— А то какъ же?? отвѣчаетъ Володинъ.? Не поработаешь, такъ и хлѣбца не покушаешь. Хлѣбецъ за денежки даютъ, а денежки заработать надо.

— Я и не хочу хлѣбца.

— И булочки, и пирожковъ не будетъ,? хихикая, говорилъ Володинъ,? и водочки не на что купить будетъ, и наливочки сдѣлать будетъ не изъ чего.

— Нѣтъ, люди сами работать не будутъ,? сказалъ Передоновъ,? на все машины будутъ: повертѣлъ ручкой, какъ аристонъ, и готово… Да и вертѣть долго скучно.

Володинъ призадумался, склонилъ голову, выпятилъ губы.

— Да,? сказалъ онъ задумчиво,? это очень хорошо будетъ. Только насъ тогда уже не будетъ.

Передоновъ посмотрѣлъ на него злобно и проворчалъ:

— Это тебя не будетъ, а я доживу.

— Дай вамъ Богъ,? весело сказалъ Володинъ,? двѣсти лѣтъ прожить, да триста на карачкахъ проползать» (ibid., стр. 334? 335).

Случайное ли это совпаденіе или намѣренная пародія на вѣру Чехова, этого мы здѣсь касаться не будемъ; достаточно указать на то, что не техническому прогрессу рѣшить вопросы о смыслѣ жизни. Чеховъ утѣшался тѣмъ, что хотя «я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся»; онъ старался убѣдить себя, что въ этой мысли? достаточное утѣшеніе. Передоновъ надѣется самъ дожить до этого времени, прожить двѣсти-триста лѣтъ. Конечно, на то онъ и Передоновъ; но, съ другой стороны, не менѣе очевидно, что только такая сумасшедшая вѣра и могла бы придать смыслъ всѣмъ этимъ инспекторскимъ мѣстамъ и Zukunftstaat'aмъ; только одна она и могла бы подвести фундаментъ подъ эту «шигалевщину во времени».

Передоновъ сходитъ съ ума, послѣ чего многіе читатели вздыхаютъ съ облегченіемъ: слава Богу! если Передоновъ? сумасшедшій, то, быть можетъ, и вся передоновщина есть сплошная патологія. При этомъ они закрываютъ глаза на то обстоятельство, что остальныя дѣйствующія лица романа, всѣ вмѣстѣ и каждый въ отдѣльности, нисколько не менѣе страшны по своей духовной сущности, чѣмъ самъ Передоновъ. У каждаго изъ нихъ есть своя цѣль, своего рода «инспекторское мѣсто», которой они тщетно пытаются осмыслить свое мѣщанское существованіе и побороть гнетущую безсмысленность жизни: глупая и грязная Варвара добивается женить на себѣ Передонова, его же и для этой же цѣли ловятъ Вершина, Марта, Рутиловы; предводитель дворянст-ва Верига «мѣтитъ въ губернаторы»? все это своего рода «инспекторскія мѣста»… Да и вообще всѣ эти Володины, Преполовенскіе, Грушины, Тишковы, Кирилловы, Гудаевскіе? чѣмъ они менѣе страшны въ своей пошлости по сравненію съ Передоно-вымъ? А всѣ они живутъ и прозябаютъ, пребываютъ въ здравомъ умѣ и твердой памяти и до сего дня… Тѣмъ-то и страшна для Ѳ. Сологуба жизнь, что она? мѣщанство и передоновщина сама по себѣ, что такою ее дѣлаютъ люди, дѣлаетъ человѣчество, эта милліонноголовая гидра пошлости. Пугающее его мѣщанство онъ видитъ вездѣ и во всемъ. До чего фокусъ вниманія Ѳ. Сологуба направленъ на мѣщанство, можно видѣть хотя бы изъ его во многихъ отношеніяхъ любопытной статьи о «Грядущемъ Хамѣ» Д. Мережковскаго (напечатанной въ «Золотомъ Рунѣ» 1906-го г., въ № 4-мъ). Въ этой статьѣ Ѳ. Сологубъ съ одной стороны старается убѣдить читателей и себя, что онъ тоже «вѣритъ въ прогрессъ», въ будущую свободу человѣчества; а съ другой стороны онъ вполнѣ опредѣленно заявляетъ, что вся русская литература XIX вѣка была сплошнымъ мѣщанствомъ, ни болѣе, ни менѣе… «Пройти по вершинамъ этой литературы? это означаетъ осмотрѣть печальное зрѣлище великаго, созданнаго маленькими людьми. Можетъ быть, люди въ множествѣ никогда и нигдѣ не были такъ малы и такъ ничтожны, какъ въ Россіи XIX вѣка»… По мнѣнію Ѳ. Сологуба? и мнѣніе это въ высшей степени любопытно въ виду отмѣченной нами внутренней связи между Ѳ. Сологубомъ черезъ Чехова съ Лермонтовымъ? одинъ только Лермонтовъ выдѣляется изъ сѣрой, мѣщанской толпы представителей русской литературы, «русская литература только въ лицѣ Лермонтова представила чистый и обаятельный образъ доподлинно великаго поэта и воистину великаго человѣка»… Все остальное запятнано двоедушіемъ, холопствомъ, мѣщанствомъ, передоновщиной… Не правда ли, крайне любопытное мнѣніе? Любопытное, конечно, не со стороны своего объективнаго значенія? съ этой стороны къ Ѳ. Сологубу нельзя предъявлять въ данномъ вопросѣ никакихъ серьезныхъ требованій,? а исключительно съ точки зрѣнія характеристики воззрѣній самого Ѳ. Сологуба на жизнь. Если даже въ высочайшихъ представителяхъ русской интеллигенціи, въ этой соли земли русской, Ѳ. Сологубъ видитъ только ничтожество и плоскость, то гдѣ же и въ чемъ искать спасенія отъ Передонова и присныхъ его? И много ли тогда утѣшенія въ томъ, что Передоновъ сошелъ съ ума? Передоновъ сошелъ съ ума, передоновщина осталась…

Вотъ откуда у Ѳ. Сологуба этотъ страхъ жизни, вотъ чѣмъ страшна жизнь. Жизнь? безсмысленна, жизнь? мѣщанство. А между тѣмъ цѣли, смысла, правды ищутъ всѣ, ищетъ и самъ Передоновъ. «Есть же и правда на свѣтѣ»,? тоскливо думаетъ онъ, а авторъ прибавляеть отъ себя: «да, вѣдь и Передоновъ стремился къ истинѣ, по общему закону всякой сознательной жизни, и это стремленіе томило его. Онъ и самъ не сознавалъ, что тоже, какъ и всѣ люди, стремится къ истинѣ, и потому смутно было его безпокойство. Онъ не могъ найти для себя истины и запутался, и погибалъ» (ibid., стр. 311). Вмѣсто истины? ложь, вмѣсто реальности? бредъ, та «маленькая, сѣрая, юркая недотыкомка», которая, быть можетъ, ярче всего воплощаетъ въ себѣ сѣрое и ускользающее отъ ударовъ мѣщанство жизни. Для Передонова она-то и была той ложью, которую онъ принялъ за истину; она была для него несомнѣннѣе и реальнѣе всей окружающей дѣйствительности. И не только для одного Передонова… Если несомнѣнно, что въ Хлестаковѣ и Чичиковѣ заключена часть души самого Гоголя, то еще безспорнѣе, что Передонова Ѳ. Сологубъ нашелъ въ глубинѣ самого себя, какъ это давно уже отмѣчено критикой [2]. Окончательно ли преодолѣлъ въ себѣ этого «мелкаго бѣса» Ѳ. Сологубъ? объ этомъ говорить еще рано; мы всегда имѣемъ предъ собою только прошлое писателя, а не его настоящее и будущее. А въ прошломъ «недотыкомка сѣрая» одинаково мучила и Передонова и Ѳ. Сологуба. Передонова она «измаяла, истомила зыбкою своею пляскою. Хоть бы кто-нибудь избавилъ, словомъ какимъ или ударомъ наотмашь. Да нѣтъ здѣсь друзей, никто не придетъ спасать, надо самому исхитриться, пока не погубила его ехидная» (ibid., стр. 307) И отъ самого Ѳ. Сологуба мы слышали буквально тождественное признаніе еще въ четвертой книгѣ его стиховъ:

Это? достаточно ясное совпаденіе… И не въ правѣ ли мы хотя бы по одному этому повторить о Ѳ. Сологубѣ то самое, что онъ говоритъ о Передоновѣ: «онъ не могъ найти для себя истины и запутался, и погибалъ?»… Да, Ѳ. Сологубъ не могъ найти для себя истины, не могъ найти выхода изъ поставленныхъ жизнью вопросовъ. А найти его необходимо, необходимо выйти изъ фатальнаго круга признаній:

И еще, и еще разъ начинаетъ писатель искать ощупью дорогу, преломляя въ своемъ творчествѣ новые лучи, посылаемые жизнью. Одно время такимъ выходомъ Ѳ. Сологубъ считалъ, какъ мы помнимъ, «блаженное безуміе»; но, во-первыхъ, это? не выходъ, а во-вторыхъ? «блаженное безуміе» не приходитъ къ человѣку по заказу: не угодно ли получить вмѣсто него мрачное и ужасное безуміе Передонова… Другой выходъ? вѣра въ землю Ойле… Но и эта вѣра никогда не могла удовлетворить Ѳ. Сологуба, смутно чувствовавшаго всѣ ея внутреннія противорѣчія… Теперь онъ ищетъ новый выходъ и хочетъ найти его въ той красотѣ человѣческой жизни (или, вѣрнѣе, человѣческаго тѣла), въ той области прекраснаго, которую онъ склоненъ считать спасеніемъ отъ передоновщины. Вотъ почему въ «Мелкомъ Бѣсѣ» исторія самого Передонова и всей этой кишащей вокругъ него передоновщины идетъ чередуясь съ исторіей отношеній Саши и Людмилы, исторіей, на первый взглядъ какъ бы совершенно произвольно вставленной въ передоновщину, а въ дѣйствительности тѣсно связанной съ нею. «Красота»? вотъ то «завѣтное слово», которымъ Ѳ. Сологубъ хочетъ отогнать отъ себя сѣрую недотыкомку мѣщанства и побѣдить передоновщину жизни.