Уже на следующий день, после заселения, когда Домовой бесновался выражая протест против нового места: разрушая технику, жутко матерясь. Все заметили, что его шерсть начала блестеть — не напоминала больше слоящиеся пучки, как у блохастой собаки. С каждым днём Мирон менялся. В конце концов, он успокоился, заплёл бороду в косы, почистился, где-то раздобыл новую одежду. Оставаясь наедине, коллеги шутили, что заполучили образцово-показательного Домового хоть и жутко вредного.

— Мирон, хочешь чаю? — как бы невзначай поинтересовалась Арина. Она заметила, если к Домовому обращаться напрямую, он всегда хамит — вероятно, думает, что на него пытаются влиять, но если задать вопрос вскользь — между делом, вполне можно надеяться на адекватный ответ.

— С мёдом? — буркнул отвернувшийся Мирон.

— Угу, я как раз из дома принесла липовый.

— Буду.

Арина еле сдержала улыбку, понимая, скольких сил стоил Домовому этот сдержанный ответ — больше всего на свете он любил сладости, как и она.

— Слушай, а ты не знаешь, где все?

— Не знаю и знать не хочу. Ненавижу вас! Ну, в смысле тебя немного, а всех остальных сильно ненавижу! Взяли бедного Мирона, вырвали из родного гнезда…

Она перебила, потому что слышала эту песню десятки раз:

— То есть никто не приезжал? Не звонил?

— Нет.

— Ну и ладно. Угощайся!

Арина разложила на столе мятные пряники и чудесные шоколадные пирожные, тающие во рту. У Мирона загорелись глаза. Теперь уже он не смог сдержаться: подскочил к столу, отхлебнул чай, дрожащей рукой потянулся к лакомствам — пальцы подрагивали — Домового мучила проблема выбора.

Она недаром подала столь богатый на сладости завтрак. Недавние воспоминания подтолкнули Арину к любопытному эксперименту. Ещё раз, продумав беседу, она "случайно" обронила кусочек пряника на пол:

— Ой, какая я неловкая! Блин, как жалко… Такой вкусный был пряник и больше не осталось…

— Чё паришься? Доешь! — с набитым ртом пробормотал Мирон.

— Я бы с радостью, но мне нельзя…

— Чё эт нельзя? Земля нам мать, можно подобрать…

— Это вам можно. Ты ведь знаешь, я из Армении, наш народ живёт иначе, нам правила не позволяют, есть с пола, — реакции, которую ожидала Арина, не последовало, может Домовой не слышал? Она сделалась совсем печальной, — ах, как жаль… весь день испорчен! Терпеть не могу эти правила! Куда не плюнь — то нельзя, это запрещено — никакой жизни! Не спорь с отцом — отец всегда прав. Не влюбляйся — мужа тебе подберёт семья. Не гуляй позже девяти вечера… Правила, правила, правила!

Мирон равнодушно жевал.

Арина по-настоящему расстроилась — план не сработал, оставался последний шанс. Она воровато огляделась:

— Ладно, здесь ведь никого кроме нас нет… Чёрт с ними — с правилами! — осторожно взяла упавший кусок пряника, медленно поднесла ко рту.

Длинная рука Домового с силой ударила её по ладони. Пряник отлетел в сторону, ударился о ближайшую стену, рассыпался на тысячу крошек.

— Правила нарушать нельзя. Никогда не нарушай правила! — заявил Мирон. Серьёзно посмотрел на неё. Потянулся за чаем.

— Я тебя умоляю! Это же всё чепуха! Что бы произошло, если бы я его съела?

— Правила нарушать нельзя! Так завещали пращуры, так жили деды, так будут жить наши внуки. Правила нарушать нельзя! У каждого свои правила — чти их.

Настолько продолжительной беседы у них ещё никогда не было. Арина сделала вывод, что Домовой добреет или глупеет от сахара. Решила продолжить игру. Тяжело вздохнула:

— Ох, конечно, Мирон, тебе легко говорить: ты Домовой — для вас человеческие правила не писаны, я вообще сомневаюсь, что у вас есть какие-то правила… А я? После тридцати замуж уже нельзя — старая дева, красную помаду нельзя — будут считать шлюхой, высокий каблук нельзя — женщина не должна быть выше мужчины, прекословить брату нельзя — потому что он мужчина, а у меня он ещё и идиот, но слова ему не скажешь — нельзя! Всюду: нельзя, нельзя, нельзя! Сил моих нет жить по правилам!

Она печально уронила голову на ладони, успела заметить в глазах Домового намёк на подозрительности, поспешно достала из сумки зефир:

— Вот совсем забыла — кушай на здоровье!

Мирон чуть не подавился слюной, схватил упаковку:

— Не грусти. Я-то думал у вашего народа действительно какие-то жестокие правила, а сейчас как послушал — туфта! И чё ты убиваешься? Вот у монголо-татар бабы вообще ничего не решали: повернул зубами к стенке и пусть себе сопит, — Домовой заржал, так что липкие куски зефира полетели во все стороны. Поперхнулся, долго кашлял, в конце концов, продолжил, — или у вас же на Руси: родится в семье немая припадочная девка, так её сжигали как ведьму, а звали "бесноватой"…

— Мда, родился девочкой терпи… Не то что тебе… Никаких тебе правил! — с завистью покосилась Арина.

Домовой снова заржал:

— Не правда! Я бы с удовольствием с тобой местом своим махнулся! Вы люди — не осознаёте всего, что вам дадено! Не цените! У нас-то как раз правил целый воз и все нерушимые, все табу:

Хозяина уважай,

о бедах предупреждай,

подворье береги,

от волка стереги.

Хозяйке помогай,

в сметану молоко взбивай,

тесто поднимай,

печку разжигай.

Путь врагу в дом закрой,

детям на ночь песню спой.

Никому недолжным будь,

а коль должен — не забудь…

Арина не смогла сдержать триумфа — вот оно, то чего недоставало! Домовой проболтался, выдав свои "правила мироздания", которые нельзя нарушить. Осталось всё хорошо обдумать: как вернее их использовать.

Мирон запоздало осознал, что взболтнул лишнего:

— Чёт я разболтался совсем, а ведь дел невпроворот, — засунул в рот остатки зефира, недоверчиво посмотрел на Арину, которая изобразила на лице выражение величайшей глупости, убежал в сторону стиральных машин.

"Никому не должным будь, а коль должен — не забудь" — повторила она про себя. Эта фраза наверняка значила намного больше, чем казалось, оставалось понять, как её использовать.

Прошло не меньше часа. Арина успела сделать небольшую уборку, дважды набрать номер Гиты, дважды услышать: "Абонент не отвечает или…", ещё раз попить чаю и устать. В половине одиннадцатого на лестнице послышались чьи-то быстрые шаги.

Коллеги!

Приветствие застряло в горле — в помещение ворвались два рослых мужчины в камуфляже с чёрными масками на головах, чёрными автоматами в руках.

— Кто вы? — успела удивиться она, прежде чем первая пуля вылетела из дула.

Каким-то чудом ей удалось вовремя упасть на пол, укрывшись под стойкой посетителей. Стена напротив, где ещё секунду назад была её тень — успела покрыться широкими дырами от пуль. Гипсокартон издавал низкий бухающий звук, взрываясь всё новыми и новыми дырами. Почему-то не было страшно. Хорошо, что стойка оказалась монолитной — отделённой от общего зала, пули застревали в ней, отдаваясь тупыми ударами в спину. Тишина всего за один миг бесследно улетучилась. Прачечную наполнил звон бьющегося стекла, звук тяжёлый падающих предметов, стрекотание автоматов. "Когда же у них кончатся патроны" — подумала Арина, сжимаясь всё сильнее в ненадёжном убежище.

— Чего ты ждёшь? Они нас убьют! — перекрикивая шум, заорал в самое ухо Мирон, выскочивший из угла.

Со стойки упала прострелянная фарфоровая ваза, расколовшись на две половинки.

— А что ты предлагаешь?

Поднятые в воздух бумаги медленно падали на их головы.

— Убей их!

Слева от её лица особенно ловкая пуля почти пробила стойку. Острое стальное ядро хищно высунулось в сантиметре от уха.

— Я никого не убиваю! Я не могу никого убить!

Грохот прокатился по прачечной, дрогнул пол — упала стиральная машина.

— А они могут и хотят! Они нас убьют!

Погасло несколько потолочных лампочек, остальные тревожно замигали.

У визитёров закончились патроны. Во вновь вернувшейся тишине отчётливо слышался лязг металла о металл. Она ярко представила, как неизвестные захватчики достают сменные магазины, вставляют их в оружие, готовятся к новой атаке.