— Никого нет. Всех пожег.

— А твои? Уверен ты, что они не пожгут тебя? Знаешь, как ты их усилил — их, до века дремавших на дне? Сегодня они по твоему слову качают мир, а завтра ты можешь просто ненужным для них стать. Ведь ты — игрушка в их руках, к тому же наивная.

— Так! Чего надо?

— Зачем так реагировать, Даэмон? Я предлагаю тебе союз с теми, кто ни черный, ни светлый; кто вообще — мимо этих игр. Думаешь, ты всех «пожег», наивное дитя?

Ну, это уж слишком. Ты чего-то раскомандовался на вверенной мне территории.

— Я — обреченный призрак, я — сильнее их по определению. Захотят пойти против — хрен с ними, власть мне не нужна. Сбросят — пожалуйста. Пойми слово «обреченный». Я ни на что не надеюсь, я не власти ищу, а проклятия, только бы вернулся тот, кого вы называете George.

— Жалкий пьющий уксус неврастеник? Такой же бог, как и ты — дьявол. Вы же с ним игрушки на витрине.

— Пошел ты, религиозный человек… Наскучил.

— Обожди мгновение. Я могу ждать, пока чет накроет нечет, или наоборот. Оба кончатся. Тогда я выведу свои рати в пустынный после вас мир. Я могу ждать — но ведь я не жду. Я пришел к тебе вассалом, вопреки всякому здравому смыслу. Одно это — основание выслушать меня внимательно.

— Рахчандас, короче!

— Ты можешь положиться на меня, когда тебя предадут — а это случится очень скоро. Не скажу, зачем я затеял это невозможное дело — даже тебе не скажу. Но спасу тебя, постараюсь спасти. За мной — тысячи тысяч воинств, неведомых даже тебе. За мной — подземный мир и там выход к далеким звездам, их невидно отсюда.

— Я-то тебе зачем, могучий Рахчандас?

— Правды я все равно не скажу. Могу соврать, чтобы тебе было приятно.

— Вот, соври. Это я люблю.

— Ты принесешь в наш мир красоту, которой там не было. Знай: это не такая уж неправда, это близко.

— Твои условия?..

— Разговор наш подслушивают. Но пока они и виду не подадут. Не двигайся дальше на восток, Даэмон. Только на запад. Смерть влюблена в тебя (но жизнь — нет), закат скроет тенью от преследователей. Сонмы богов Запада укроют тебя в своих холмах. Но — ни шагу на восток, это погибель. Я там тоже не единственный, — усмехнулся он, — мой главный враг — здесь, у твоего трона. Не прошу отдать, ты не отдашь. Но хотя бы — не слушай его, если он потянет тебя к себе в темные святилища.

— Это Амаль?

Лицо моего собеседника искорежилось:

— Он. Либо убийца мой, либо моя жертва.

— Темные святилища. Расскажи мне.

— Там страна сильных демонов, скрывшихся от мира. До поры. Слуги их меняют обличья, прикидываются кем не попадя. Не только у вас, христиан, сохранились тайны. На Востоке целые земли ждут черного владыку. Он скажет тебе — это ты. Не верь.

— Ну что же. Я не пойду на восток, только не думай, что напугал меня. Я просто не собирался, Рахчандас.

Он поклонился картинно и расстаял среди портьер.

Даэмон все не объявлялся, но многое уже стало известно. Дотошные журналисты сообщили, что под Владимиром была проведена общевойсковая карательная операция против его людей, что имела печальную судьбу полностью провалиться. На неделе несколько раз отключалось телевидение — сигнал шел, но ничего больше. Загадочно и антинаучно — на сто процентов в его стиле. Я думал, Даэмон захочет выйти в эфир сразу по всем программам — потом мне рассказывали, что такой вариант ему предлагали, но он предпочел отказаться — подумал, может получиться нетелигеничным. Так что просто себе выпендривался, растворяя мегамощные радиоволны в ничто.

В телевизоре пытались шутить, но было видно, что здорово испугались. Невидимый некто запросто играет в непонятную игру… «Метатерроризм» — так впоследствии назвал это Даэмон — изничтожение законов бытия. Тучи ушли, но спокойнее не стало. По ночам я слышал в городе стрельбу. Началось? Не знаю.

Потом Даэмон объявил декрет об «империи Рош» — кошмаре Библии (а значит, он ее все-таки читал). А себя назвал императором. В декрете, который жизнерадостный (правильнее будет сказать — смертерадостный, наверное) Елизарий притащил мне, императора именовали Ариманом. Еще он объявил конец света, но постскриптумом — так, между прочим. А от двора новоявленного императора внезапно скрылся один из его приближенных, какой-то непризнанный тибетский принц. Куда уехал — непонятно. Невовремя как-то он решил разбегаться…

Небо было уже другим. Кто-то ждал ответа черному Антихристу, кто-то делал бизнес на ужастиках, кто-то просто слонялся по городу в тупом ожидании. Я был в числе последних. Люди… Как они занимательны! Им объявили, что конец света наступил, а они как ни в чем не бывало суетятся по-прежнему. На Пушкинской роллеры катались на роликах, не боясь попасть под машины. Теперь уже все равно не страшно…

— Это ты?

Я оглянулся на голос. Бог ты мой, это же Артем. Только зачумленный слегка.

— Что с тобой? Заболел?

— Не знаешь, что происходит? — спросил он, глядя куда-то сквозь.

— Нет.

— Происходит самое неви… дикое. Я не знаю, я сам не знаю! Ты помнишь Андрея?

— Который умер от инфекции?

— Непонятной инфекции. Всего двадцать восемь ему было. Так он вернулся.

Я не сразу понял, что он говорит, но — что делает мне честь — когда понял, оставался спокоен.

— Я видел его вчера… и еще во дворе — двух школьных друзей, они оба погибли при несчастном случае. Десять лет назад. Еще Ленка говорит — к ее подруге сестра приходила, та, что умерла в больнице. Что же это, а?

— Значит, мертвые возвращаются, Артем. Даэмон идет сюда.

— Это что же, все вернутся?

— До всех дело не дойдет — не успеет дойти. Развязка близка.

Да, возвращались те, кто умер не так давно. Они стучали в двери друзей и молча проходили, усаживаясь на любимые в недавнем прошлом места. Они почти не говорили, но их никто и не спрашивал. Ужас и равнодушие смешались в московском воздухе, я гулял по Тверской, на которой не было ни одного автомобиля. Одинокие прохожие беспомощно выбежали на проезжую часть и шли прямо по ней. Как на празднике.

Они удивили меня. Я ожидал истерик, напоминающих тонущий «Титаник», бессмысленных метаний, ненужной паники, вытаращенных глаз. Ничего. Глаза сомнамбул, непривычно тихая для Москвы речь, словно и не здесь я. Возможно, это перебор для их безоблачной психики. В газетах писали, будто доблестные спецслужбы пытались вначале оцеплять кладбища, а оттуда дул им ветер в лицо. Невероятно сильный ветер. А кругом было совсем безветрено, безоблачно. Ночью раздался шум нездешний, по надгробиям открыли огонь из огнеметов, и дальше — треск камня, падение оград, и сильная волна отбросила назад тех, кто пытался закрыть дорогу. Ничего зловещего, никаких триллеров. Они шли — просто им надо было идти. Я видел фотографии московских кладбищ и заметил — проснулись далеко не все, большинство могил остались такими, как и были. Но от вида тех немногих стыла кровь. Я и сам повстречал кое-кого из покойных друзей на традиционном вечере у Артема. Друг наш Елизарий назавтра всех приглашал на Красную площадь, обещался салют и торжества в честь прибытия императора. Любимое CNN непрестанно транслировало Москву, во всем же остальном мире все было пошло, спокойно и обыденно.

Наутро мы большой компанией пошли через улицу Герцена к Кремлю, часов в семь утра. Прохожих почти что не было — впрочем, час был непривычно ранний. Все происходящее начинало превращаться в унылый фарс — как насмешка надо всем, чем грезило человечество тысячелетиями, как представляло себе этот страшный волнующий миг. А все так обыкновенно словно бы…

Мимо нас проехал троллейбус, совсем пустой. Даже транспорт по Москве еще ходил куда-то. Апокалипсис.

Зато с мостов Москвы-реки открывался грандиозный и тем завораживающий вид. Все пространство от Театральной и Китай-города до самой реки словно унеслось куда-то. На месте Кремля и прилегающих улиц зияла пустынная территория, кое-где прорастала болезненная осенняя невозможная трава, где-то она ощетинилась грязными каменными обломками. Манежный центр рассечен был трещиной, как землетрясением. Одна его половина сохраняла вид приторного пряника, вторая — даже не была искорежена. Ее просто не было. Как непривычно смотреть с Герцена и видеть так далеко, до «России»… как непривычно. Вот и все, нет страны, власти, устоев. Только пустыня где-то на квадратный километр — все, что осталось…