Но некрасовская вера в силу народного труда побеждала все невзгоды:
Вглубь и в тайгу вековую
Рубит путь молодецкий топор.
Ветер песню разносит родную,
Эхо звонко вступает с ней в спор…
Лейся, песня родная, могучей,
С нею легче живется в глуши,
С ней не страшно под грузною тучей,
С ней и черные дни хороши!
Будет время и песней вспомянет
О Некрасове здешний народ…
И в тайге, и в хребтах она грянет,
И из рода пойдет она в род.
Памятник А.С. Пушкину во Владивостоке воздвигнут в 1955 году. Но не пристало нам не знать, что первый памятник великому поэту в нашем городе создал П.И. Гомзяков, автор стихотворения «А.С.Пушкину». Детские годы будущего моряка на Амура, а затем и во Владивостоке были одухотворены чарующим словом автора «Руслана и Людмилы» и «Евгения Онегина»:
Уже с детства Пушкина рассказы
нам так милы,
И образами их наш детский ум
пленен;
Кто не читал тогда «Руслана и Людмилы»
И не был витязем Русланом увлечен?
Преданья старины вставали перед нами!
Борисом жили мы и видели Петра,
Давно минувшее, сокрытое веками,
Вставало вновь по мановению пера.
Им жизнь недавняя в «Онегине» воспета.
И отразились все с гнетущей пустотой,
Насмешка горькая звучала в ней поэта,
Высоко вставшего над светской суетой.
Он родину любил горячею любовью
И гордо отвечал на вызовы врагов,
Он знал ее сынов, готовых своей кровью
Отчизну защищать и святость очагов.
Отчизна и святость очагов — все это воспринято у Пушкина и стало своим. Для нас такие пафосно-декларативные и риторические стихи интересны как отражение умонастроений русской военной интеллигенции в конце XIX столетия. Написаны они, судя по всему, к столетию со дня рождения великого поэта (1899), но в них трагически переживается и его гибель:
Полвека минуло, и нет певца «Полтавы»,
Но выше самого победного столпа
Нерукотворный памятник любимца славы:
«К нему не зарастет народная тропа».
Эти стихи Гомзяков включил в цикл «Ранние песни», ими открывается раздел «Венки».
Тема Владивостока занимала поэта и в следующие годы. В 1910 году город отмечал пятидесятилетие со дня своего основания, тогда же была издана историческая хроника Н.П. Матвеева. К истории обращался и П.А. Гомзяков. Им были написаны «Юбилейные наброски», которые вошли в его сборник. Поместил их автор после «Ранних песен», понимая, что это лишь эскизы, а не завершенные произведения. Но они интересны как попытки осмысления истории Владивостока его жителем, поэтом и историком. Увы, об этой первой попытке создания поэтической летописи Владивостока забыли наши краеведы. Лишь Борис Дьяченко опубликовал недавно небольшой фрагмент в книге-фотоальбоме «Старый Владивосток».
Начинаются «наброски» с рассказа об основании поста в бухте Золотой Рог: русские люди пробили окно в Тихий океан, на восток:
Совсем еще не так давно
В Великий океан окно
Собой открыл Владивосток
На спящий крепким сном Восток.
И живы те, кто и сейчас
О том хранят простой рассказ…
Автор хорошо знает историю города. Впрочем, он не персонифицирует ее, но в самом рассказе — отголосок воспоминаний первых поселенцев:
Одетый в сумрачный туман
Лежал пустынный океан…
В зубчатых сопках берега,
Кругом на сотни верст — тайга…
Казалось — в сопках темный лес
Тянулся в синеву небес…
Что это — мир чарующей сказки? Нет, это не сказка, а близкий и дорогой нам реальный мир, и поэт стремится найти свое слово, чтобы рассказать о нем. Есть в этом мире манящее, светлое, но есть и то, что и сегодня не может не вызвать удивления: сколько же пришлось принять на свою долю нашим предкам! Вот и для автора этой статьи Приморье — малая родина: мои деды прибыли сюда морем в 1883 году. И поэт многое верно схватывает, воспроизводя годы юности Владивостока.
Вот сопка Тигриная, своим названием обязанная посещением ее владыкой Уссурийской тайги:
Ее Тигриною зовут.
Теперь там делают салют.
Обычай салюта в 12 часов на Тигриной дошел до наших дней (возобновлен в 60-е годы, а погашен в годы перестройки). Автор пишет о тяготах первых дней заселения берега с «зубчатыми сопками»:
И почту ждали чуть не год…
Терпели множество невзгод,
Болели родины тоской…
Живым примером Невельской
Служил еще, и русский флаг
Взвивался выше что ни шаг.
И помнят наши старики,
Как лихо службу моряки
Несли тогда в шторма, туман,
Идя на парусах в Аян,
В Аляску и опять в Кронштадт…
Там морякам был черт не брат!
Стал пост — деревней, а потом
И захолустным городком.
В 1880 году Владивосток получил статус города. В нем тогда было около тридцати тысяч жителей. Строились дома, открывались разного рода «заведения», уже «фазаны реже с гор летали к жителям во двор…» В культурном облике «городка» поэт отмечает сочетания, вызывающие улыбку:
Картины местной старины
Бывали юмором полны:
Жизнь захолустных уголков
Всегда рождает чудаков…
Царили карты и кутеж
(А разве и теперь не то ж?)
В стихи врывается история о «ланцепупах», о которых писал Д.И. Шредер в своей книге «Наш Дальний Восток»[216]. Приводя рассказ о том, как «ланцепупы» развлекались стрельбой друг в друга, Шредер отмечал: «…вышеприведенный рассказ я всецело оставляю на совести моего собеседника». Если это и вымысел, то не лишенный правдоподобия. О «ланцепупах» писал и В. Панов, редактор газеты «Дальний Восток»[217]. Упоминаются они и в одном из рассказов Евгения Замятина «На куличках» (1913). Но вряд ли эти таинственные «ланцепупы» стреляли друг в друга так безоглядно, повседневно. Коснулся этой истории и Гомзяков:
