны, — окончилъ онъ съ грустью и опять протянулъ къ ней руку.

„Отчего онъ не холостой или не вдовецъ? — думала она, все также сидя съ опущенной внизъ головою. — Какъ бы я любила его! Какъ была бы счастлива! За что мнѣ не дано счастья? За что я должна быть только любовницей его, только содержанкой?…“ Сердце ея сжалось, кровь отхлынула отъ него, ударила въ голову, грустная улыбка показалась на лицѣ и она подала ему свою руку.