Одновременно с комиссиями, которые приходили, чтобы "закрыть, прикрыть, присоединить", были комиссии, которые помогли Библиотеке. Так, в апреле 1923 года пришла для проверки работы Библиотеки комиссия Московского комитета рабоче-крестьянской инспекции (МК РКИ). В то время МК РКИ была "грозой" московских учреждений, ничего хорошего от нее не ждали. Но нам эта комиссия добавила несколько штатных единиц. Это было небывалое событие. Когда я пришла в библиотечный отдел Главнауки и сказала, что у нас теперь по штату должно быть 13 единиц вместо 5, мне просто не поверили, но вскоре пришел официальный документ, подтверждающий новое штатное расписание.

Тогда, в первые годы советской эпохи, новая власть поддерживала людей, стремившихся принести пользу государству, вне зависимости от их партийности. Позже появились партийцы, которые считали, что Библиотека, распространяющая иностранную литературу, вредна и, во всяком случае, во главе такой Библиотеки не может стоять беспартийная, пусть она и создала ее. Руководитель советского учреждения не мог не быть членом партии. Но до 1932 года о моем вступлении в ВКП(б) не могло быть и речи. А с 1932 по 1938 год прием в ряды партии был вообще приостановлен. В 1938 году я стала кандидатом в партию, а в 1939 году членом ВКП(б).

В июле-августе 1922 года я провела свой первый отпуск у родственников на Украине: в Киеве у тети Ольги Яковлевны Москаленко, в Одессе у дяди Якова Яковлевича Кноте. Видела и Сережу Королева, он стал уже юношей. Снова встретилась с Василием Николаевичем и влюбилась. Вернувшись в Москву, жила мыслями о Василии Николаевиче и ожиданием от него писем. Увы, очень редких!

К сожалению, не сохранились мои письма к Василию Николаевичу того времени. Но сохранились некоторые его письма ко мне.

Вот отрывок из его письма, посланного сразу после моего отъезда в Москву:

Киев, 13.IX.1922 г.

Прошло уже несколько дней, как Вы уехали, но мыслями я по-прежнему с Вами. Думать о Вас, вспоминать день за днем все наши встречи — это большая отрада. Три недели трепетной радости, тысячи новых переживаний, целый рой новых мыслей, мечтаний, надежд — надежд на что-то новое, хорошее, мечтаний о счастье, о светлом счастье…

Разве можно забыть это, разве можно об этом не думать?!

Но три недели промчались, как три дня, а счастья нет. Оно было близко. Я его почти осязал. Но мое хождение вокруг да около него, а взять его, схватить, привлечь к себе не отважились. И такое возможное, такое большое, оно невольно разменялось <…>

Целую. Ваш В.

Но до счастья еще было далеко. В разлуке со мной Василий Николаевич начинал сомневаться в своем чувстве, сказывалась разница в возрасте и его природная деликатность. Моя пылкость настораживала и пугала его. Я же страдала и мучилась оттого, что не могу быть рядом с любимым человеком, не могу доказать ему, что мы должны быть вместе.

В Библиотеке продолжалась борьба за существование. Работы было много. Искали новые фонды и новые методы работы. Поставили две основные задачи: необходимо было создать фонд актуальной и наиболее ценной литературы на иностранных языках и сплотить вокруг Библиотеки постоянное ядро читателей.

Для пополнения книжных фондов изыскивались все возможности приобретения иностранной литературы, как имеющейся в стране, так и выходящей за рубежом. В Москве тогда было много революционеров-реэмигрантов. Они знали иностранные языки и были очень заинтересованы в современных иностранных газетах и журналах, особенно коммунистических. Их получали только в Коминтерне, для некоминтерновского читателя они были недоступны. В библиотеках их не было. Помогло мое знакомство с Кларой Цеткин, одной из руководителей Коминтерна. Я поехала к ней, рассказала о Библиотеке, о том, как нашим читателям нужна текущая зарубежная периодика, намеренно подчеркнула, что библиотека находится рядом с общежитием Коминтерна, что и коминтерновским работникам тоже нужны иностранные газеты и журналы, и попросила помочь. Зная, что Клара Цеткин лично получает зарубежную прессу, я спросила, не могла бы она передавать нашей Библиотеке прочитанную ею периодику. Она с радостью согласилась. "Приходите ко мне в комнату, девочка, не стесняйтесь, если буду спать или дремать, — сказала Клара Цеткин, — берите газеты и журналы, но только с левой стороны кресла, те, что уже прочитаны; с правой же стороны пока не трогайте — эти газеты мною не просмотрены, журналы не прочитаны, а в них вся моя жизнь. Значит, если я сплю, отдыхаю, вы можете войти потихонечку и забрать все с левой стороны". Я была очень рада, так как нас обвиняли в том, что в библиотеке есть только старые романы и обслуживаем мы старых московских салопниц.

Иногда я заходила просто навестить ее, тем более что она жила рядом с Библиотекой в Штатном переулке (район Остоженки). Вспоминаю старинный особняк, завешенная толстыми портьерами большая, полутемная, пахнувшая лекарствами комната, вольтеровское кресло в глубине и дремлющая в нем, укутанная пледом Клара Цеткин. Были видны ее морщинистые, но очень приятные руки… Мне она казалась глубокой старухой, а ей, вероятно, было лишь за 60. Она просыпалась, я садилась на скамеечку около нее, и она рассказывала что-нибудь интересное из своей революционной жизни. Приходил ее сын Максим. Он очень уважал мать, вокруг которой был тогда ореол значимости. Она очень любила сына, но была настоящей революционеркой, и, конечно, на первом месте у нее всегда была общественная и партийная работа. Максима я встретила в 1958 году в Карловых Варах. Он был очень болен. Мы вспоминали дом в Штатном переулке, Библиотеку, и как Максим приносил нам газеты, журналы и разные брошюры, так нужные нам тогда. Думали, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он остался в Советском Союзе. Недавно я узнала, что он умер.

Я приходила к Кларе Цеткин почти ежедневно, как на работу, и тихо, чтобы не разбудить тогда уже больную Клару, брала стопку газет и журналов, лежавших на полу с левой стороны кресла. Так же тихо уносила их в Библиотеку.

Благодаря зарубежной прессе, поступавшей к нам таким образом довольно оперативно, Библиотека стала в то время одним из немногих в Москве доступных центров информации, где можно было получить сведения о современной жизни Запада. Сразу расширился круг читателей. Читать текущую прессу на иностранных языках можно было только коммунистическую, так как другой прессы не было, из газет это были в основном немецкая "Rote Fahne", французская "L’Humanite", итальянская "Unita". Спрос на них был огромный. Я рассказала об этом Кларе Цеткин, она договорилась с кем-то из коллег-коминтерновцев, и нам стали давать еще один экземпляр этих газет.

Библиотека продолжала увеличивать свои фонды. Современную иностранную литературу, в основном беллетристику на немецком, французском и даже английском языках, мы стали получать из Берлина от нашей книжной закупочной комиссии в Германии.

Библиотека добивалась передачи ей иностранных книг, лежавших без движения в других фондах. Так, осенью 1922 года мы выяснили, что в библиотеке им. Островского, помещающейся по соседству и находящейся в ведении Хамовнического райисполкома, уже в течение 2,5 лет в подвале в неразобранном виде лежат книги на французском, немецком и английском языках. Администрация библиотеки только приступила к их разборке и каталогизации. Библиотека им. Островского обслуживала главным образом рабочую массу района и не нуждалась в такой литературе. Наши просьбы увенчались успехом, и Библиотека получила около 12 тысяч томов иностранной литературы.

Деятельность Библиотеки получила поддержку московской интеллигенции и учащейся молодежи. Хочу привести ниже письмо группы профессоров, преподавателей и студентов МГУ и других московских вузов в Главнауку Наркомпроса о выделении Библиотеке иностранной валюты на закупки периодики за границей.