Онъ осторожно пожалъ ее и медленно, какъ бы давая ей возможность взять руку изъ его руки, поднесъ ее къ губамъ и поцѣловалъ; потомъ посмотрѣлъ ей въ лицо, наклонилъ осторожно ея голову, приблизилъ къ себѣ и, подъ вліяніемъ вдругъ разлившагося огня въ его тѣлѣ, прижалъ ее въ себѣ, цѣловалъ ея лицо, жалъ руки и скоро говорилъ:

— Вы блѣдны!.. Вамъ холодно?… Вы боитесь?… Не бойтесь… Я не молодъ, но и могу, — да, могу навѣрно, — любить горячо и сильно… Я буду благодарнѣе юноши за вашу любовь… Я охраню васъ лучше юноши отъ житейскихъ невзгодъ, я дамъ вамъ больше, чѣмъ онъ, наслажденій въ жизни…

Его теплота сообщилась и ей. Ей было хорошо. Его ласки, его слова были пріятны ей, — она успокоилась. Она посмотрѣла на него какъ на друга, какъ на любимаго человѣка, который тоже любитъ ее и которому она можетъ довѣрить все, и начала говорить о томъ, что наиболѣе было дорого ей, что и заставило ее быть съ нимъ сегодня, почти полюбить его.

— Я тоже люблю васъ, — прошептала она. — Я долго думала. Я думала и о томъ, что вы женаты, что я могу быть только вашей любовницей, а не женой…

Она остановилась, невольно вздохнула, невольно же сжала крѣпче его руку и ближе склонилась къ нему. Онъ горячо и нѣсколько разъ поцѣловалъ ее.

— Я люблю васъ и рѣшилась на все… Не обижайте же меня! — сказала она немного погодя и слезы крупными каплями потекли изъ ея глазъ, а ея руки еще крѣпче жали его руку.

— Дорогая моя! — горячо цѣлуя ее, говорилъ онъ. — Все, все, все, что только угодно тебѣ, все будетъ для тебя. Твое слово — законъ!.. Предъ закономъ я научился быть нѣмымъ и покорнымъ, такимъ же я буду для тебя…

— Знаете, генералъ, какъ я надумала устроить мою жизнь, чтобы можно было любить васъ и чтобы меня никто не обижалъ? — весело, довѣрчиво и шаловливо говорила она ему, немного погодя. — Люди злы и любятъ обижать, особенно женщину, а тѣмъ болѣе, когда она только любовница. — Она вздохнула, но вздохъ былъ искуствененъ.

— Къ несчастію, это правда. Но я оберегу тебя, не бойся, — сказалъ онъ.

— Но вы послушайте, генералъ, что я придумала. Вы прикажите найти для меня хорошую квартиру и прикажите прибить на ней вывѣску: „Пансіонъ для приходящихъ благородныхъ дѣвицъ“. Въ этой квартирѣ я буду жить и пансіонъ будетъ мой. Я, вѣдь, гувернантка, — почему же мнѣ не открыть пансіонъ… Мнѣ это даже дивизіонный совѣтовалъ… При пансіонѣ я не буду ни отъ кого въ зависимости и буду, не опасаясь чужаго глаза, любить васъ… Правда, такъ хорошо будетъ? Хорошо придумала ваша Ирина? — спрашивала она довѣрчиво и шаловливо, какъ спрашиваетъ у будущаго мужа влюбленная въ него дѣвушка.

— Отлично, отлично! — отвѣчалъ онъ. Онъ улыбался и былъ сильно доволенъ. Губернаторская любовница должна быть не только красавица, но и умна, и занимать солидное положеніе въ обществѣ, а кто же можетъ быть лучше, умнѣе женщины, живущей такимъ солиднымъ, требующимъ ума, трудомъ, какъ трудъ директрисы, начальницы и владѣтельницы пансіона?

— Видите, генералъ, какая я умница, какая хитрая!..

— Я сейчасъ говорилъ вамъ, что еще могу потягаться съ молодежью, — сказалъ онъ шутя, пожимая и часто цѣлуя ея руку, — но въ одномъ мнѣ приходится пасовать передъ ней.

— Въ чемъ, мой генералъ? — съ шаловливымъ испугомъ, сжимая его руку и устремивъ на него удивленно-смѣющіеся глаза, вскрикнула она.

— Я не обладаю терпѣніемъ молодости, — болѣе серьезно отвѣтилъ онъ.

— Яснѣй, мой генералъ! — бойко командовала она.

— Дѣло въ томъ, что молодость легче насъ увлекается, скорѣй влюбляется, но она терпѣливѣе насъ можетъ ждать… блаженства любви… А мы… мы не такъ скоро воспламеняемся, для насъ нуженъ и умъ, и красота, и элегантность — все, что въ васъ есть, чтобы наше сердце забилось любовью; но за то намъ трудно удерживать возбужденную любовь, для насъ — пытка ждать и ждать…

— Но вѣдь теперь постъ, седьмая недѣля, генералъ! „Духъ же цѣломудрія, смиренномудрія, терпѣнія…“, помните, генералъ?

— А далѣе? — усмѣхнувшись спросилъ онъ.

— Далѣе?… Но не такой, не такой любви, генералъ… Не грѣшите, мой генералъ! — ласкаясь и смѣясь, громко говорила она. Ей нравилась его нетерпѣливость; ей казалось, что теперь онъ влюбленъ въ нее не только чувствомъ и умомъ, но и горячею кровью сердца.

— Положимъ, допускаю, хотя это, право, тяжело — смиренномудріе и терпѣніе — на всю седьмую недѣлю… Ну, а потомъ?… Пока успѣютъ пріискать квартиру, устроить ее…

— Пока я перебью сердитую рѣчь генерала и попрошу его слушать, что далѣе я придумала. Я завтра же ѣду къ сестрѣ,- она гувернанткой въ деревнѣ у Тулубьевыхъ, отъ города пятнадцать верстъ. Вернусь я вмѣстѣ съ сестрой на первый день и остановимся въ гостиницѣ. Затѣмъ я объявлю генералу, — не моему нетерпѣливому генералу, — что больше я не гувернантка, что открываю свой собственный пансіонъ, что у сестры и у меня есть на это деньги, что я уже ищу квартиру для пансіона, и т. д., и т. д.

— А что же далѣе? — спросилъ онъ опять улыбнувшись.

— Что далѣе?… Нетерпѣливый генералъ можетъ быть на второй день у насъ съ визитомъ и я его познакомлю съ моей сестрой; она премилая старая дѣва, — все такъ же весело и шаля, продолжала она.

— Я могу быть съ визитомъ въ первый день, — серьезно сказалъ онъ.

— Ну, а я васъ прошу на второй день, на вечерній чай, — да?

— И вы?…

— Я буду вашей, — серьезно сказала она и спрятала лицо на его груди. Она начала чувствовать маленькій ознобъ…

— Дорогая, милая, умная, красавица! — цѣлуя ея руки, цѣлуя ея лицо, говорилъ онъ и голосъ его дрожалъ, въ немъ слышалась даже хрипота.

— Теперь я должна сказать, за что я буду ваша, — начала она немного погодя серьезнымъ голосомъ, быстро принявъ голову съ его груди и чуть-чуть отодвигаясь отъ него. — Любовница — не жена, она должна быть осторожна, — правда, генералъ? Я отдаю вамъ все… Я отдаю вамъ мою первую и послѣднюю любовь… Съ чему тогда любовь, когда вы бросите меня?… Кто обратитъ вниманіе на любовь брошенной любовницы? — голосъ ея былъ серьезенъ, голова опущена, руки, какъ мертвыя, висѣли въ его рукахъ и капли слезъ изъ ея глазъ падали ему на руки.

— Клянусь Христомъ, я люблю тебя!.. Я не брошу тебя! — вскрикнулъ онъ. Онъ былъ весь въ огнѣ; его руки то судорожно жали ея руки, то нервно вздрагивали, и онъ слегка тянулъ ее къ себѣ.

Она молчала, сидѣла съ опущенною головой и не чувствовала его осторожнаго потягиванія.

— Говори, говори! Я сдѣлаю все, что можетъ успокоить тебя! — вскрикнулъ нетерпѣливо онъ.

— Вы привезете мнѣ на второй день билетъ московскаго банка на двадцать тысячъ, — сказала она медленно, растягивая слова и продолжая сидѣть съ опущенною головой.

Онъ хотѣлъ выпустить ея руки, но, какъ бы испугавшись подобной мысли, сейчасъ же еще крѣпче сжалъ ихъ.

— Билетъ на мое имя, — продолжала она все такъ же, — и двѣ тысячи денегъ на устройство пансіона… Я буду твоей рабой тогда! — горячо сказала она и вдругъ приняла головой къ его груди, обняла его, прижала къ себѣ и какъ бы замерла въ такомъ положеніи.

— Все будетъ, какъ ты желаешь, моя дорогая! — прижимая ее къ себѣ, сказалъ онъ.

— Милый мой! Ты успокоишь меня… да? — ласково, тихо и нѣжно говорила она, играя его усами. — Я не боюсь насмѣшекъ, двусмысленныхъ взглядовъ… Я съумѣю любить и не компрометировать тебя. Я по цѣлымъ днямъ буду работать въ пансіонѣ, а ночью буду поджидать своего Льва… Мой Левъ, мой деспотъ… Ты мой властелинъ… да?… А я — твоя раба, да?… Да, мой гордый левъ?…

Онъ страшно жалъ ее. Она слышала сильное біеніе его сердца, но не сопротивлялась, а продолжала нѣжно ласкать его.

— Слуша-ай! — крикнулъ часовой у губернскаго казначейства и его протяжное „ай“ долго неслось по городскому саду.

Она страстно поцѣловала его, быстро вскочила и громко крикнувъ: до свиданья! — убѣжала отъ него. Она шла скорою походкой и была вполнѣ довольна и счастлива. Сердце ея такъ сильно жаждало любви, дружбы, участія, а головка жаждала богатства. Теперь она нашла и то и другое, — какъ же не быть ей счастливой и довольной?… И счастье, и довольство играли на ея лицѣ, покрытомъ румянцемъ, въ ея глазахъ, свѣтящихся, даже при полной лунѣ, какъ самыя яркія звѣзды, въ ея быстрой, но не спѣшной, походкѣ, въ бойкомъ размахиваніи руками и въ шаловливомъ поворачиваніи головки направо и налѣво.