На этомъ окончилось объясненіе евангелія. Оно было сухо, какъ сухъ былъ видъ у директора; ученики не уловляли смысла словъ его, а слѣдили глазами за расходившеюся, высокою, худою, съ блуждающимъ взоромъ, съ пѣною у рта, цаплеобразною фигурою директора.
Директоръ окончилъ объясненіе въ концѣ залы, и, какъ будто теперь только замѣтя генерала, торопливо направился къ нему. Генералъ гордо поднялъ свою большую, гладко остриженную, сѣдую голову и крупными шагами вышелъ на средину залы.
— Къ тому, что говорилъ вамъ, дѣти, вашъ директоръ, началъ генералъ громкимъ, самоувѣреннымъ голосомъ, — я позволю себѣ прибавить, что не внѣшней благодарности и не словеснаго выраженія чувствъ хотѣлъ Христосъ. Онъ говорилъ: «что мнѣ глаголиши: Господи, Господи, и не твориши еже азъ глаголю». Нужно, дѣти, быть благодарными, но выражайте вашу благодарность поступками вашими, работою, любовью къ людямъ, желаніемъ помогать ближнимъ…. Словесную же благодарность проявляйте на столько, на сколько это необходимо, чтобы, на первыхъ порахъ, не сочли васъ за неблагодарныхъ, и, не зная вашей души, не отстранились отъ васъ. Этого хотѣлъ Христосъ и этого желаетъ вамъ новый вашъ попечитель учебнаго округа, сегодня пріѣхавшій къ вамъ съ визитомъ.
Генералъ поклонился гимназистамъ и потомъ подалъ руку стоящему передъ нимъ директору.
Во второе, тоже неожиданное посѣщеніе, попечитель приказалъ гимназистамъ надѣть ихъ парадную форму, — и на пятидесяти гимназистахъ не оказалось формы. Явившись утромъ въ классъ, попечитель не засталъ въ немъ учителя, и, прождавъ четверть часа, когда явился учитель, строго сказалъ: «вамъ нужно помнить, что не ученики для васъ, а вы для учениковъ». Въ четвертый разъ попечитель просидѣлъ почти цѣлый урокъ физики. Учитель, полякъ, съ орлиной физіономіей, читалъ однѣ легонькіе, мелкіе общеинтересные фактики изъ физики, рѣдко спрашивалъ учениковъ, слѣдилъ не за отвѣтомъ ихъ, а, главное, за тѣмъ, чтобы подтрунить надъ неудачною фразою ученика, — и потому самъ забылъ предметъ, если только зналъ его прежде. Онъ началъ сперва вызывать учениковъ въ отвѣту; но ученики, частью отъ робости, частью вслѣдствіе непривычки, — учитель очень рѣдко спрашивалъ ихъ, — путались и ясно обнаруживали свое полное незнаніе предмета. Тогда учитель, понадѣясь на свою память, на свою сообразительность, — смѣлость города беретъ, — захотѣлъ щегольнуть собою, собою загладить незнаніе учениковъ. Онъ бойко началъ излагать законы преломленія свѣта, при прохожденіи чрезъ трехгранную стеклянную призму, ловко начертилъ призму, провелъ падающій лучъ, пропустилъ его чрезъ призму, вывелъ за призму и… спутался и сбился, когда приступилъ къ выводу формулы, математическаго выраженія для луча, проходящаго чрезъ трехгранную призму.
— Тутъ что-то не то? Но мы сейчасъ поправимъ, говорилъ онъ сиплымъ голосомъ. — Ошибка навѣрное здѣсь… я пропустилъ гдѣ нибудь ш… Окончательная формула должна быть… должна быть г…. Вотъ если мы…
Попечитель молча вышелъ изъ класса, а учитель-полякъ энергично бросилъ мѣлъ и еще болѣе энергично обтиралъ испачканные мѣломъ пальцы объ полы сюртука. И этотъ изящный, всегда щегольски одѣтый, имѣющій наиболѣе человѣческую внѣшность, учитель былъ, навѣрное, первый разъ во всю свою учительскую жизнь сконфуженъ незнаніемъ предмета и имѣлъ на себѣ сюртукъ, испачканный мѣломъ.
Въ гимназіи начались перемѣны. Сперва уѣхалъ въ Петербургъ директоръ, этотъ извѣстный педагогъ, который, наполнялъ тогдашніе педагогическіе журналы статьями, проникнутыми безжизненнымъ, формальнымъ гуманизмомъ, полныя сладкихъ фразъ и словъ — но, въ концѣ концовъ, оканчивающимися выводомъ «о необходимости введенія кодекса нравственности для учениковъ», т. е. книжки для каждаго ученика, въ которой прописаны были бы всѣ грѣхи, могущіе быть сдѣланными ученикомъ, противъ грѣховъ было бы бѣлое мѣсто для записи, при какихъ обстоятельствахъ сдѣланъ грѣхъ, и далѣе, тоже напротивъ грѣховъ, прописаны были бы наказанія, которыми искуплялись грѣхи. Вскорѣ за отъѣздомъ директора, инспекторъ, этотъ палачъ гимназистовъ, этотъ Терзаевъ, какъ его звали ученики — былъ уволенъ и уѣхалъ тоже въ Петербургъ. Въ гимназіи повѣяло чѣмъ-то новымъ, свѣжимъ, бодрящимъ, увлекательнымъ, какъ и въ русской жизни вообще. Это было начало, дошедшее и до дальняго юга, того движенія, которое обхватило русское общество вскорѣ послѣ неудачной крымской войны, послѣ вступленія на престолъ нынѣ благополучно царствующаго Царя-Освободителя, и когда слухи объ освобожденіи крестьянъ начали упорно распространяться.
III.
И вотъ предсталъ теперь предъ лежащимъ Могутовымъ, какъ живой, смѣнившій извѣстнаго педагога, новый директоръ гимназіи, Александръ Сергѣевичъ Іоановъ. Онъ небольшаго роста, широкій въ кости, съ гладко-остриженными черными волосами и съ никогда не смѣющимся, не улыбающимся лицомъ; но его черные блестящіе глаза, смотрѣвшіе изъ-подъ очковъ всегда спокойно и ровно, казалось, насквозь проникаютъ ученика, читаютъ его мысли, ловятъ налету его догадки. Онъ самъ читаетъ пятому, шестому и седьмому классу алгебру, геометрію и физику, такъ какъ учитель этихъ предметовъ счелъ за лучшее примѣнять свои математическія познанія въ провіантской коммиссіи, а новый учитель на его мѣсто еще не пріѣхалъ. И никогда директоръ не опаздывалъ на урокъ, никогда не уходилъ ранѣе окончанія класса, но за то онъ не тратилъ времени на объясненіе ученикамъ яснаго, такъ высоко-просто изложеннаго евангельскаго повѣствованія; онъ не тратилъ времени на разсортированіе учениковъ по ихъ заслугамъ два раза въ мѣсяцъ, хотя, несмотря на то, строго ставилъ баллы, и баллы пріобрѣли въ глазахъ учениковъ громадное значеніе. Прежде ученикъ училъ урокъ, чтобы его не отпороли, чтобы его пустили домой на праздникъ, чтобы не оставили безъ обѣда, теперь онъ училъ потому, что стыдился спокойнаго, невозмутимаго взгляда директора, такъ аккуратно всегда являющагося въ классъ и съ такимъ терпѣніемъ добивающагося отъ ученика любви къ предмету, толковымъ объясненіемъ уроковъ; потому, что директоръ, какъ начнетъ вызывать къ отвѣту ученика, вызываетъ каждый урокъ, вызываетъ до тѣхъ поръ, пока наконецъ разшевелится мысль въ головѣ школьника, получится сознательное отношеніе къ предмету, а слѣдовательно, явится и любовь къ предмету. Какъ только достигалъ школьникъ этого, директоръ оставлялъ его въ покоѣ, и, какъ бы довѣряя и надѣясь на характеръ ученика, только по временамъ спрашивалъ его съ мѣста о томъ, надъ чѣмъ задумался ученикъ у доски. И совѣстно, страшно становилось ученику, если обнаруживалась такимъ образомъ его лѣность: его опять будутъ вызывать къ отвѣту, въ немъ усомнился, въ него потерялъ вѣру директоръ! И рѣдкій, рѣдкій ученикъ, разъ расшевеленный директоромъ, опускался снова до лѣни, до нелюбви къ предмету. И какъ теперь незамѣтно проходило время въ классѣ для большинства, какъ сосредоточено было вниманіе учениковъ на отвѣтахъ товарища у доски, какъ тихо, безъ школьническихъ потайныхъ развлеченій, сидѣли гимназисты въ классѣ на урокѣ директора! За то какъ глубоко врѣзалось въ память учениковъ стойкое, энергическое, умное лице директора, этого упрямаго, трудящагося, знающаго, коренастаго, небольшаго роста человѣка! Эти пугливыя, робкія, порой плутоватыя, порой не въ мѣру шаловливыя дѣти, въ благодарность за дѣловое, серьезное отношеніе къ нимъ директора, влюблялись въ него; онъ становился для нихъ образцомъ для подражанія: они усвоивали его говоръ, произносили, какъ и онъ, слово звѣзды, произнося букву ѣ, не какъ ё — они подражали его почерку, давали слово не смѣяться и не улыбаться…. Міръ праху твоему, незабвенный наставникъ! Ты до конца дней своихъ оставался образцомъ истиннаго наставника! Заброшенный на дальній сѣверъ, ты умеръ недавно отъ простуды, полученной при разъѣздахъ по ревизіи гимназій, но память о тебѣ не изгладится въ твоихъ бывшихъ ученикахъ до ихъ могилы.
IV.
Но если директоръ, Александръ Сергѣевичъ Іоановъ, имѣлъ большое вліяніе, какъ рельефный образецъ человѣка сильнаго характеромъ, послѣдовательно и систематически достигающаго ясно опредѣленныхъ цѣлей, то для направленія мыслей, для выработки первыхъ зачатковъ гражданскаго направленія, которое дѣлитъ потомъ гражданъ на группы и партіи, — имѣли, если только жизнь не изгладитъ намѣченнаго школой, какъ на Могутова, такъ и на его школьныхъ товарищей, учитель словесности и учитель естественныхъ наукъ.
