Комната, куда вёл спуск, в прошлом была кладовой. Стойки стеллажей прогрызла ржавчина, и они завалились, рассыпав по полу сгнившие бумаги. Полки с крашенными досками давно опустели. Видимо здесь был пожар, так как краска на стенах почернела, а, растрескавшись от времени, теперь разошлась белыми шрамами. Круг света высветил на полу старую куклу — голого пупса с оторванной ногой и опалёнными волосами. Эта картинка напомнила ей избитое клише из фильмов ужаса, но почему-то усмехнуться над ней не получилось — страшно. Арина сделала несколько шагов по направлению к длинному туннелю, до противоположного конца которого не мог дотянуться свет. В темноте под ногами гулко заскрежетали обломки чего-то, разбившегося пару десятилетий назад.

Обострившиеся чувства бастовали против пребывания в этом месте. Больше всего на свете хотелось вернуться, выбраться из этого давно покинутого склепа.

Она шла дальше.

Коридор пестрел одинаковыми дверями. Двери находились в равных промежутках друг от друга, их красили одной и той же голубой краской, которой в СССР красили всё, их сделали одинаково массивными, бронебойными, как сейфовые ячейки, с толстыми железными засовами. С годами они одинаково покрылись гнойными нарывами ржавчины. Арина медленно шла сквозь кладбище советского прошлого шестидесятых годов. На стенах висели десятки счётчиков, блоки с архаичными реле, табло и бессчетным количеством разноцветных, наполовину выпавших кнопок. Большинство дверей были плотно закрыты, так что оставалось только гадать, что скрывалось за аббревиатурами ИВЦ-51, М-2, КП-9. КМР — Комнату Матери и Ребёнка, она расшифровала лишь благодаря трафаретному рисунку малыша. Неожиданно стены туннеля разошлись в стороны. Арина оказалась на подземной площади, в центре которой возвышался шестиметровый дизельный генератор. В прошлом ей не доводилось видеть генераторов, но она почему-то сразу догадалась, что перед ней именно он. От огромной махины во все стороны по стенам расползались кабели, с превратившейся в труху изоляцией. Солярка вытекла и давным-давно испарилась, но чёрная маслянистая субстанция на полу осталась — как кровь у туши большого подстреленного животного. Генератор мёртв, это бы понял любой. Его тоже изъела ржавчина. Панели приборов на стенах кто-то выпотрошил, и теперь из них торчали разноцветные шнуры. Было совершенно не понятно, кто и каким способом смог затащить этот гигантский механизм настолько глубоко под землю. Комната напомнила ей площадь перед памятником какому-нибудь давно забытому советскому деятелю — не хватало только гвоздичек у подножия генератора.

Арина пошла дальше. Стены снова сузились. Всё чаще встречались распахнутые комнаты, иногда с вырванными и брошенными на пол дверями. Здесь были "Душевая" с неожиданно девственно-белыми фаянсовыми раковинами, "Столовая" с горой алюминиевых тарелок и кастрюль столь крупных, что в каждой можно было сварить суп на целую роту солдат и даже комната N4 "Раздвевальная". Однажды ей встретилось помещение, вероятно, узел связи: по периметру стояли прогнувшиеся столы, а на них сотни, тысячи телефонов. На полу валялись круглые циферблаты, оторванные трубки и внутренности старых аппаратов. Она никогда не видела столько телефонов в одном месте. Ни одна трубка не лежала на месте — никто никогда сюда уже не позвонит. Комнату покрывал толстый слой пыли, так что она напоминала старую выцветшую фотографию.

Туннель, казалось, никогда не кончится. Она переступала через какие-то разбитые приборы, светила на полки с почерневшими банками, читала старые названия на сгнившей бумаге, к которой стоит прикоснуться и она рассыпается в прах и чувствовала себя ничтожной пылинкой, угодившей в Некрополис.

Внутри Арины балансировали сразу несколько чувств: любопытство, восхищение и панический страх. Не стоило человеку возвращаться в это место. Стены забыли кого им нужно защищать, одичали и теперь враждебно пялились ей в след. Арина отчётливо чувствовала, что за ней наблюдают. Временами, она резко оборачивалась, но неизвестный успевал бесшумно улизнуть. Проходя мимо некоторых комнат, она чувствовала неистовое зло струящееся изнутри. Шестое чувство подсказывало — не стоит тревожить тьму, и она не светила внутрь. Синее платье давно превратилось в тряпку, а теперь ещё и промокло от пота. Из-за сырости, но больше из-за страха она замёрзла и теперь мелко дрожала от холода, но больше всё же от страха. Зачем она сюда пошла? Душа уходила в пятки в те мгновения, когда далеко позади что-то неожиданно падало на трубу и низкий, но резкий звук разлетался по мавзолею холодной войны. "Что это? Там кто-то есть? За мной кто-то идёт? Меня хотят убить?" — если в такие моменты позволить задать себе эти вопросы — паника непременно захватит сознание, парализует страхом, поэтому Арина гнала вопросы прочь. Несколько раз в луч фонарика попадали мыши, так что она грешила на них.

Вся выдержка бесследно улетучилась, стоило ей почувствовать прикосновение к ноге. Арина ощутила волну бессильной паники, голову сдавило, как и грудь, но она понимала — кричать, ни в коем случае нельзя. Прикусила губу, настолько сильно, что почувствовала солоноватый вкус крови, тихо заскулила от обуявшего ужаса. Руки так тряслись, что свет конвульсивно скакал по стенам и потолку, а глаза не успевали ничего заметить. Арина упала. Зажмурилась. Детская вера в то, что "если я не вижу, то не видят и меня", иногда возвращается и во взрослом состоянии. Только через минуту судорожное напряжение немного отступило.

— Сестрёнка, сестрёнка, это я — Мирон, — теребил её за рукав Домовой, — прости, я не хотел пугать! Сестрёнка?

Заболела голова. Она с трудом открыла глаза и наконец-то вздохнула, но ещё не смогла ответить.

— Вот и славненько! Вот и хорошо! Молодец какая, далеко ушла! Молодец! — он погладил её по плечу, по волосам, — сейчас пройдёт… Теперь я с тобой, всё будет хорошо! Но сестрёнка, нам нельзя отсиживать, здесь зло — нехорошее место, надо сделать, дело и уходить — нельзя оставаться, надо уходить…

— М-м-мирон, зачем ты меня напугал? — заикаясь, тихо пробормотала она, — я чуть с ума не сошла… Тут и так страшно, а ещё ты за ноги хватаешься!

— Я же извинился! Хватит сидеть, надо идти, я их нашёл! — Домовой потянул её за подол.

— Стой, кого это ты нашёл?

— Их! Тут близко, скоро сама всё увидишь! Идём.

— Мирон, рассказывай!

— Долго рассказывать — идём! Идём!

Он был явно возбуждён. Решительность Домового потихоньку передавалась и ей. В конце концов, в компании напарника не так страшно. Арина поднялась, зачем-то попыталась отряхнуться — не помогло, платье пропиталось грязью насквозь:

— Ладно, веди.

— Угу. Сейчас…

Он ударился о пыльный пол и начал извиваться. Захрустели суставы маленькое тело начало неправильно изгибаться.

— Мирон, зачем ты превращаешься? — удивилась Арина.

— Так надо, — с трудом коверкая каждое слово, произнесли человеческие губы, из которых уже высовывались собачьи клыки.

Ей никак не удавалось привыкнуть к этому зрелищу. Его шерсть ещё некоторое время бурлила — под ней происходила невероятная метаморфоза, и вот мохнатый коричневый Йоркширский терьер, помахивая хвостом, быстро побежал вперёд. Арина тяжело вздохнула, поспешила за ним.

Антураж туннеля не менялся. Двери, разбитые старинные электроприборы, пыль. Они двигались быстро, рассмотреть комнаты более внимательно не получалось — оно и к лучшему. Конец главного коридора забытого бомбоубежища так и не появился. Они свернули в небольшое ответвление слева, настолько узкое, что продвигаться по нему можно было только боком, прошли метров сто и тут вдалеке забрезжил неровный тусклый свет, показавшийся после всепоглощающей тьмы, ослепительно ярким. Свет — значит люди! Арина с облегчением улыбнулась самой себе — самое страшное позади. Несколько шагов, низкий дверной проём и они внутри небольшой квадратной комнаты. Вот он — жилой отсек, а она гадала, где по задумке проектировщиков должны спать те, кто будет пользоваться ИВЦ-51, М-2, КП-9 и "Раздевальней". У трёх стен стояли три покосившиеся от времени двухъярусные кровати с поеденными мышами матрацами. В центре на грязной табуретке одиноко горела свеча, её огонёк опасно заколыхался от сквозняка. В неровном свете, она увидела трупы детей. Совсем маленькие — лет по двенадцать не больше. Мальчики или девочки — не сказать: все одинаково истощённые. Глубоко запавшие глаза и щёки, серая кожа, обтянувшая рёбра, нездорово тонкие ручки. Детей не кормили не меньше месяца. Очнувшись от страшного зрелища, она вспомнила, кто здесь врач. Подбежала к первой кровати, осторожно проверила, есть ли пульс на шейной артерии. Пульс был, так же как у всех остальных детей. Нитевидный, слабый, но был! Мальчик, лежащий на нижнем ярусе центральной кровати, неуверенно приоткрыл глаза, расширенные зрачки сфокусировались на Йоркширском терьере, который бесцеремонно залез к нему на матрац: