— Подайте, таточку, мамочку, бѣдной, несчастной сироткѣ копѣечку на калачикъ, — пристала къ ней дѣвочка-оборванецъ на углу главной улицы.

— Теперь ночь, тебѣ пора спать идти, — ласково сказала Ирина Андреевна дѣвочкѣ-оборванцу.

— Мамка бить будетъ. Подайте, мамочку, таточку…

— За что же она тебя бить будетъ?

— Грошиковъ мало принесу. Подайте, мамочку…

Ирина Андреевна дала ей все, что было у ней въ карманѣ. Дѣвочка-оборванецъ начала было тянуть жалостную благодарность, но, увидя съ десятокъ серебряныхъ монетъ въ своей худой и грязной ручонкѣ, торопливо сжала деньги въ кулачокъ и боязливо смотрѣла на щедрую барыню.

— Я не отниму, — улыбаясь сказала Ирина Андреевна. — Теперь ступай спать, моя бѣдненькая дѣвочка. Прощай! — она обняла дѣвочку и поцѣловала ее въ лобъ. — „Какая она несчастная, — думала она, идя отъ дѣвочки. — Я непремѣнно возьму ее къ себѣ и сдѣлаю изъ нея человѣка“.

А губернаторъ, медленно идя къ своему дому, когда свѣжесть ночи охладила его, думалъ: „Двадцать двѣ тысячи!.. Погорячился… Цѣлый громадный капиталъ!.. Стоитъ ли она такихъ денегъ? — И онъ видитъ ее, она сидитъ рядомъ съ нимъ, ласкаетъ его, улыбается, смотритъ на него своими бархатными глазами, говоритъ ему такъ искренно, нѣжно… Она мочитъ его руки слезами… — Нѣтъ, она стоитъ! — громко сказалъ онъ. — Да и для чего же жить? — думалъ онъ далѣе. — Трудись, работай, имѣй цѣли для блестящаго будущаго, стремись въ гору, а въ настоящемъ — скука, дѣла и брюзга-жена… Нѣтъ, слѣдуетъ понѣжить себя… Что Маша? — Проста, глупа, только-что бѣленькая, чистенькая, пухленькая, жена губернскаго архитектора. А тутъ — огонь, страсть и умъ. Главное, что при дивной красотѣ — и умъ!.. Какъ ловко придумала — пансіонъ!.. Нѣтъ, она стоитъ двадцати двухъ тысячъ. Завтра телеграфирую въ Москву о переводѣ… Нѣтъ, догадаются… Придется командировать… Кого бы?… Мишуткина, больше некого“, — рѣшилъ губернаторъ, входя въ свой кабинетъ.

Прошла недѣля, какъ Могутовъ живетъ въ нумерахъ полковницы Песковой. Время шло для него весьма однообразно: онъ по цѣлымъ днямъ и далеко за полночь просиживалъ надъ чертежами, смѣтами и разсчетами будущей подицеймейстерской усадьбы. Переѣхавшій, также сильно занятый, по порученію Воронова, какъ секретаря статистическаго комитета, составленіемъ свѣдѣній «о сравнительномъ развитіи грамотности въ Европѣ и въ Россіи въ настоящее время и о развитіи оной въ главныхъ европейскихъ государствахъ, во время глубокихъ переворотовъ въ политической жизни этихъ государствъ», — приходилъ къ Могутову только вечерами и только за тѣмъ, чтобы звать его пройтись часъ-другой по городскому саду или по окрестностямъ города. Во время прогулокъ пріятели, обыкновенно, вели самую спокойную рѣчь о своихъ работахъ, и только одинъ разъ разговоръ между ними принялъ было другое направленіе, благодаря «поразительнѣйшей и интереснѣйшей вещи», открытой случайно Переѣхавшимъ.

— Представьте себѣ, какая поразительнѣйшая и интереснѣйшая вещь случайно открыта мною, — таинственно говорилъ онъ Могутову, тихо идя съ нимъ по холмистому полю за развалинами городской стѣны. — Оказывается, что въ то именно время, когда конституціонный образъ правленія вводился въ государствахъ Европы, грамотность въ народѣ этихъ государствъ была менѣе распространена, чѣмъ въ нашемъ народѣ въ настоящее время! У насъ въ настоящее время въ рекрутахъ около 10 % грамотныхъ, — такъ по крайней мѣрѣ въ Тверской губерніи, — а въ Италіи было 6 % въ 1859 году, во Франціи въ эпоху первой революціи всего 3 %, въ Англіи при Кромвелѣ 1 %… Не правда ли, поразительный результатъ?

— Знать пришла пора и намъ оконститутиться? — вопросительно сказалъ Могутовъ.

— Цифры управляютъ міромъ! Противъ законовъ статистики идти нельзя, — и у насъ не сегодня, такъ очень скоро должна быть конституція! Мы, навѣрно, доживемъ до этого счастливаго времени, Гордѣй Петровичъ, правда? Клянусь Богомъ, если я буду живъ къ тому времени, то публично на площади обрѣю свою козлиную бороду, къ которой еще ни разу не прикасалась бритва!

— Поживемъ — увидимъ… Но вѣдь и для конституціи нужны люди, а для людей нужны усадьбы, а потому не можете ли вы, Викторъ Александровичъ, сообщить, откуда достаютъ здѣсь кирпичъ и по какой цѣнѣ? — спросилъ Могутовъ, и разговоръ о «поразительнѣйшей и интереснѣйшей вещи» прекратился.

Но за то къ концу недѣли Могутовъ окончилъ — и, по словамъ Переѣхавшаго, окончилъ на славу — проектъ усадьбы для полицеймейстера. И въ самомъ дѣлѣ проектъ усадьбы былъ не малымъ трудомъ: кромѣ чертежей и рисунковъ, плановъ, фасадовъ и разрѣзовъ всѣхъ построекъ, имѣлись еще чертежи всѣхъ деталей построекъ, какъ-то: стропилъ, закромовъ, печей, дверей, оконъ и т. п.; всему было составлено подробное описаніе, на все приведены были разсчеты и смѣты; все основывалось не только на теоріи, на данныхъ изъ книгѣ, но и на личномъ осмотрѣ подгородныхъ имѣній и многихъ домовъ, сараевъ и амбаровъ въ городѣ; и, въ заключеніе, все пропущено было чрезъ тщательную критику кандидата спеціальнаго высшаго сельско-хозяйственнаго учебнаго заведенія, какимъ былъ Переѣхавшій.

Въ десятомъ часу утра Могутовъ отправился съ проектомъ къ полицеймейстеру и засталъ его въ той же комнатѣ, у стола, за стаканомъ чая, и не было только у дверей полицейскаго чиновника, какъ во время перваго визита.

— А, это вы? — сказалъ полицеймейстеръ, протягивая руку, когда Могутовъ вошелъ и поклонился. — Что скажете?

— Принесъ рисунки усадьбы, Филаретъ Пупліевичъ, — отвѣтилъ Могутовъ, сдѣлавъ легкій поклонъ и подавая полицеймейстеру рисунки.

— Такъ скоро? — медленно и какъ бы нехотя разворачивая первый листъ рисунковъ и равнодушно посматривая на него, не то вопросительно, не то удивленно сказалъ полицеймейстеръ. — Садитесь! — сказалъ онъ немного погодя, когда пристальнѣй взглянулъ на развернутый листъ общаго вида усадьбы въ планѣ и фасадѣ. Ему прежде всего бросились въ глаза изящество и чистота рисунка, потомъ онъ замѣтилъ, что расположеніе построекъ и наружный видъ оныхъ какъ будто согласны съ его желаніемъ, затѣмъ онъ пристальнѣе углубился въ разсмотрѣніе подробностей — и его лицо, вмѣсто совершенно не идущаго къ нему апатично-начальническаго выраженія, мало-по-малу приняло свой обычный наивно-добродушный видъ. Онъ внимательно и нѣсколько разъ пересмотрѣлъ всѣ рисунки. По свойственной ему осторожности въ дѣланіи окончательныхъ выводовъ, онъ началъ было подозрительно смотрѣть на изящество и чистоту рисунковъ; онъ думалъ, что, навѣрно, подъ ними скрывается неудобство, дороговизна, незнаніе дѣла, — и онъ не мало былъ удивленъ, что, при всемъ желаніи, ничего подобнаго никакъ не могъ найти. Можно, конечно, постройки съ лѣвой стороны дома перенести на правую, а съ правой — на лѣвую, но это не важно и не въ этомъ дѣло. — «Кажется, хорошо, шельмецъ, сдѣлалъ! — подумалъ въ заключеніе полицеймейстеръ. — Но все-таки нужно разсмотрѣть поподробнѣе».

— А это еще что? — спросилъ онъ, когда, окончивъ разсмотрѣніе рисунковъ, посмотрѣлъ на Могутова и тотъ подалъ ему толстую тетрадь.

— Это описаніе, разсчеты и смѣта, — отвѣтилъ Могутовъ.

— Отлично, отлично! — сказалъ полицеймейстеръ, перелистывая тетрадь и читая только заглавія разныхъ отдѣловъ ея. — Я это все разсмотрю внимательнѣе. Мнѣ сегодня некогда, да на это нужно и пропасть времени. Сдается на первыхъ порахъ хорошо… Благодарю! — подавая руку Могутову, закончилъ онъ. — Но зачѣмъ вы такъ торопились? Строиться-то я буду развѣ къ будущему году, — добавилъ онъ потомъ и уже болѣе холодно, причемъ лицо его опять приняло прежній видъ.

— Я не торопился, но у меня нѣтъ другой работы. За недѣлю это можно сдѣлать не особенно торопясь, — отвѣтилъ Могутовъ.

— Ахъ, да, я вамъ обѣщалъ подыскать работу… Помню, но еще ничего не удалось сдѣлать… Скажите, за что вами недоволенъ Кожуховъ? — и полицеймейстеръ началъ пристально смотрѣть въ лицо Могутова.