— Никто из нас не видел, что там произошло, верно? Конечно, это просто немыслимо. Он нервирует окружающих, заставляет людей чувствовать себя неловко.

— С таким приемным сыном, должно быть, ужасно тяжело.

— Никто не говорит, что приемного сына нужно обязательно любить, но на самом деле — только представь себе! — столкнуться вот с этим!..

— Я не сомневаюсь: Элис очень сильная женщина.

— Тс-с-с! Ты видела, чтобы она сегодня что-то пила?

— Нет! Я знаю…

Они присоединились ко всем остальным в гостиной, и званый обед, на котором хватало тем для обсуждения, в общем, удался. Эд и Том были героями дня и постоянно находились в центре внимания. Они оказались готовыми встретиться со злом лицом к лицу. Они обнаружили его и искоренили.

Джилберт и Элис проехали мимо Льюиса, который шел через деревню пешком. У своего дома Джилберт остановил машину, задним ходом доехал до середины подъездной дорожки и заглушил мотор. Теперь ему была видна дорога. Льюису пришлось бы пройти мимо их дома, если бы он решил попасть на станцию, и Джилберт не позволил бы ему это сделать.

Элис взглянула на Джилберта, который сидел за рулем, но тот никуда не ехал, не парковался и не выходил из машины. Казалось, он совершенно обессилел, просто сидел за рулем и ждал.

Через некоторое время они увидели Льюиса. Он все еще был довольно далеко.

Элис совершенно закоченела. Она чувствовала, как что-то закончилось и она подошла к какому-то рубежу. Это выглядело так, будто они с Джилбертом из-за своей бездетности застыли во времени, а Льюис с его подлым вредительством также связывал их. Ей хотелось освободиться. Она, борясь с жалостью и отвращением, перевязывала ему руку и вытирала кровь слишком много раз, тогда как Джилберт оставался чистеньким в своем офисе. Она была как санитарка на войне, перевязывала солдат, чтобы они могли снова идти сражаться, но это была не война, и она с его отцом не хотели быть повязаны такой тайной.

Она посмотрела на идущего к ним Льюиса. Теперь он был уже близко и заметил их, но все равно продолжал идти. Она решила, что расскажет обо всем.

Джилберт сначала ей не поверил. То, что Льюис наносит себе увечья, уже стало для Элис нормальным, и ей было стыдно описывать это, как будто речь шла о ней самой.

— Что ты такое говоришь? — сказал Джилберт. — Он сам делал с собой такое?

— Да.

— Просто чтобы причинить себе боль?

— Да.

В его лице что-то изменилось — как будто по нему прошла какая-то тень, — и в этот момент Элис подумала, что он сейчас что-то сделает, что-то неконтролируемое, и ее охватил ужас, но Джилберт не сделал ничего. Он смотрел застывшим взглядом, как его сын подходит все ближе и ближе, и ждал. Элис только теперь заметила, что почти перестала дышать.

Льюис подошел к ним, и Джилберт вышел из машины. Элис подумала, что лучше бы ей было зайти в дом и не видеть всего этого. Джилберт двинулся на Льюиса, который пытался пройти мимо него. Она не могла слышать, о чем они говорили, но ей это было и не нужно. Джилберт кричал на Льюиса, а тот пятился; Джилберт потянулся к Льюису и схватил его за руку, они начали бороться, так как Джилберт пытался задрать сыну рукав, чтобы посмотреть на руку. Никто посторонний не мог их видеть, но Элис все равно закрыла лицо из-за стыда за них обоих и не видела, как Льюис, вырываясь от своего отца, бросил в ее сторону быстрый взгляд.

Джилберт, державший Льюиса за руку, наконец задрал его рукав. Рука Льюиса оголилась, и они оба внезапно замерли.

Джилберт не мог показать чувства, возникшие у него при виде шрамов на руке своего сына, или по поводу этого дня, или относительно тех вещей, которые на его памяти Льюис вытворял после смерти Элизабет. В какой-то миг, словно сцену, выхваченную вспышкой фотографа, он увидел образ сына, который когда-то, в прошлом, ему рисовало его воображение. Затем он отпустил изрезанную руку Льюиса, заглянул ему в лицо, и Льюис увидел в своем отце отражение самого себя. Джилберт велел ему поправить одежду и, развернувшись, пошел прочь. Похоже, между ними произошло самое худшее из того, что могло случиться.

Уотерфорд был погружен во тьму. Сквозь теплый весенний воздух тихонько пробирался холодный ветер. Кит спала в своей постели и видела сон, который ей очень нравился. Элис и Джилберт спали, взявшись за руки; они иногда делали это, сами того не зная, потому что никогда не просыпались в таком положении.

Двери гостиной медленно открывались и закрывались от сквозняка. По дороге шел — вернее, пытался идти — Льюис; он был пьян, и благодаря состоянию опьянения и окружающей темноте чувствовал себя ни с чем не связанным в этом мире. Ему казалось, что он видит деревню и людей, спящих в своих постелях, с высоты; иногда он начинал двигаться над землей быстро и ничего не чувствовал, когда падал; с одной стороны, это было вроде бы забавно, а с другой — вроде бы и нет.

Деревня спала; за этими стенами, за окнами, на вторых этажах маленьких домов спали ее жители, они ничего не видели и не слышали в своих кроватях, в то время как могло произойти что угодно. Льюис брел посередине дороги, продолжал падать и должен был все время помнить, что ему каждый раз нужно подняться на ноги.

Он дошел до церковного двора и остановился в темноте, но церковь выделялась перед ним еще более темным пятном.

Главные двери были не заперты и открылись очень легко, когда он повернул железное кольцо на них. Чернота внутри казалась плотной и осязаемой, и он шагнул в нее. Он стоял, чувствуя прикосновение церковного воздуха, затем оперся о скамью, уронил голову и опустился на колени.

Он стоял в таком положении, с опущенной головой, и ждал. Он думал, что Бог может прийти к нему и исцелить его. Он ждал и стыдился своего ожидания, потому что Бог так и не приходил, а если бы и пришел, то Льюис, с его черным сердцем, просто не узнал бы его. И все же он продолжал с безысходной надеждой ждать, но ничего не происходило.

Он встал, продолжая опираться о спинку скамьи. Перед его глазами возникла бритва, но ее у него не было. Он не мог почувствовать, как режет свою руку. Но ему нужно было что-то такое. Он сунул руку в карман и нашел там спички.

Поджечь экземпляры Библии было легко, как и бархатный занавес позади мостков для хора, который был старым и сухим, но он не знал, как, имея только спички, заставить разгореться деревянные скамьи, поэтому вломился в кладовую в подсобном помещении и нашел хранившийся там керосин для обогревателей. Керосин загорелся легко, и его было достаточно, чтобы разлить повсюду, и он лил его на все, что попадалось на пути, и на пол и смотрел, как языки пламени бегут наперегонки и встречаются друг с другом.

Когда огонь разгорелся по-настоящему, когда он стал громадным и ничто больше не могло остановить его, этого все равно показалось мало. Крашеное дерево от жара покрывалось лопающимися пузырями лака, гигантские свечи плавились и растекались по полу. Жар выталкивал его к выходу. Но этого было недостаточно. Этого было ничтожно мало.

Уже снаружи, в ночном спокойствии, он облил керосином недвижимые могилы; от загоревшейся травы шел дым, запахло зеленью. Он попытался вывернуть надгробные камни, чтобы разбить ими руки и голову. Этого было недостаточно. Сейчас ему всего было мало, он дошел до самого конца. Он проиграл, у него ничего не осталось, он лежал на могиле своей матери и плакал, и пытался зарыться в землю, потому что по своей пьяной глупости думал, что это для него был единственный способ найти покой.

Первые люди, прибежавшие к церкви, не заметили Льюиса в темноте позади яркого огня. А когда заметили, то не подошли к нему, а сразу вызвали полицию. Он был ко всему отсутствующе безучастен.

Тепло и холод по очереди накатывали на деревню, пока холодный воздух не победил и не прихватил все вокруг жестким морозом. Церковь горела очень жарко. Оконные стекла полопались, и улица была засыпана их осколками. Замерзшая дорога заполнилась наблюдавшими за пожаром людьми, а небо тем временем уже начало светлеть. Тусклое утро, толпа и горящая церковь странным образом напоминали прошедшую войну. Люди были шокированы, они были одеты не как обычно, другими были выражения их лиц, а вид все еще пылавшей церкви, обожженной травы и закопченных могильных плит казался сюрреалистическим и отталкивающим. Сама деревня была такой же, как всегда, но в центре ее горела церковь. Это было дьявольское зрелище.