Дом Кармайклов находился довольно далеко от церкви, и они узнали о случившемся одними из последних. Когда же им сообщили — кто-то позвонил неприлично рано, в семь утра, — Дики привез их всех на автомобиле, чтобы посмотреть, что там происходит и можно ли чем-то помочь. Кит стояла со всеми остальными, прислушивалась к задаваемым вопросам и ответам на них, потом услышала уже связную историю о том, как все произошло, а когда узнала, что это был Льюис, то пошла к машине, села на заднее сиденье и, закрыв лицо руками, заплакала. Она сама удивилась своим слезам, тому, как легко они текли и как печально было на сердце. Она не знала, что у нее внутри такое простое горе, не знала, что может так плакать. Другие люди тоже плакали, и многие были очень разгневаны; другие просто смотрели на пожарных и на мужчин, которые им помогали. Толпа постепенно редела, люди уходили на работу или возвращались в свои дома, но весь этот день и еще очень много дней после этого люди будут останавливаться здесь и смотреть на пожарище. Людей объединило общее потрясение, постепенно сменившееся негодованием и осуждением.

Льюиса поместили в одной из двух камер в полицейском участке. Участок был маленьким, камера была тоже маленькой, с кроватью, окном и отхожим ведром в углу.

Позже вызвали доктора Страчена, а поскольку Льюису было всего семнадцать, то послали также и за Джилбертом. После драки с мальчиками у Льюиса остались синяки, а голова его была в саже от ударов по закопченным надгробным камням. Когда его вталкивали в камеру, ему разбили губу, и его рубашка была в крови, а когда доктор Страчен снял ее, Джилберт увидел новые синяки и новые порезы у него на руке. Кисти его также были ободраны с обеих сторон, а одна из них еще и обожжена. Джилберт протянул Льюису чистую рубашку, которую принес для него. Ему пришлось помочь сыну надеть ее. Когда с этим закончили, Уилсон начал задавать Льюису вопросы. Джилберт думал, что Льюис не сможет следить за тем, что говорил полицейский, но в результате допроса были установлены его имя, факт совершенного им и то, что при этом он действовал один, после чего Уилсон уже мог составлять протокол.

Льюиса отвели обратно в камеру. Джилберт боялся его, ему был ненавистен его вид, и он почувствовал облегчение, узнав, что Льюис должен будет остаться здесь под замком.

Когда Кит закончила плакать, она пошла через всю деревню к полицейскому участку, села напротив него и принялась ждать. Она видела, как внутрь вошел доктор, потом Джилберт, и прождала, не сходя с места, до обеда. Она знала, что Льюиса не увидит, но она и мысли не допускала, что может находиться где-либо еще, и время бежало для нее незаметно, как в долгом путешествии.

Льюис оставался в участке целую неделю, пока не состоялось слушание его дела, где решили, что он должен оставаться под стражей до судебного разбирательства, которое должно было проходить через месяц в Гилфордском уголовном суде присяжных.

Элис и Джилберт пришли на судебное заседание. Они не видели его после ареста. Лицо его зажило, влажные волосы были приглажены, на нем была чистая рубашка с галстуком; он выглядел совсем юным, и Элис едва могла заставить себя смотреть на него.

За то, что он сделал, его судили как взрослого; это произошло еще и потому, что судья вознамерился вместо лишения свободы отправить его отбывать воинскую повинность — в армию. Ответ военных вызвал у Льюиса улыбку: они тоже не хотели его.

— Мы довольно разборчивы, ваша честь, когда речь идет о государственной безопасности, — сказал полковник, вызванный обсудить приговор с судьей, так что Льюису дали два с половиной года тюремного заключения и в июне 1955 года направили отбывать срок в Брикстонскую тюрьму.

Август 1957 года.

Кит расставила свои пластинки по комнате так, чтобы они закрывали плинтусы и создавали пестрое обрамление. Их было четырнадцать, и на весь периметр или хотя бы до конца второй стены их пока не хватало, но это было только начало. Они постоянно съезжали по деревянному полу и падали с хлопающим звуком, и ей приходилось подходить и снова их расставлять. Когда она проходила мимо них, лица с конвертов, казалось, тоже смотрели на нее; она изучила их так хорошо, что узнавала, взглянув лишь мельком. Элвис, Джин Винсент, Фэтс Домино, Маленький Ричард, Билл Хайли, Джулия Лондон, Бетти Картер, Сара Воэн… У нее был собственный переносной проигрыватель в футляре из красной кожи, который жил своей жизнью на полу рядом с ее кроватью. Иногда она прятала какую-нибудь пластинку от самой себя в ящик под одежду, чтобы, выждав какое-то время, ее можно было, поставив, услышать как бы заново. Она проделала это с Джулией Лондон, с ее песней «Забавный Валентин», а «Таинственный поезд» Элвиса вообще ждал целый месяц, зато это было так, будто слышишь песню в первый раз. Она никогда не слушала дома радио, потому что иметь свой приемник ей не разрешали, а тот, в деревянном корпусе, что стоял у них внизу, был уж слишком большим. А вот в школе ей это удавалось. У некоторых старших девочек приемники были, и это было захватывающим запрещенным удовольствием — пробираться друг к другу в комнату по ночам и слушать там музыку настолько громко, насколько это было возможно в такой ситуации. Кит копила подаренные на день рождения и Рождество деньги, и помнила каждый свой поход в магазин пластинок, прослушивание там каждой песни и ужас необходимости делать выбор. Ей пришлось пожертвовать «Дылдой Салли» Маленького Ричарда ради «Это прекрасно» Джулии Лондон, но оно того стоило, потому что на другой стороне там была «Река твоих слез». Это было весьма ответственное решение, и не просто из-за того, что все эти песни ей были очень дороги, а потому, что ей здесь следовало определиться между джазом и рок-н-роллом, и сделать это было трудно.

Она очень аккуратно опустила иголку проигрывателя на пластинку с «Рекой твоих слез», только что извлеченную из ящика с нижним бельем, и подошла к окну. Она уменьшила громкость, потому что ее родители как раз были внизу на террасе со своими напитками, и, если бы музыка потревожила их, поднялся бы крик. Из ее окна открывался красивый вид, позади звучала песня, глубокая и горькая, и от этого мысли ее растекались легко и широко. Это было здорово: вечернее пение птиц, лужайка, лес, свежая зелень и синева неба — повседневная жизнь. Песня расцвечивала пейзаж перед ней, и она прикрыла глаза, стоя перед окном; ее разочарование и тоска растворялись в исступленном восторге.

— Папа!

Кит увидела Тамсин, она шла от парадного входа на террасу к родителям.

— Угадайте, что я вам сейчас расскажу?

Кит смотрела на них сверху, что позволяло ощутить приятную отчужденность. Они выглядели такими маленькими, и она могла на мгновение представить, что не имеет к ним никакого отношения. Тамсин села рядом с Дики, и Кит слышала, как та что-то говорит, но слов было не разобрать. Песня закончилась, и Кит быстро подскочила, чтобы снять иголку с пластинки — иголка была новая и ценная и от небрежного обращения портилась.

— …не Льюис. Он…

Льюис. Она сказала «Льюис». Кит тут же забыла про иголку, вернулась к окну и легла животом на подоконник, чтобы лучше слышать. Тамсин действительно что-то сказала про него или это ей только померещилось? Дики поднялся и вошел в дом.

Клэр тоже встала, и они с Тамсин также направились в дом. Кит рванулась к двери, выскочила из комнаты и побежала вниз, а иголка так и продолжала царапать крутившуюся пластинку.

Все находились в гостиной, а она стояла в холле и ждала, чтобы они продолжили разговор. Она услышала голос Тамсин:

— Да говорю же вам, я как раз ехала от Андерсонов, собиралась встретиться с Дианой, а он шел пешком со станции. Я просто не могла уже сделать вид, что его не заметила.