— Отвѣта не будетъ? — недовольно спросилъ Иванъ, ибо уже черезчуръ мало вниманія оказываютъ ему, пришедшему „не съ пустыми руками“.
— Вы присядьте, пожалуйста. Я вотъ сейчасъ отвѣтъ на письмо напишу, — отвѣтилъ Могутовъ.
Онъ написалъ уже извѣстный намъ отвѣтъ, спросивъ человѣка, какъ зовутъ барышню. Потомъ онъ досталъ, завернулъ въ бумагу и перевязалъ веревочкой четыре тома Шекспира, которыхъ онъ еще ни разу не раскрывалъ и не зналъ, что они — подарокъ его петербургскаго сожителя, предполагая, что всѣ книги присланы акушеркой для развлеченія на первыхъ порахъ отъ скуки въ провинціи. Онъ отдалъ письмо и Шекспира, вмѣстѣ съ рублемъ на чай человѣку и просилъ кланяться, благодарить и отдать все барышнѣ.
По уходѣ человѣка онъ началъ болѣе уютно разставлять на столѣ присланное Екатериной Дмитріевной.
„Какъ удивится завтра Переѣхавшій, — думалъ онъ при этомъ, — когда увидитъ мой пасхальный столъ! Какъ горячо онъ примется доказывать чепушность сей чепухи съ масломъ, хотя сія чепуха очень, полагать надо, вкусна, даже и безъ этого хорошаго масла, и безъ этого сыра, а только съ этой колбасой и саломъ. И отъ апельсиновъ, чай, не откажетесь, Викторъ Александровичъ? Вы очень любите фрукты и любите фразировать о замѣнѣ мясной пищи растительною… Выспрашиваете съ иронической улыбкой, сколько это стоило мнѣ? — За Шекспира вымѣнялъ. Не знаю, удалось ли бы обмѣнять Шекспира на сапоги, а на эти явства удалось…“
И ему невольно пришелъ на умъ извѣстный силлогизмъ россійскихъ „протоколистовъ“ о Шекспирѣ, Антоновичѣ и сапогахъ; потомъ онъ вспомнилъ о Коптевѣ, чтеніи съ нимъ Шекспира и споръ о ложности все того же силлогизма. Онъ присѣлъ у окна, смотрѣлъ на темное небо, гдѣ кое-гдѣ слабо видны били звѣздочки, потомъ вдругъ началъ декламировать и, Богъ его знаетъ почему, прежде всего началъ съ монолога Ричарда III о женщинахъ:
Была-ль когда такъ женщина добыта?
Была-ль когда такъ куплена любовь?…
Ему захотѣлось писать къ акушеркѣ, что онъ откладывалъ до полученія работы. Онъ сѣлъ за столъ и началъ писать. Письмо было длинно, два большихъ почтовыхъ листа, касалось больше воспоминаній прошлыхъ дней и заканчивалось сообщеніемъ адреса. Письмо онъ кончилъ около полуночи. Раздѣваясь, онъ опять, одинъ Богъ видитъ почему, началъ декламировать изъ того же Шекспира длинный монологъ Кассія въ Бруту. Декламировалъ онъ очень недурно. Начало:
Не знаю я, какой твой взглядъ на жизнь,
Какъ на нее другіе люди смотрятъ,
Но ужь по-моему гораздо лучше
Совсѣмъ не жить, чѣмъ жить и трепетать
Предъ существомъ такимъ же, какъ и я.
Онъ проговорилъ тихо и спокойно, какъ самый обыкновенный разговоръ. Отъ словъ:
Мы рождались свободными какъ Цезарь!
голосъ его постепенно возвышался, и онъ былъ громокъ и проникнутъ внутреннею силой, когда, въ одномъ бѣльѣ, онъ произносилъ окончаніе монолога:
Вѣкъ жалкій, ты униженъ, посрамленъ!
Римъ, ты утратилъ благородство крови!
Ну, слыхано-ль со времени потопа,
Чтобъ вѣкъ былъ полонъ именемъ однимъ?
Онъ загасилъ свѣчу и укрылся хорошенько фланелевымъ одѣяломъ, такъ какъ въ нумерѣ было свѣжо. Онъ не скоро заснулъ, долго и съ любовью вспоминая акушерку. Засыпая, ему вспомнились слова Отелло:
Когда бы Дездемоны
Я не любилъ, за всѣ богатства моря
Не заключилъ бы въ тѣсныя границы
Жизнь вольную, безбрачную свою!
Она меня за муки полюбила,
А я ее — за состраданье къ нимъ.
ГЛАВА V
Какъ «мы» надумали строить дорогу. — Развѣ такъ можно? Я судъ найду! Кошка и мышка, или генералъ и Софья Михайловна. — Блаженъ кто вѣруетъ, — легко тому на свѣтѣ. — Заснула няня и ничего не слышала она
I.
Въ десятомъ часу перваго дня Пасхи Переѣхавшій сидѣлъ въ нумерѣ Могутова и оба пріятеля съ большимъ аппетитомъ попивали чай и поѣдали пасху, масло, сало и колбасу, присланные Катериною Дмитріевною. Переѣхавшій отгадывалъ, кто бы могъ прислать все это такое вкусное, когда Могутовъ заявилъ ему, что все это не куплено имъ, а прислано.
— Болѣе некому, говорилъ онъ, — какъ нашему уважаемому Филарету Пупліевичу. Навѣрно онъ! Онъ — хорошій христіанинъ, блюститель нравственности, порядка и благочинія, и, по долгу самой службы, — вы присланы подъ его непосредственный надзоръ, — онъ долженъ былъ дать вамъ средства разговѣться, какъ подобаетъ истинному христіанину… И знаете ли что? Я невольно прихожу къ заключенію, что намъ, русоплетамъ, положительно образованіе въ прокъ нейдетъ, что у насъ болѣе будетъ свободы, равенства и братства, — а это даже въ исторіи Вебера, въ гимназическомъ учебникѣ исторіи Вебера, во введеніи, признается цѣлью жизни людей, — что мы скорѣе приблизимся къ этой цѣли жизни, если бросимъ погоню за образованіемъ и поставимъ во всѣ начальства простыхъ, недалекихъ въ наукахъ людей, какъ нашъ уважаемый полицеймейстеръ, всѣми любимый Филаретъ Пупліевичъ. Кто далъ вамъ первую работу? — Филаретъ Пупліевичъ. Кто далъ вамъ слово найдти въ будущемъ работу? — Филаретъ Пупліевичъ. Кто, наконецъ далъ намъ, людямъ науки и прогресса, вкусить сихъ яствъ и разговѣться по-христіански? — Все онъ, все онъ, все Филаретъ Пупліевичъ… А кто такой Филаретъ Пупліевичъ? Сравните Филарета Пупліевича, воспитаннаго на мѣдный грошъ, съ Кожуховымъ, человѣкомъ высшаго образованія, на образованіе котораго затрачены милліарды грошей, — сравните ихъ отношеніе, чтобы не ходить далеко, къ вамъ, человѣку науки и прогресса, и скажите: не правъ ли я, что мы скорѣе достигнемъ свободы, равенства и братства, когда не Кожуховы, а Филареты Пупліевичи будутъ управлять міромъ? Да, да! Я докажу это сейчасъ неоспоримо, яснѣе…
— Можно видѣть господина Могутова? — прервалъ чей-то громкій голосъ за рерью игривое, хотя и сильно гнусавое краснорѣчіе Переѣхавшаго.
— Войдите, — отвѣтилъ Могутовъ, а выраженіе лица Переѣхавшаго вдругъ сдѣлалось строгимъ.
Кречетовъ (это былъ онъ) снялъ въ темномъ, узкомъ и холодномъ корридорчикѣ калоши и пальто и, положивъ послѣднее къ себѣ на руку, вошелъ въ нумеръ Могутова.
— Могу я видѣть господина Могутова? — спросилъ онъ, осматривая обоихъ пріятелей и, вѣроятно, рѣшая, который изъ нихъ Могутовъ.
— Могутовъ я, — вставая, сказалъ Могутовъ.
— Князь Король-Кречетовъ, — кланяясь и подавая руку Могутову, отрекомендовался Кречетовъ. — Быть-можетъ я вамъ помѣшалъ?
— Мы закусываемъ и пьемъ чай. Если вы не откажетесь вступить съ нами въ компанію, то не помѣшали, — пожимая руку Кречетова, отвѣтилъ Могутовъ.
— Въ такомъ случаѣ давайте ужь и похристосуемся. Христосъ воскресъ!
— Воистину воскресъ! — отвѣтилъ Могутовъ и три раза поцѣловался съ Кречетовымъ.
— Викторъ Александровичъ Переѣхавшій, — отрекомендовалъ онъ потомъ Переѣхавшаго и поставилъ третій стулъ къ столу.
— Позвольте мнѣ,- началъ Переѣхавшій, — искренно, горячо, отъ глубины души пожать вашу руку, князь, и похристосоваться съ вами, какъ съ истиннымъ христіаниномъ, хотя, — онъ и Кречетовъ цѣловались, — хотя, навѣрно, этотъ христіанинъ и не соблюдаетъ обрядовъ, но…
— Вы правы, — прервалъ Кречетовъ, которому, вѣроятно, не очень нравилось гнусавое ораторство Переѣхавшаго, — не только относительно обрядовъ, а и вообще относительно религіи я, грѣшный человѣкъ, большой скептикъ.
— Вамъ, вѣроятно, говорилъ обо мнѣ полицеймейстеръ и вы хотите предложить мнѣ работу? — спросилъ Могутовъ, наливая чай, когда всѣ усѣлись у стола.
