Посреди залы стоялъ столъ; горѣла лампа, стояла холодная закуска и бутылка вина. Онъ сѣлъ на стулъ около стола, отрѣзалъ кусокъ сыру, налилъ въ стаканъ вина, взялъ въ руку кусокъ хлѣба, положилъ на него сыръ и поднялъ руку, поднося хлѣбъ ко рту; ротъ открылся на половину, но рука опустилась; онъ всталъ, бережно положилъ хлѣбъ на столъ и началъ ходить по залѣ. Онъ ходилъ то тихо, то порывисто-скоро, то опустивъ голову, то поднявъ ее вверхъ, то ломая руки, то заложа ихъ за спину. Но вотъ онъ посмотрѣлъ на слабо-освѣщенный портретъ женщины съ малюткой на рукахъ; онъ остановился, по глазамъ его бѣгутъ слезы, и ему легче. Онъ боится, чтобы слезы не прекратились; онъ боится, чтобы не ушелъ портретъ, онъ не видитъ уже его, — слезы мѣшаютъ смотрѣть, — но она, какъ живая, съ живымъ ребенкомъ на рукахъ, стоитъ передъ нимъ. Вотъ онъ цѣлуетъ ее, но она холодна, она не положила своей руки на его плечо, она не говоритъ, что дитя лучше ее и чтобы онъ поцѣловалъ дитя, — нѣтъ! «Прочь отъ меня! — говоритъ она ему. — Я не люблю тебя болѣе, — ты не тотъ, котораго я любила! Тотъ былъ честный, правдивый, смѣлый, а этотъ — трусъ, лгунъ, поруганный и опозоренный измѣнникъ правды… Прочь отъ меня!..» Онъ вздрогнулъ, широко раскрытыми глазами смотритъ по сторонамъ и залпомъ выпилъ стаканъ вина. Онъ вынулъ карманные часы. «Первый часъ!.. Пора спать…»

Онъ вошелъ тихо въ спальню дѣтей. Лампадка передъ образомъ едва освѣщаетъ комнату и кроватку, на которой лежатъ двѣ дѣвочки. Одна, меньшая, свернулась клубкомъ, головка ея спущена на грудь и маленькія ручки подъ головкой, такъ что изъ-подъ одѣяла видна только головка и маленькіе пальчики рукъ. Другая, большая, «мама» меньшой, лежитъ бочкомъ, немного согнувъ ноги, одною рукой прижавъ къ себѣ меньшую, а другой, совсѣмъ голенькой, обложивъ меньшой головку, причемъ ея собственная головка, шейка и рука совсѣмъ открыты, лицо видно въ профиль и тихое, едва слышное дыханіе издаетъ она, тогда какъ меньшая дышетъ ускоренно, гораздо громче, издаетъ не носовые, не гортанные, а только воздушные, почти музыкальные звуки. Онъ стоитъ передъ ними, любуется ими, хочетъ поцѣловать ихъ, но вмѣсто того креститъ, боясь разбудить ихъ сладкій сонъ… Онъ взялъ стулъ, сѣлъ около нихъ и закрылъ глаза. Ему казалось, что онъ не спитъ, но онъ погрузился въ дремоту; тихая, сладостная дремота посѣтила его. Ему снятся дѣти, они растутъ быстро, они большія; Лиза — невѣста и онъ выдаетъ ее замужъ; мужъ — молодой, серьезный… Что это?… Онъ вздрагиваетъ. Передъ нимъ стоитъ Могутовъ и его Лиза идетъ за него замужъ?.. «Нѣтъ, нѣтъ! — кричитъ онъ. — Этого не будетъ! Онъ сосланный подъ надзоръ полиціи, онъ бѣдный, недоучившійся студентъ; онъ созывалъ толпу рабочихъ, онъ говорилъ съ ними, чтобы потомъ бунтовать въ институтѣ… Нѣтъ, нѣтъ, этого не будетъ!.. „Вѣдь это ты сдѣлалъ все, папа, — улыбаясь говоритъ Лиза. — Онъ былъ славный, учился хорошо, ты любовался его чертежами, такъ нравились тебѣ его дѣтски-угрюмые глаза… И ты, папа, сдѣлалъ его бѣднымъ, несчастнымъ! Но я добрая, папа, я пожалѣла его. У меня не было мамы, я скучала по ней, я искала ее во всѣхъ, я любила всѣхъ, я особенно любила тѣхъ, у кого нѣтъ мамы, кого никто не любитъ, кого обижаютъ. Его обидѣли, папа! Онъ — добрый, серьезный, и я буду его любить крѣпко, крѣпко“, — и она цѣлуетъ его… „Прокляну!“ — кричитъ онъ. — „Бейте его, подлеца! — кричитъ вдругъ появившаяся толпа студентовъ. — Онъ — христопродавецъ! Онъ самъ предложилъ избрать депутатовъ и самъ потомъ исключилъ ихъ… Плюйте ему въ глаза!.. Кто честный, тотъ пусть плюетъ на него!..“ И вотъ они всѣ плюютъ и уходятъ, и вотъ подходитъ въ нему его Лиза… Какая она красавица, какіе у нея добрые, глубокіе голубые глаза, и эти глаза полны слезъ; но она смѣло идетъ, гордо поднявъ голову вверхъ. — „Папа, говоритъ она, — я любила тебя, я уважала тебя, я жалѣла тебя, я бы умерла за тебя. Но… ты перемѣнился, папа, ты сталъ другой, я плачу по тебѣ; но я плюну на тебя, папа! Я можетъ-быть умру послѣ этого, папа, но я плюну… Кто любитъ отца или мать паче Меня, тотъ не достоинъ Меня“…

Онъ вскочилъ. Онъ смотрѣлъ кругомъ и невольно, отъ страха, глаза его обращаются къ источнику свѣта, маленькой лампадкѣ, льющей слабый, желтоватый свѣтъ, который почти пропадалъ въ концѣ комнатки, едва освѣщалъ спящихъ младенцевъ и только нѣжно-мягкій свѣтъ бросала лампадка, на маленькій образъ Богоматери, съ младенцемъ Христомъ на рукахъ и освѣщала его. „Прости, прости, мнѣ Господи, — шепталъ онъ, упавъ на колѣни. — Для нихъ, для нихъ, прости меня! Я грѣшникъ, я отступникъ, но для нихъ укрѣпи меня и дай силу, не до конца изломаться подъ бременемъ жизни!..“ Онъ успокоился, хотѣлъ идти въ залъ, но опять подошелъ къ кроваткѣ и три раза перекрестилъ спящихъ дѣвочекъ. Рука его устала, силы были подломлены и при третьемъ разѣ рука тяжело упала на старшую дѣвочку. Онъ присѣлъ на постель и не замѣчалъ, что рука, какъ мертвая лежала на груди дѣвочки.

— Папа, мнѣ такъ тяжело, — открывъ глаза и въ полуснѣ, говорила дѣвочка, растягивая слова и силясь совсѣмъ проснуться.

А онъ сидѣлъ какъ, вкопанный, устремивъ глаза въ темный уголъ

— Папа, мнѣ тяжело такъ. Папа, папа!.. Tы спишь, папа? Папа, не души меня!.. Папа!

— Нѣтъ, ты не пойдешь за него, я тебя задушу своими руками! — пищитъ онъ дикимъ голосомъ, и рука его все сильнѣе и сильнѣе жала дѣвочкѣ грудь, а другая лежала подъ нимъ, сидящимъ на постелѣ съ устремленными глазами въ темный уголъ комнаты…

— Папа! — крикнула дѣвочка, рванулась, вскочила, прыгнула, какъ серна, въ другую комнату, гдѣ на кровати спала няня и, рядомъ съ ней, въ люлькѣ, ея пѣстунъ, полутора-годовалый мальчикъ.

— Няня, няня!.. Проснись, няня! — тормоша няню, кричалъ ребенокъ.

— Что тебѣ, касатка? — испуганно вскочила няня, какъ и дѣвочка, въ одной сорочкѣ.

— Пойдемъ къ намъ, мнѣ страшно… Пойдемъ, няня! — тащила дѣвочка няню.

— Ну, пойдемъ, пойдемъ!.. Съ нами Господа нашего Іисуса Христа и его Матери Божіей, и Отца, и Духа Святаго, помощь и оборона, — шептала няня, идя съ ребенкомъ въ дверямъ.

— Да никакъ это папаша, а вы испугались? — говорила она, всматриваясь сквозь слабый свѣтъ въ сидящаго и инстинктивно подбирая рубаху у груди.

— Смерть, смерть!.. Господи, прости меня! — и онъ повалился на полъ.

Міръ праху твоему, добрый, мягкій, честный человѣкъ! Миръ праху твоему!.. Долго, долго страдалъ ты, прежде чѣмъ душа твои отошла къ тому, Кто видѣлъ твое страданіе, твое раскаяніе и Кто простилъ тебѣ твои вольныя и невольныя прегрѣшенія… Какъ слетѣвшіе съ неба два ангела, стояли двѣ малютки-дочери, молясь за тебя, у твоего гроба, когда ты, послѣ годоваго томленія отъ потери разсудка, лежалъ въ гробу, далеко, далеко отъ твоей родины, въ небольшомъ нѣмецкомъ городѣ, гдѣ лѣчился ты у извѣстнаго доктора-психіатра и гдѣ пожелалъ быть похороненнымъ.

Для людей, работающихъ въ-мѣру, не окончательно изнуряющихъ себя трудомъ, утро начало дня, начало работы — самое пріятное время. Такими людьми ночь проведена въ покойномъ снѣ; они просыпаются съ бодрою мыслью въ головѣ, съ пріятнымъ зѣвкомъ, съ здоровымъ потягиваніемь; они окрѣпли за ночь нравственно и физически; они весело смотрятъ на начинающійся день, поспѣшно умываются, пьютъ чай, кофе, или хлебаютъ кашицу и съ привѣтливымъ словомъ «Добрый день», при встрѣчахъ съ людьми, принимаются за трудъ. Счастливы люди, посвятившіе себя подобному труду!.. Но зло и болѣзненно смотритъ человѣкъ утромъ, когда обстоятельства заставляютъ его проводить день надъ трудомъ усидчивымъ и изнуряющимъ тѣло, не успокоивающимъ мысль, заставляющимъ большую часть ночи посвящать развлеченіямъ, чтобы дать работу уму. Такой трудъ въ большинствѣ случаевъ приходится нести чиновникамъ. Ихъ трудъ усидчивый и почти механическій, при которомъ мало работаетъ мысль; они страдаютъ геморроемъ, имѣютъ нужду большую часть ночи проводить въ болтовнѣ, въ картежной игрѣ, въ любовныхъ похожденіяхъ, пьянствѣ и т. п. развлеченіяхъ, и рѣдкій изъ нихъ тратитъ время на чтеніе, музыку, науку. Все это требуетъ усидчиваго труда, а чиновникъ и такъ усталъ сидѣть за бумагами въ канцеляріи, ему нужны наслажденія болѣе сильныя, чѣмъ наслажденія въ успѣхахъ его личной особы, въ наукахъ и искусствахъ, за успѣхи въ которыхъ ему, не только не дадутъ награды, но, пожалуй, еще понизятъ по служебной іерархіи… И встаетъ чиновникъ утромъ съ болью въ головѣ, съ злымъ расположеніемъ духа; пасмурно глядятъ его очи на начинающійся день — и пасмурно и непріятно глядѣть очамъ міра на чиновниковъ. Тутъ, русскій духъ, тутъ Русью пахнетъ.