— Нѣтъ, нѣтъ! Ты у меня умница, нагибаясь и цѣлуя дѣвочку, — говорилъ совершенно успокоившійся папаша, — ты сама исправишь свою дочь, сдѣлаешь ее послушной. Ну, пойдемъ обѣдать, дитя мое!

Чрезъ два дня депутаты подали директору прошеніе, въ которомъ излагалась исторія со Сластовымъ въ томъ видѣ, какъ она была на самомъ дѣлѣ, и покорнѣйше просилось отъ лица всѣхъ студентовъ института исправить невольно сдѣланную конференціей ошибку — дать возможность окончить курсъ Сластову и оградить посылаемыхъ на практику студентовъ отъ возможности въ будущемъ подобныхъ случайностей. Директоръ сухо принялъ депутатовъ съ ихъ прошеніемъ, при чтеніи котораго на лицѣ его проглядывала нехорошая улыбка.

— Хорошо-съ, будетъ сдѣлано, что слѣдуетъ, — отвѣтилъ онъ и отошелъ отъ сконфуженныхъ депутатовъ.

— Когда же можно будетъ узнать результатъ просьбы студентовъ? — спросилъ одинъ изъ нихъ тихо, какъ будто обращаясь не къ директору.

Директоръ оглянулся, зло перекосилъ ротъ и, искуственно раскланиваясь, проговорилъ громко:

— Имѣйте терпѣніе, господа! Ваше дѣло важное, безспорно важное, но и важнымъ дѣламъ есть очередь. До свиданья!

Сухость директора съ депутатами, выбранными по его же предложенію, происходила отъ того, что дошедшіе до него слухи окончательно сбили его со стараго пути, превративъ въ страстнаго поклонника новаго направленія, изъ друга сдѣлали врагомъ студентовъ. По этимъ слухамъ, ему ставилось на видъ, что полумѣры всегда приводили въ повторенію въ большемъ и большемъ видѣ того, противъ чего онѣ употреблялись, и рекомендовалось за правило на будущее время не входить ни въ какія объясненія насчетъ требованій и разныхъ, какъ уже доказалъ опытъ, всегда фантастическихъ просьбъ студентовъ, а объявлять, въ случаѣ собранія сходокъ, что онѣ запрещены и что если студенты не прекратятъ сходки чрезъ десять минутъ, то будутъ разогнаны силой полиціи. Далѣе, по слухамъ, выходило, что за малѣйшее отступленіе отъ этихъ правилъ онъ будетъ прогнанъ со службы.

Засѣданіе конференціи для разбора прошенія студентовъ назначено было черезъ двѣ недѣли, въ видахъ того, чтобы за это продолжительное время могли успокоиться горячія, молодыя головы.

— Чрезъ недѣлю, — говорилъ деканъ директору, совѣтуя назначить такой длинный срокъ для засѣданія, — чрезъ недѣлю прекратятся толки о сходкѣ и о Сластовѣ, а черезъ двѣ — большинство начнетъ думать уже объ экзаменахъ и совершенно позабудетъ о томъ и о другомъ; а съ меньшинствомъ, съ прудонистами, мы найдемъ средство справиться и заставить ихъ позабыть и то, и другое.

Черезъ двѣ недѣли въ институтѣ было вывѣшено слѣдующее распоряженіе, за подписью директора, декана и секретари: „Постановленіемъ конференціи института, стипендіатъ Гордѣй Могутовъ исключается изъ института съ лишеніемъ права поступать вновь въ высшія учебныя заведенія. Безплатные слушатели: Спѣшневъ, Конопатовъ и Безносовъ увольняются изъ института съ правомъ чрезъ годъ поступить вновь въ институтъ. Предупреждается, что, въ случаѣ повторенія сходокъ и безпорядковъ, будетъ немедленно употреблена вооруженная сила полиціи для подавленія оныхъ, а зачинщики и главные виновные будутъ немедленно исключены“.

Постановленіе это произвело на студентовъ ошеломляющее дѣйствіе.

— Какъ, сами предложили избрать депутатовъ, а потомъ ихъ исключаютъ?!

— Это подло! Они, быть-можетъ, менѣе всѣхъ виноваты, въ чемъ бы то ни было!

— Пусть разгонятъ силою, а этого мы такъ не пропустимъ.

Такъ говорили студенты при чтеніи постановленія, но не такъ поступили они на другой день. Играло ли въ нихъ чувство страха предъ крутыми мѣрами, или планъ ихъ протеста, приспособился къ этимъ мѣрамъ? Только на другой день, едва директоръ вошелъ въ корридоръ, какъ въ узкомъ, длинномъ корридорѣ, со множествомъ дверей, ведущихъ на дворъ, собралась толпа. Корридоръ слабо освѣщался; въ немъ было почти темно; толпа сплошь наполнила его. Толпа вдругъ замолкла, окружила директора и, при молчаніи переднихъ рядовъ, ясный и отчетливый крикъ началъ разноситься звонко подъ сводами корридора изъ заднихъ рядовъ.

— Такъ поступаютъ подлецы, господинъ директоръ!

— Вы сами предложили избрать депутатовъ, да потомъ сами ихъ и исключили! Вѣдь это свинство!

— Вѣдь это значитъ совершенно невинныхъ людей, повѣрившихъ только вашему слову, дѣлать несчастными! За это по мордѣ бьютъ!

— Сволочь! Тряпка! Трусъ поганый! Христопродавецъ! Извергъ! — неслось изъ заднихъ рядовъ.

Директоръ блѣдный; растерявшійся, обращался въ близстоящимъ съ просьбою пропустить его.

— Пропустите меня въ канцелярію, пропустите меня, — говорилъ онъ. — Я пошлю за полиціей, если вы не разойдетесь! — Но его никто не слушалъ…

— Насъ самихъ, Иванъ Яковлевичъ, приперли и не пускаютъ. Это чортъ знаетъ, что такое! Мы хотѣли идти въ лабораторію, какъ наскочили на насъ и приперли. Развѣ можно такъ? Это все равно, что человѣка изъ-за угла ограбить и побить!.. — Такъ говорилось въ переднихъ рядахъ, окружавшихъ директора, говорилось негодующимъ голосомъ, которому трудно было не повѣрить, которому вѣрилъ и директоръ. Онъ сталъ и безъ движенія, пассивно, началъ ожидать, что будетъ далѣе. Но въ его головѣ, на душѣ, на сердцѣ, не было покойно.

„А что если они меня убьютъ? — мелькаетъ у него мысль. — За что, за что?“ — И блѣдность покрываетъ его лицо; онъ невольно сжимаетъ кулаки, отодвигаетъ ногу, какъ бы становясь въ оборонительное положеніе и не желая терять свою жизнь безъ борьбы; но вотъ онъ видитъ своихъ малютокъ, изъ которыхъ старшая ломаетъ ручонки, у ней текутъ по щекамъ слезы и голосомъ, полнымъ отчаянія и скорби, говоритъ: „Папа, папа! что я буду дѣлать безъ тебя съ моими малютками?“ И у него подступаютъ слезы къ глазамъ.

— Вамъ бы слѣдовало наплевать въ лицо, побить васъ, какъ это дѣлаютъ съ подлецами! — раздается въ заднихъ рядахъ ясно, отчетливо, на весь корридоръ.

„Нѣтъ, они не убьютъ меня, — какъ молнія проносится у директора мысль, и на одно мгновеніе радостная дрожь пробѣгаетъ по немъ. — Но они могутъ побить, опозорить, опозорить на всю жизнь! Это хуже смерти!..“ И онъ хочетъ ринуться въ толпу, его глаза полны энергіи, а все лицо какъ бы говорить: убейте меня, я самъ иду драться съ вами. Но передніе ряды, какъ крѣпостная стѣна, какъ сильная земляная насыпь, стоять передъ нимъ.

— Не стоитъ на васъ слюну тратить! Ваши глаза станутъ чище отъ плевка, ваши щеки украсятся румянцемъ невинности отъ оплеухи! — опять доносится ясно, отчетливо изъ заднихъ рядовъ.

„Слава Богу! — мелькаетъ у него въ головѣ. — Но развѣ все это останется неизвѣстнымъ? Это будутъ знать всѣ! Развѣ они пожалѣютъ? Они будутъ смѣяться! Хуже, — они не найдутъ возможнымъ оставить меня здѣсь! Подать въ отставку, скажутъ…“ — И мелькаетъ передъ нимъ бѣдность, нищета, голыя, оборванныя дѣти и онъ, просящій милостыню.

— У васъ самихъ есть дѣти, — раздается въ заднихъ рядахъ. — Хорошо ли вамъ будетъ, если съ ними поступятъ такъ? — слышитъ онъ съ одного конца корридора.

— Или они будутъ у васъ такими же подлецами, какъ и вы? — доносится къ нему съ другаго конца корридора.

„Въ самомъ дѣлѣ, какой я жалкій человѣкъ! — думаетъ онъ. — Я подлецъ, хуже подлеца, хуже разбойника! Пусть меня обошли чиномъ, пусть бы еще обошли, но я былъ бы честнымъ человѣкомъ, моя совѣсть была бы спокойна… Ну, я вышелъ бы изъ этой должности, меня бы причислили въ министерству, служба до пенсіона шла бы. Пришлось бы побѣдствовать… Но потомъ перемѣнились бы времена и я бы съ честью опять получилъ это или даже высшее мѣсто… Меня бы любили, уважали… А теперь? — Нищій, опозоренный нищій, съ укоромъ на всю жизнь, и этотъ укоръ коснется даже дѣтей!.. Дѣти, дѣти! вѣдь это все для васъ я дѣлалъ!“ — и къ его глазамъ опять подступили слезы.

— Жандармы, жандармы у моста! — раздаются голоса изъ толпы, близкой къ парадному входу.

И толпа, какъ вспугнутое стадо птицъ, съ шумомъ хлынула во всѣ двери, выходящія изъ корридора на дворъ, — хлынула по лѣстницѣ, ведущей въ чертежныя залы, и черезъ минуту лабораторія, мастерскія и чертежныя залы, пустыя до того времени, наполнились молодежью, принявшею серьёзный видъ и, какъ всегда, занимающеюся своимъ дѣломъ.