За полчаса до начала чтенія Могутова изъ парка вышла женщина. На видъ ей было лѣтъ подъ двадцать пять, а по костюму она походила на не очень молодую старшую горничную или ключницу, которыя бываютъ въ домахъ знатныхъ помѣщиковъ и богатыхъ сановниковъ. На ней не было кринолина, которые носили въ то время всѣ женщины въ городахъ, отъ старой и дряхлой барыни до маленькой семи-восьмилѣтней барышни…. Но черное шерстяное платье женщины, вышедшей изъ парка, не висѣло на ней такою дудкой, какъ висятъ платья на пожилыхъ уже совсѣмъ старшихъ горничныхъ и ключницахъ, которыя лѣтомъ поверхъ рубахи надѣваютъ только платье, такъ какъ въ юбкахъ имъ уже очень жарко, а франтить имъ не къ лицу, но которыя безъ большаго чернаго кашемироваго платка на шеѣ никакъ не могутъ обойтись, считая его необходимою принадлежностію своихъ лѣтъ и своего солиднаго званія, и который, т. е. платокъ, онѣ носятъ всегда, какъ носятъ всегда ленточку, манисты или крестикъ на шеѣ всякая молоденькая женщина, какъ носитъ всегда аксельбанты офицеръ генеральнаго штаба… Такой черный кашемировый платокъ, былъ и на вышедшей изъ парка женщинѣ. Лицо ея выглядывало солидно, взглядъ покойный, губы плотно сжаты, темные волосы зачесаны гладко въ косы и косы сложены на затылкѣ и приколоты чернымъ костянымъ гребнемъ. Цвѣтъ лица — здоровый, кожа чистая, слабо смуглая и на лицѣ не игралъ румянецъ, который — искуственный или естественный — всегда играетъ на лицахъ барынь такихъ лѣтъ, какія имѣла она. Только тонкія черныя брови и черныя большіе глаза ея, смотрѣвшіе болѣе смѣло, чѣмъ бы это слѣдовало для горничной, да еще книга въ рукахъ — наводили на вопросъ: точно ли она принадлежитъ къ штату, богатаго сановника.

Женщина сѣла подъ самымъ близкимъ къ рабочимъ деревомъ, развернула книгу и начала читать ее. Она почти каждый день въ этомъ мѣстѣ и въ это время читала книгу, въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ. Рабочіе и Могутовъ видѣли ее, но не обращали на нее особаго вниманія.

Когда Могутовъ кончилъ чтеніе и рабочіе начали уяже стучать молотами, женщина подошла къ нимъ.

— Извините, — начала она, обращаясь къ Могутову, — что я вамъ помѣщаю. Мнѣ хотѣлось…

Она замялась. Ея большіе черные глаза, смотрѣвшіе на Могутова, вдругъ опустились, когда онъ, въ своемъ грязномъ, неприличномъ въ присутствіи женщины, нарядѣ, положивъ молотъ на плечо, вскинулъ на нее свои большіе глаза. Она машинально ворочала въ рукахъ книгу и улыбалась, какъ улыбается школьникъ, когда нежданное появленіе наставника застало его за производствомъ смѣшной штуки надъ товарищемъ, когда онъ робко и заикаясь говоритъ, что это не онъ, ей-богу не онъ, но не успѣвшая сгладиться отъ веселой штуки улыбка на его лицѣ выдаетъ его.

— Я вотъ тутъ встрѣтила, кажется, французскую фразу… Я хотѣла, — я не знаю языковъ, — хотѣла продолжать чтеніе безъ перевода, но слѣдующее выходить непонятно, — говорила она съ перерывами. — Мнѣ показалось, — я вонъ тамъ въ лѣсу читала, — что вы знаете французскій языкъ и будете такъ добры, что не откажетесь перевести мнѣ… Я вамъ скажу за это великое спасибо! — закончила она, сказавъ послѣднюю фразу отъ души, какъ умѣютъ говорить только женщины, когда желаютъ, чтобы просьба ихъ была непремѣнно исполнена.

Могутовъ былъ плохой знатокъ женской мимики. Ему казалось, что улыбка на лицѣ женщины — насмѣшка надъ нимъ и надъ его чтеніемъ «Коробейниковъ», которое она, навѣрно, слышала, сидя такъ близко отъ рабочихъ. Ему стало досадно; онъ хотѣлъ отвѣтить, что столько же знаетъ толку въ иностранныхъ языкахъ, какъ свинья въ апельсинахъ. — «Но зачѣмъ и буду лгать? — надумалъ онъ. — Да и за что отвѣчать ей грубо? Пусть смѣется. Я не виноватъ, если вышло смѣшно… И она не виновата, если имѣетъ впечатлительные нервы…»

— Давайте! — сказалъ онъ громко. — Коли не очень трудныя фразы, переведу.

Она открыла книгу и пробѣжала строки.

— Я сейчасъ найду, сказала она и начала скоро перелистывать страницы. — Вотъ это, подавая книгу и держа палецъ на французскихъ фразахъ, сказала она.

— J'aimate les fleurs, les bals, la musique et mon mari, qui était beau, — прочиталъ онъ и перевелъ.

— Вотъ еще здѣсь, она опять скоро перелистовала страницу.

— Est ce ma faute, si je (route parient les bornes, si ce qui est fini n'а pour moi aucune valeur? — прочелъ онъ и перевелъ, когда она отыскала эти фразы въ книгѣ и подала ее.

— Такъ скверно, когда не знаешь языковъ, — говорила osa. — Просто хоть перестань читать многія русскія книги. У меня на дому съ десятокъ книгъ отложено въ сторону, потому что въ нихъ встрѣчаются французскія и нѣмецкія фразы… Вы, вѣроятно, и по-нѣмецки знаете?

— Немного знаю, — нехотя отвѣтилъ Могутовъ и приподнялъ молотъ.

— Какая я чудачка! — продолжала женщина. — Я еще не сказала вамъ спасибо, какъ обѣщала, а ужь опять имѣю къ вамъ просьбу… Очень, очень вамъ благодарна! Великое спасибо вамъ! — горячо сказала она и протянула ему свою руку.

Онъ опустилъ молотъ, посмотрѣлъ на свою руку и, найдя ее грязною и потною, вытеръ объ рубашку, взялъ ею руку женщины и, какъ всегда, пожалъ ее крѣпко.

— Не можете ли вы помочь мнѣ перевести иностранныя фразы и въ другихъ книгахъ? Я бы была премного благодарна… Я отсюда живу очень близко: пятый домъ отъ угла, на правой сторонѣ вотъ той улицы, — указывая на ближайшую къ мосту улицу, говорила она. — На домѣ вывеска: «Акушерка Ашутина» — это и есть я. Можетъ-быть вы сегодня, зайдете?

Могутовъ молчалъ. Онъ вспомнилъ о тѣхъ пустыхъ фразахъ, переводъ которыхъ сдѣлалъ, и думалъ, что, вѣроятно, для такихъ же пустыхъ фразъ она проситъ его и на домъ; но когда она назвала свою фамилію, ему показалась она знакомой и онъ думалъ: гдѣ онъ слышалъ подобную фамилію?

— Такъ вы зайдете сегодня? — опросила акушерка робко.

— Хорошо, зайду, — сказалъ онъ, не рѣшивъ, гдѣ онъ слышалъ фамилію Ашутиной…

— Благодарю васъ!.. Пока до свиданья, — сказала акушерка и хотѣла идти.

— А вы, барыня, нашего барина чайкомъ напойте, — обратился Дмитрій къ акушеркѣ,- а то мы его до васъ не пустимъ.

Онъ сказалъ это серьезно, какъ будто и впрямь могъ не пустить барина, если акушерка не пообѣщаетъ угостить барина чаекъ. Всѣ улыбнулись.

— Хорошо. Я непремѣнно угощу вашего барина чаемъ. Можетъ и вы бы зашли ко мнѣ, вмѣстѣ съ бариномъ, на чай? — улыбаясь сказала акушерка, довѣрчиво глядя на Дмитрія.

— Благодаримъ покорно. Вотъ ужо баринъ навчитъ на языкахъ болтать, то мы за барина къ вамъ на чаекъ хаживать будемъ, — отвѣтилъ тоже улыбаясь Дмитрій.

— Ну, такъ прощайте, господа, — сказала она, и пошла тихой походкой. Дорогой она думала, какъ это иной разъ дѣлается, все вдругъ, и не такъ, какъ предполагалось, а между тѣмъ — тоже очень недурно. Она хотѣла подойти и прямо попросить, Могутова къ себѣ на короткое время для нѣкотораго, очень важнаго дѣла, а какъ подошла, то и струсила. «Богъ знаетъ, откуда взялся французскій языкъ, просьба перевести сейчасъ и потомъ — перевести на дому… Но, во всякомъ случаѣ, вышло, недурно, даже очень хорошо. Звать такъ, Богъ вѣсть зачѣмъ, было бы странно, а такъ — вышло очень хорошо… Но какая я до сихъ поръ барышня, — краснѣла, заикалась!.. Придетъ ли онъ?… А я отгадала, что онъ изъ ученыхъ… Придетъ ли? — Придетъ» — подумала она и вдохнула.

А рабочіе, послѣ ухода акушерки, начали полудновать.

— А што, Митро, наши бабы такъ-то тужатъ на деревнѣ? — сказалъ Иванъ подъ конецъ ѣды.

— А какъ знать… Може которой и на свѣтѣ нѣту, — серьезно отвѣчалъ Дмитрій.

— Дядя Сидорычъ, а дядя Сидорычъ! — говорилъ Иванъ, глядя на Птаху. — Што, у те на деревнѣ баба есть?

— Чаво? — сердито прохрипѣлъ Птаха.

— Баба, говорю, на деревнѣ есть; аль нѣтъ?

— А тебѣ што?

— Мнѣ-то?… Мнѣ ничего, — такъ говорю.

Рабочіе сѣли за работу.

— Пойдемъ, Сидорычъ, коробъ носить, — сказалъ Яковъ.