Он был без пальто. Он никогда раньше не был в Лондоне один, и, оказавшись среди спешащих людей, которые не заговаривали с ним, испытывал странное ощущение собственной незначительности.

Было очень холодно, мороз жег кожу до онемения, как бывает перед снегопадом. Люди постоянно выходили из дверей отеля, и Льюис каждый раз думал, что вот сейчас это будет Джилберт, но это был не он. Нельзя сказать, что он очень переживал: он не был расстроен и не собирался устраивать сцену. Через какое-то время он вернется к столу и будет вести себя совершенно нормально.

Он пытался держаться естественно и проявлять интерес к проезжающим автобусам и разным предметам, но понимал, что выглядит, как потерявшийся ребенок. Но он не потерялся, он просто ждал. Он ждал, пока поймет, что сможет справиться с ситуацией.

— Льюис?

Он повернулся на звук своего имени и увидел Элис.

Она тоже была без пальто и зябко обхватила себя руками, чтобы было не так холодно. Мимо них шли прохожие в темных пальто и шапках, а Элис была в светлом, и на ней было только платье или костюм — или как там все это правильно называется — из очень легкой и совсем тонкой ткани. Позади нее он увидел швейцара, который с любопытством взглянул на них и сразу отвел глаза.

— Не мог бы ты сейчас снова зайти внутрь? — Она улыбнулась ему, и голос ее звучал очень ласково и доброжелательно.

Льюис уловил в этих словах мягкость. Он не чувствовал этого ни в ком уже, казалось, целую вечность — по отношению к себе, по крайней мере. Больше ему ничего и не требовалось. Она выглядела замерзшей, а он хотел, чтобы ей было тепло, и она не казалась такой уж встревоженной. Он готов был расплакаться. Он уже успел привыкнуть не испытывать вообще никаких чувств, а сейчас ему хотелось плакать. Он с ужасом уставился на нее, хотя и не хотел этого делать.

— Почему же ты не заходишь? — она снова улыбнулась.

Ему хотелось, чтобы она прекратила все это: ей не стоило быть с ним такой доброй.

— Вернись, у меня есть для тебя подарок. Ты же хочешь получить свой подарок?

Она произнесла это соблазняющее, с легкой улыбкой, как будто теперь уже не оставалось других вариантов, кроме как отдать ему подарок, заручившись его согласием. Дальше все было просто. Он теперь уже не испытывал печали, она ушла, он был тверд как никогда, тверд, как алмаз. Она дрожала и продолжала обнимать себя, но это на него не действовало: сам он мороза не чувствовал, он вообще больше не чувствовал ничего.

— Льюис! Зайди внутрь. Пожалуйста.

Что ему оставалось делать? Он зашел.

Коробка с миндалем в сахаре была завернута в целлофан и папиросную упаковочную бумагу и перехвачена тремя разноцветными лентами, завязанными в бант. Льюис в жизни ничего подобного не видел.

— С днем рождения, — сказала Элис, а затем заговорщическим тоном добавила: — Это конфеты.

Конфеты, которые он видел до этого, были в бумажных кульках и перепачканных банках. Никаких коробок не было и в помине, не говоря уже о том, что еще и упаковка могла кого-то обрадовать. А эта коробка была блестящей и яркой. Ее как будто доставили с другой планеты. Один только целлофан был очень необычен.

— Моя мама купила их в Нью-Йорке. Я попросила ее привезти их специально для тебя.

— Что ты об этом думаешь, Льюис? Прямо из Америки!

— Они такие замечательные! Я уже много лет не видела ничего подобного.

— Открой их прямо сейчас.

— Тебе не кажется, что это самая красивая коробка, которую тебе доводилось видеть?

— Нужно сказать «спасибо». Он не знает, что там внутри, — сказал Джилберт.

— Ну, он должен открыть ее.

— Давай.

— Там миндаль. Думаю, он тебе понравится. А зернышки еще покрыты сахаром. К тому же они разноцветные. Выглядит слишком красиво, чтобы прикасаться к этому, верно?

Льюис посмотрел ей в глаза, напоминавшие глаза куклы. Он выжидал. Он пристально смотрел на нее и получал от этого удовольствие.

— Девчачий подарок, — сказал он.

Она быстро замигала. Она выглядела не очень-то умной. «Так вот что не так с ее лицом, — подумал он. — Она не очень умная, и добавить тут нечего». Она могла быть мягкой, могла быть женственной, если этого хотела, — но это не имело для него никакого значения; она не была умной, и она не была его мамой.

— Льюис, это невежливо, — сказал Джилберт. — Извинись.

Льюис подумал. И решил этого не делать.

— Извинись перед Элис.

— Джилберт, все в порядке, — сказала Элис.

«Трусиха», — подумал Льюис.

— Я хочу, чтобы ты сказал «извините» и «спасибо», иначе придется все это отдать. И никаких конфет у тебя не будет.

Льюис пристально и не мигая посмотрел на нее и пододвинул коробку к ней через весь стол. Она опустила глаза на коробку. Потом поправила на ней бант.

— Я попрошу счет, — сказал Джилберт и повернулся в сторону зала.

Льюис посмотрел на Элис, теребившую ленты на коробке. Он ненавидел себя, но к этому он уже привык, да и теперь уже ничего не мог с этим поделать.

Джилберт женился на Элис в марте и после этого увез ее в Шотландию, где они провели две недели своего медового месяца. Элис стремилась поскорее вернуться в Уотерфорд. Ей очень хотелось, чтобы здесь ее приняли и полюбили. Друзья же и соседи Джилберта говорили у него за спиной о том, что этот брак ему нужен, чтобы забыть прежнюю любовь, о наивности Элис, но, как и следовало ожидать, приглашали их к себе на ужины и на вечеринки.

Элис обожала заниматься хозяйством. Она уволила Джейн и пригласила в качестве экономки женщину по имени Мэри. Мэри жила в Тарвиле, имела взрослых детей и не знала ни Элизабет, ни кого-либо, кто был с ней как-то связан. Мэри в большей степени руководила Элис, чем та ею, но Элис нравилось, что Мэри вела себя по-матерински и что она знала о ведении домашнего хозяйства много такого, с чем Элис сталкивалась впервые. Элис чувствовала себя так, будто надела на себя одежду своей матери и играла роль жены. Она надеялась забеременеть. Она наносила визиты. Когда Джилберт приходил домой, Элис уже ждала его с готовыми коктейлями, каждый вечер. Сначала это было для нее просто игрой — появиться с бокалом и спросить: «Как у тебя прошел день?» Но вскоре это стало нормой. Она всегда была на месте: в половине седьмого, в гостиной, со свежим макияжем, одетая для ужина, с кувшином «пиммз», или мартини, или еще чего-нибудь, о чем ей удавалось где-то вычитать. И Джилберт, который вначале находил это восхитительным и забавным, очень скоро стал воспринимать это как должное.

День Элис обычно проводила в Лондоне, занимаясь покупками в магазинах одежды и завтракая с друзьями, но во время школьных каникул она решила все время оставаться дома. Она провела сама с собой ободряющую беседу. Она должна стать Льюису образцовой приемной матерью и не бояться его. Она представляла себе, как он постепенно смягчится и сдаст свои рубежи. Она напоминала себе, что, когда они познакомились с Льюисом, со дня смерти Элизабет не прошло и пяти месяцев, но ей сложно было не забывать об этом, потому что жизнь Джилберта до нее казалась ей очень далекой и туманной.

В первый раз она отправилась на вокзал Виктория встречать школьный поезд в апреле, на пасхальные каникулы. Сначала ей показалось, что все мальчики одеты одинаково, и она испугалась, что может не узнать его и все поймут, что она приемная мать. Она стояла рядом с какой-то женщиной у загородки и всматривалась в толпу. Но при внимательном рассмотрении мальчики не оказались одинаковыми, как она того опасалась, многие из них выглядели довольно странно или смешно: с неправильно выросшими зубами, нескладные или чересчур маленького роста. К Льюису это не относилось: у него было все в порядке и с одеждой, и с телосложением, причем и то и другое его не заботило. Он выбрался из вагона вместе с группой из троих или четверых ребят. Они все время толкались и подшучивали друг над другом, пока осматривались на перроне в поисках багажа и родителей; они явно были из одной компании, так что она убедилась, что его в школе не избегают, и испытала гордость за него.