— Тем не менее, именно это тебе и следовало бы сделать.

— Ну? И как он тебе?

Это была уже Клэр. Кит плотнее прижалась к двери.

— Тихий. Красивый. Ну, не знаю, Льюис как Льюис. Ужасно жарко, можно мне попить чего-нибудь с мятой?

За дверью послышалось какое-то движение, ворчание, раздраженные вздохи, и Кит посмотрела в щелку. Тамсин развалилась на диване в позе вялой небрежности. Когда Кит заглянула в комнату, Клэр усаживалась поудобнее, а Дики направился к бару с напитками.

— Бедный старина Джилберт, — сказал он.

Кит не могла понять, почему они не задают друг другу вполне разумные и естественные вопросы. Как долго Льюис пробудет здесь? Что он собирается здесь делать?

— Кит, мы знаем, что ты там, — сказала ее мама, — и ты тоже можешь войти.

Кит вошла в гостиную.

— На сколько он приехал? — спросила она.

— Откуда мне знать? Мы едва перебросились парой слов. Он показался мне пугающе вежливым и довольно смущенным, если хочешь знать.

— Что ж, так и должно быть! — вставил Дики, звеня бутылками.

Кит внезапно вспомнила то очень ясное утро, когда Льюиса забрали в участок, как это все выглядело и что она при этом ощущала. Она опустила глаза. Его возвращение делало ее чувства опасными. Ей казалось, что для окружающих не было тайной то, что она сейчас чувствует. Ей хотелось побыть одной.

Вскоре гонг позвал всех на ужин, во время которого вся семья только и говорила, что о Льюисе, а Кит сидела молча и ненавидела их всех уже за то, что они произносят его имя, а особенно за то, что говорят о нем такие вещи. Но постепенно внутри ее начало заполнять ощущение радости. Он вернулся. Он сейчас здесь, у себя дома. Он здесь.

В эту первую ночь, когда Кит лежала без сна в своей кровати, Элис тоже не спала в своей, думая о Льюисе, находившемся в комнате напротив, и о Джилберте, тихо дышавшем рядом с ней. Она чувствовала себя глупой из-за того, что боялась Льюиса, зная, что тот должен был появиться в доме. Он остался прежним. Нет, все-таки не совсем прежним. Пожалуй, он стал сильнее. В ней боролись надежда и чувство вины, она потянулась в темноте к плечу Джилберта и нежно прикоснулась к нему. И, хотя он даже не шевельнулся, ей показалось, что она чувствует, как он отворачивается от нее.

— Хорошо, что ты застал меня. Успеем на восемь тридцать?

Дики прошел через холл широким шагом.

— Думаю, да. Я сам тебя подвезу, если хочешь.

Джилберт стоял в дверях, прекрасно зная, что позади него на посыпанной гравием дорожке у «роллс-ройса» ждет Престон.

— Езжай! — крикнул ему через плечо Дики.

Двое мужчин вышли из дома, и Дики захлопнул за собой дверь.

— Все в порядке, Престон. Встретишь меня с поезда, который отправляется оттуда в пять пятнадцать.

Они вдвоем сели в «форд-зодиак» Джилберта, и тот отъехал от дома, направляясь в сторону станции.

— Льюис вернулся.

— Ясно, — сказал Дики, ожидая продолжения.

— Вчера вечером. Хочет начать все с чистого листа.

— Ты говорил с бухгалтерией относительно отчета?

— Макерет будет там сегодня и все узнает, — ответил он. — Дело в том, что… Я подумал, может быть, ты найдешь что-нибудь для него?

— Для Льюиса?

— Как я уже сказал, он горит желанием доказать всем, что изменился.

— Хм, значит, система сработала? — сказал Дики, и Джилберт возненавидел его за ту небрежность и сарказм, с какими это было произнесено. Ну что ж, это ведь не его сын сидел в тюрьме.

— Как бы то ни было, он хотел бы оставить все это в прошлом, — ровным тоном произнес Джилберт.

— Ну, вряд ли ему следует рассчитывать, что он сможет сразу приступить к работе.

— Может быть, где-нибудь подсобником. Для начала.

Это «для начала» прозвучало фальшиво, и он это знал.

— Мортимер докладывал мне, что в его подразделении за первый квартал будет дополнительный прирост примерно на полпроцента.

— Да. Я просто подумал, что для него это было бы хорошо.

— Для Льюиса?

— Да, для Льюиса!

— Старик, такому парню, как он, ничего пообещать не могу. Но я помозгую над этим, идет?

— Идет, — сказал Джилберт, поворачивая «форд» к станции. — Спасибо.

Когда Джилберт ушел на работу, Элис поднялась в свою комнату, а Льюис после завтрака остался сидеть за столом.

Прошлой ночью все снова было не так. Он, возвращаясь домой, рассчитывал на то, что все изменится, но после того как отец свозил его к церкви, он опять ощущал себя таким же, как раньше. Он представлял себе, как приятно будет снова очутиться в своей постели, но к нему вернулся его прежний кошмар, и после этого сна уже не было. Этот вечер прошел как раньше, перед тем как его посадили, и совсем не был похож на то, что он планировал. Он потерял почву под ногами. Он встал, оглядел комнату и вытер руки о штаны, потому что ладони были потными.

Все будет иначе. Он готов сделать что угодно, чтобы не позволить самому плохому из его прошлой жизни опять найти его. Он вспомнил свой страшный сон, ощущение воды, смыкающейся над его головой, и то, как ему показалось, что утром шрамы на его руке выступили так, что он начал их чувствовать.

В тюрьме он не резал себя, он даже не думал об этом, но видел во сне. Это было странное, смутное воспоминание, пагубная привычка, приобретенная ребенком, за которым плохо присматривают.

Дом казался жарким, в нем не ощущалось утреннего воздуха, и Льюис вышел через застекленные французские двери в покрытый росой сад.

Здесь светило солнышко, пели птицы, и все было неподвижно, кроме дующего в лицо ветерка, и он впервые по-настоящему ощутил свободу, всю ее прелесть. Ночные воспоминания растаяли. Вокруг было только влажное солнечное утро, оно было живым, сияющим и ждало его.

Не будет никакой необходимости с кем-то сражаться — жизненная сила, наполнявшая его, поможет все поправить. Он ощущал свободу, свою молодость, знал, что они несокрушимы, и в тот момент, стоя посреди блестящего от росы сада, он искренне верил в это.

Но даже вера требует какого-то занятия. Утро дало ему обещание, но сейчас у Льюиса был только он сам, этот дом, сад, лес за ним, и он решил не уходить из сада. Он сходил в дом, чтобы взять с книжных полок, к которым никто долго не прикасался, книги для чтения, прихватил сигареты и наслаждался каждым ярким мигом своей свободы, пропитанным ароматом нагретой влажной травы.

Обедали они с Элис вместе. В нем по-прежнему жила радость, он чувствовал себя слишком большим и живым для этой комнаты. Что бы он ни сказал, все это могло показаться ей странным, поэтому он молчал. Ему хотелось быть дружелюбным по отношению к ней, но когда она, хоть и редко, все же смотрела на него, у него возникало желание уйти от этой ее уязвимости. Ее напряжение заставляло нервничать и его, и они разошлись каждый в свою сторону, но так, что это не вышло за рамки приличия.

После этого он снова ушел в сад, где уже было жарко, жужжали насекомые и воздух стал сухим.

Он пошел на теннисный корт, где в траве стрекотали кузнечики, а от земли поднималось тепло. Он нашел старенькую ракетку, мячик и подошел к стенке, чтобы потренироваться. Мячику не хватало упругости, да и ракетка была полуразвалившаяся, так что ему пришлось бить действительно сильно, чтобы мяч отскакивал хоть как-нибудь. Наносить сильные удары было здорово, и он вынул зажатую в зубах сигарету, чтобы она ему не мешала; он быстро вспотел, и это тоже было приятно. Это была тяжелая работа, действовавшая на него гипнотически и приносившая удовольствие. Удары мяча о кирпичную стену, а потом о землю были здесь основными звуками, но его мозг уловил что-то постороннее, и Льюис остановился. Он снова услышал какое-то шуршание.

Корт был обсажен кустами рододендрона, и эта густая изгородь уходила к границе сада, где начинался лес. Льюис вглядывался в гущу кустов, откуда раздавался звук, и заметил там какое-то движение.