„А наше дѣло идетъ и растетъ. Нашъ кружокъ все болѣе и болѣе увеличивается членами обоего пола, и чтенія рабочимъ происходятъ не у меня только и ведутся не одними вами только, какъ было мѣсяцъ назадъ, а уже въ трехъ мѣстахъ и въ каждомъ мѣстѣ по нѣскольку смѣнъ чтецовъ и собесѣдниковъ. Вы можете погладить себя по головкѣ, какъ учредитель дѣла, которое такъ успѣшно «скоро-ходитъ», какъ замѣнялъ Шишковъ слово прогрессируетъ… Но вы должны восчувствовать еще большую пріятность, если я вамъ сообщу, что Техническое Общество, среди котораго есть члены и изъ нашего кружка, устраиваетъ у себя народныя чтенія съ волшебнымъ фонаремъ, картинами и при отличныхъ прочихъ обстановкахъ. Жаль только, что входъ на чтенія будетъ съ платою: 5 коп. не велики деньги, но для того, кто получаетъ среднимъ числомъ 20 коп. въ день, 5 коп. очень значительная сумма, если рабочій каждое воскресенье будетъ посѣщать чтенія. По законамъ экономической науки, рабочій, какъ всякій капиталистъ, долженъ жить только на проценты своей заработной платы, а всю заработную плату долженъ обращать въ мертвый капиталъ своихъ будущихъ фабрикъ. Только при этомъ условіи будетъ возможенъ прогрессъ, жизнь, движеніе въ средѣ рабочихъ, а въ противномъ случаѣ они вѣчно останутся только мертвымъ капиталомъ другихъ и будутъ получать плату, какъ машина — извѣстную сумму денегъ на ремонтъ ея и смазку, чтобы не стучала, не визжала и дѣлалась негодной только черезъ тридцать-сорокъ лѣтъ — средній возрастъ жизни рабочаго на весь свой заработокъ, а не на проценты съ него, и среднее время способности машины къ работѣ… Вы убѣждены были, что нашъ рабочій скорѣй европейскаго осуществитъ эту теорію. Давай Богъ! А пока ему живется хуже его европейскихъ товарищей: у тѣхъ есть безплатные музеи, даровыя лекціи, а нашему нужно платить деньги, если онъ каждое воскресенье пожелаетъ послушать о бородинской битвѣ, войнѣ двѣнадцатаго года, о Кольцовѣ, Крыловѣ и т. п. Но все-таки и это хорошо. Не пойдутъ рабочіе, такъ пойдутъ прикащики, дочери чиновниковъ бѣдныхъ, поведутъ студенты своихъ знакомыхъ модистокъ, — и не рабочіе, такъ эта публика хотя что-нибудь да вынесетъ изъ слушанія лекцій. Лучше что-нибудь, чѣмъ ничего.

«Директоръ института окончательно тронулся умомъ и уѣхалъ лѣчиться за границу. Несчастный человѣкъ! И это у насъ — удѣлъ всѣхъ добрыхъ и мягкихъ натуръ. Или самъ воюй, или тебя завоюютъ; или самъ будь деспотъ, или тебя превратятъ въ раба… А свободное развитіе личности, свободное формулированіе убѣжденій, свободный споръ и обмѣнъ мыслей — не про насъ, и если появится среди насъ человѣкъ съ подобнымъ либеральнымъ образомъ мыслей, онъ или сойдетъ съ ума, или превратится въ горькаго пьяницу, или махнетъ на все рукой и заживетъ à la Аѳанасій Ивановичъ, женившись на Пульхеріи Ивановнѣ… Грустно! Въ Европѣ жизнь — борьба, а у насъ — дикая травля…

„Я познакомилась съ Лёлей. Какая она красавица!.. Ощупать ея голову и душу я еще не успѣла, — она все это заморозила при мнѣ. Во всякомъ случаѣ „отъ ликующихъ, грязно болтающихъ, обагряющихъ руку въ крови“ выводить ее еще рано: дорога тернистая — пока еще не для нея, а другихъ дорогъ нѣтъ, да и быть не можетъ.

„Всѣ ваши знакомые кланяются вамъ, кромѣ тѣхъ, которыхъ выслали послѣ исторіи, послѣ вашей исторіи. Коптевъ боится вамъ писать, ибо онъ думаетъ, что вы не любили и презирали его. Дѣлаетъ этотъ выводъ онъ потому, что вы не познакомили его съ нашимъ кружкомъ, котораго онъ одинъ изъ ревностныхъ членовъ въ настоящее время.

— «Развѣ я плохо велъ себя послѣ закрытія петербургскаго земскаго собранія въ 1867 году?» — спрашиваетъ онъ съ грустью, когда зайдетъ рѣчь о васъ, и затѣмъ съ искреннимъ юморомъ разсказываетъ подробности вашихъ съ нимъ похожденій въ ту «слякотную ночь».

«И у меня есть много свободнаго времени, которое, при всемъ желаніи тратить на чтеніе, все-таки не утерпишь иной разъ, чтобы не потратить на прогулку, а при прогулкѣ невольно рвешь цвѣты на могилахъ. Я часто хожу гулять на острова, прохожу по шоссе, гдѣ мы впервые познакомились, является воспоминаніе… „Пусть встрѣтитъ онъ тамъ новую любовь. Онъ стоитъ любви!“ — говорю я и гоню воспоминанія прочь.

„Посылаю вамъ книгъ, что только нашла хорошаго изъ новыхъ. Пишите, что нужно, — пришлемъ скоро и съ нашимъ удовольствіемъ. Денежныя мои дѣла въ aвaнтàжѣ обрѣтаются: рожаютъ много, зовутъ часто помогать, и я теперь, чаще чѣмъ когда-либо, первая принимаю и показываю свѣтъ міра сего будущимъ дѣятелямъ міра. Скоро и мой чередъ придетъ дать міру гражданина или гражданку. Я спокойна, здорова, роды будутъ навѣрно легкіе и я желаю одного, чтобы мои силы и средства помогли мнѣ сдѣлать будущаго ребенка похожимъ на васъ, если онъ будетъ мальчикъ, и похожимъ… ну хотя на Альдону „Конради Валленрода“ Мицкевича. Но это дѣло касается меня, меня одной! Я не позволю вамъ имѣть какое бы то ни было вліяніе и участіе на ребенка! Я хочу и докажу міру, что женщина можетъ любить свободно, быть довольною и счастливою при такихъ условіяхъ и воспитывать дѣтей, какъ велятъ ей ея убѣжденія. Вы же, мущины, болѣе насъ сильные и не стѣсняемые семейными обязанностями, позаботьтесь о водвореніи свободы и равенства на землѣ. — Ашутипа“.

Письмо Могутова къ акушеркѣ:

„Мнѣ первый разъ въ жизни приходится жить среди такой массы народа. Я окунулся весь въ народъ. Я по цѣлымъ недѣлямъ вижу только, какъ онъ работаетъ, какъ онъ ѣстъ, спитъ, молится, дерется и играетъ; я слышу его рѣчи, его шутки, пѣсни, молитву и жалобу; въ мысляхъ, когда самъ бросаю работу съ народомъ, одно желаніе: уловить, представить себѣ ясно этотъ идеалъ, имя котораго — русскій народъ, который тянетъ къ себѣ, заставляетъ любить себя, молиться, благоговѣть, преклоняться передъ собой и который, вмѣстѣ съ тѣмъ, почти не умѣетъ выражать понятно свои мысли, который грязенъ и оборванъ, который часто пьетъ до свинства и дерется до убійства, который вѣритъ въ Бога и не знаетъ ученія Христа и который, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ похожъ на учениковъ Христа, до прихода Учителя. Вы сами знаете народъ, — мы уже нѣсколько лѣтъ жили близко съ нимъ, старались понять его и быть ему полезными, но только теперь, окунувшись въ массу еще болѣе дикаго, еще болѣе бѣднаго народа, чѣмъ петербургскій фабричный и поденный народъ, — я понялъ окончательно народъ, хотя и не могу ясно представить себѣ этого идола, этого бога, — не могу ясно формулировать, чѣмъ притягиваетъ онъ къ себѣ до желанія принести ему въ жертву самого себя. Мнѣ часто кажется, что Богъ и народъ — одно и то же, что Христосъ имѣлъ такую же любовь, доброту, состраданіе и прощеніе, какія имѣетъ народъ, что типы апостоловъ и учениковъ Христа воплотились въ народъ. И, вмѣстѣ съ тѣмъ, у меня мысль кипитъ надъ вопросами: что нужно ему, этому идолу, чего не достаетъ ему, чего онъ хочетъ? Почему глаза съ любовью смотрятъ на него, а сердце сжато грустью о немъ? Почему хочется жертвовать собою для этого идола, бога?… И знаете ли чѣмъ разрѣшились у меня эти вопросы? — Я пришелъ къ заключенію, что мы, нашъ кружокъ, занимаемся пустымъ дѣломъ: что не Кольцова, Тургенева, Пушкина и прочихъ поэтовъ, даже Некрасова, Гоголя и первоклассныхъ писателей Европы нужно народу, — что эти писатели нужны для тѣхъ, кто потерялъ подобіе Бога, кто не вѣритъ, а кощунствуетъ, кто грубъ сердцемъ, черствъ душою, эгоистиченъ умомъ, — что не для народа, а для этихъ особъ, баръ, аристократовъ, чиновниковъ, дворянъ, мѣщанъ, военныхъ, купцовъ, для всего, что не народъ, нужны стоны поэтовъ, дивные образы, ихъ молитвы и слезы, чтобы пробудить въ нихъ искру вѣры въ Бога, въ совѣсть, честь, долгъ и дать понять, что „бѣлый свѣтъ кончается не ими, что можно личнымъ горемъ не страдать и плакать честными слезами, что туча каждая, грозящая бѣдой, повисшая надъ жизнію народной, слѣдъ оставляетъ роковой въ душѣ живой и благородной“. А для народа, какъ Христосъ, обильнаго любовью, добротой, состраданіемъ, прощеніемъ и милостью, — для народа этого ничего не нужно. Для него нужно только одно знаніе, строгая наука, выводы науки я указаніе путей къ осуществленію, къ примѣненію въ жизни выводовъ науки…. Мы должны измѣнить нашу дѣятельность. Не звать народъ къ себѣ и читать ему книжки нашихъ поэтовъ, а самимъ нужно идти въ народъ, усвоить доступный для него языкъ, перенять отъ него вѣру въ успѣхъ правды, перенять его терпѣніе, упорство, любовь, состраданіе, прощеніе — и дать ему знаніе выводовъ науки объ устройствѣ міра физическаго и о возможномъ устройствѣ общественномъ, при которомъ правда, миръ, трудъ, любовь и отдыхъ будутъ равномѣрны для всѣхъ. Вы напоминаете мнѣ о моемъ убѣжденіи, что нашъ народъ ближе всякаго другаго къ осуществленію на землѣ свободы, равенства и братства, а я теперь еще болѣе убѣжденъ въ этомъ. Нашъ народъ меньше знаетъ, бѣднѣе, физически менѣе развитъ, чѣмъ европейскій, но въ немъ болѣе Бога въ душѣ, онъ менѣе эгоистъ, ему доступнѣе желаніе и осуществленіе свободы, равенства и братства для всѣхъ. И горе будетъ, грѣшно, жалко, больно будетъ, если нашъ народъ пойдетъ по пути европейскаго, потеряетъ то, что тянетъ къ нему неудержимою силой, что дѣлаетъ его идоломъ, богомъ, и промѣняетъ все это на индивидуализмъ, на эгоизмъ, на собственность, капиталъ, ренту, проценты, — словомъ, на все, чѣмъ богата европейская жизнь и что еще у насъ въ зачаткахъ.