У Морозова тогда была еще одна серьезная причина побывать в Москве: предстояло получить Золотую Звезду Героя. Он был удостоен этой высокой награды за таран фашистского аса на встречном курсе. Анатолий Афанасьевич мог спокойно съездить в столицу и на поезде, однако считал это недопустимым. «Не время раскатывать за наградами», — сердито хмурился он. Решено было использовать самолет — а вдруг по пути встретятся стервятники…

Никогда не забуду взволнованности Морозова, получившего награду из рук М. И. Калинина. Мы «обмыли» ее по всем фронтовым правилам и сфотографировались на память вместе с механиками. Получив свои машины с новым вооружением, возвратились в полк.

У одного из лучших советских асов первых дней войны Анатолия Морозова, моего ведущего, моего боевого товарища, я учился всему, что было нужно для боя. Каждая его атака на врага была точно рассчитана и смертельна.

Кристально честный человек, Морозов недолюбливал тех, кто в бою не придерживался предписанного маневра, уходил из строя раньше времени или трусил. Однажды (это было западнее Сталинграда) двенадцать полковых истребителей вышли на сопровождение сорока бомбардировщиков Пе-2. «Петляковы» под командованием подполковника Пушкина шли девятками, мы по сторонам — справа и слева, сзади и выше. Вначале все шло так, как отработано по плану: Пе-2 отбомбились и, обогнув Сталинград с юго-запада, устремились на восток, к своему аэродрому.

В воздухе — относительно спокойно, лишь зенитная артиллерия противника ведет сильный огонь по нашей общей группе. Но как только мы перетянули на левый берег Волги, откуда-то сверху как снег на голову свалилось около двадцати «мессершмиттов». Часть из них устремилась на истребители, остальные, прорвавшись сквозь наши боевые порядки, попытались атаковать бомбардировщики. Завязался упорный воздушный бой. «Пешки», прибавив скорость, уходили на максимальной. Я со своим звеном находился справа. Когда увидел, как через меня и выше пошли в атаку с пикирования пары «мессеров» (некоторые начали заходить нам в хвост), быстро развернул звено влево и навстречу «психической» атаке гитлеровцев, поливая их огнем из пушек и пулеметов. Группа, не приняв боя, резко рванула вверх. И только часть самолетов, несмотря на все наши отсечные атаки, продолжала рваться к «петляковым».

Сначала вспыхнул один Пе-2, за ним другой. На полном газу мы лупили по фашистам из пушек и пулеметов. Один, второй, третий стервятник свалились на землю.

Бомбардировщики со снижением уходили все дальше на восток, мы кружились над ними, отражая атаки наседавших фашистов. В это время я заметил, как один из наших истребителей со снижением ушел под низ бомбовозов и так следовал до самого аэродрома посадки.

На разборе все выяснилось. Этот истребитель в бою не участвовал — прятался под фюзеляжами Пе-2. Его приметили воздушные стрелки «петляковых». Говорили об этом откровенно и жестко.

— Как это понимать? — с горечью в голосе спросил у летчика командир.

— Плохо работал мотор, — опустил тот глаза.

— Проверить, — приказал командир инженеру. Оказалось, что с мотором все нормально. Значит, причина — у пилота сдали нервы.

Разобравшись в этом неприятном инциденте, командир полка принял суровое, но справедливое решение: струсившего летчика отдать под суд военного трибунала. Забегая вперед, скажу: летчик полностью искупил свою вину в жестоких боях, сумел переломить себя и хорошо летал впоследствии на И-16. А не прими Морозов вовремя решительных мер, этот человек несомненно погиб бы, растерявшись под огнем «мессеров»

Морозов был не только строгим и справедливым командиром, но и душевным товарищем. Иногда в перерывах между боями, чтобы снять у летного состава нервное напряжение, ухитрялся организовать для ребят рыбалку, а в дни, когда командование предоставляло нам кратковременный отдых, возил летчиков в театры, на концерты.

Особой смелостью и личным обаянием отличался командир эскадрильи Амет-Хан Султан. Куда бы ни забрасывал его боевой приказ, он везде делал свое дело с высочайшей ответственностью и отличным качеством. Отважный и решительный, Амет-Хан не останавливался ни перед чем при выполнении поставленной задачи. Если не удавалось поразить противника огнем, он таранил его крылом своего самолета, рисковал собственной жизнью во имя победы и всякий раз выходил победителем. Понятно, для этого нужна была сильная воля высочайший морально-психологический настрой.

…Это было под Сталинградом. Один из наших танковых корпусов перешел в контратаку севернее населенных пунктов Ерзовка и Орловка, оттеснил противника, вклинился в его оборону, но был отрезан фашистскими частями в глубоких балках. Следовало отыскать место расположения корпуса и нанести удар по противнику с воздуха. Разведка была поручена Амет-Хану и мне. Посоветовавшись, мы приняли решение лететь на бреющем. Так было безопаснее: в воздухе над этим районом постоянно висели вражеские истребители.

Прижимаясь к земле, мы прорывались к своей цели над лощинами и балками. Но, добравшись туда, где находился танковый корпус, растерялись: словно в пекле, наши тридцатьчетверки отражали непрерывные атаки танков с крестами на броне. Ошибиться было невозможно, хотя вокруг все балки оказались забиты войсками.

Мы сделали над этим районом несколько кругов на бреющем, еще раз уточнили место расположения своих. Чуть поодаль, в тылу, фашистские солдаты в одном нательном белье вели по нам огонь из всех видов оружия — автоматов, пулеметов, зенитных орудий. Мы нанесли на карту и эту огневую позицию врага.

Резко развернулись влево по балке и наскочили-таки на плотный заградительный огонь врага. Шквал металла обрушился на машину. Несколько осколков от снарядов «эрликон» попали в двигатель моего самолета. Он тут же закашлял и начал давать перебои. Немедленно докладываю от этом Амет-Хану, прошу его уходить, уверяю, что как-нибудь дотяну до своей территории.

— Я тебя не оставлю, — резко возражает Амет-Хан. — Следуй за мной.

Скорость моей машины резко падает, мотор будто чихает. В кабину брызжут горячие масло и вода. Бронированное прозрачное лобовое стекло кабины заволакивает масляная пленка, смотрю только в боковые. Температура воды резко поднялась, кипящие брызги слепят глаза, испаряются, и я задыхаюсь.

Севернее Сталинграда над Мамаевым курганом убеждаюсь, что через Волгу не перетяну. Впереди водная гладь, подо мной развалины города, а на северо-западе хозяйничает противник. С левым креном со снижением иду на север. Вот и небольшая площадка между столбами электропередачи. Нейтральная полоса — я приметил ее. Сажусь на «живот».

Амет-Хан Султан делает надо мной круг, машет крыльями, бьет из пушек по фашистам и уходит на восток. Под прикрытием командира я успел выбраться из кабины и, прихватив с собой часы и парашют, скрыться в траншее нашего переднего края.

Спустя пару минут начинается интенсивный обстрел моего самолета из орудий и минометов. Только я уже на командном пункте командира 64-й стрелковой дивизии и докладываю о результатах разведки.

Это один из многих эпизодов командирского умения Амет-Хана и его заботы о подчиненных.

Но вернусь к своим размышлениям.

Командир — ведущий группы, первый воспитатель и наставник. Он обучает ведомых элементам полета и новым тактическим приемам по принципу «делай, как я», и это предъявляет к нему очень высокие требования. Он не может, понятное дело, научить всему этому летчиков, если сам не знает и не умеет делать все лучше, чем они, не владеет методикой обучения. Авиационный командир обязан быть в высшей степени грамотным технически, иметь широкий политический кругозор, знать психологию врага, уметь мыслить диалектически, разбираться в человеческих характерах, быть хладнокровным, не теряться в экстремальных условиях, при стрессовых, как сейчас говорят, ситуациях. Трудно перечислить все требования, которые могут быть предъявлены к командиру на войне, когда обстановка в воздухе чрезвычайно сложна и изменчива, изобилует критическими моментами, вынуждающими в считанные секунды принимать решения, причем единственно верные, способные обеспечить не только личный успех, но и победу каждому в отдельности летчику, коллективную победу группе.