— Да нет, почему же. Только у них мышление специфическое.

— Может быть, может быть… Но вообще мне ваши тексты понравились. Только, нет ли у вас чего-нибудь… как бы точнее сказать… человеческого, что ли?

— Не про войну? — уточнил массажист Х. — Есть. Но это вы точно не напечатаете. Вот, пожалуйста…

И он протянул редактору несколько машинописных страничек.

— Беса? — прочитал вслух редактор. — Это по Достоевскому? Заметил, вы — писатель филологический, аллюзии всякие… Ладно, я прочитаю, позвоню через несколько дней.

Но телефон зазвонил, когда массажист Х., придя из редакции домой, раздевался в прихожей. Он снял трубку.

— Здравствуйте, господин Набоков! — возбужденно кричал редактор. — Я когда начал читать и понял, о чем вы, с ужасом ждал, когда же вы все испохабите! Но вы прошли меж дождевых струй! И пусть меня уволят, но я это напечатаю!

— Вы с ума сошли! — радостно кричал в ответ массажист Х., царапая ключом холодильник. — Вам этого не дадут сделать! Я же просто так дал, не в расчете на печать! Вам никто не позволит, даже и не пытайтесь — а то я вообще стану нон грата в местной прессе! И вы вместе со мной!

— А вот поглядим! Нет, нам определенно надо выпить водки! Когда мы можем это сделать?!

(Но про водку с редактором, которого звали А. Г. - это мы опустим, — тема достойна отдельного цикла).

Начались будни, предшествующие всякой первой публикации. Конечно, этот рассказ не напечатали. Потом было отвергнуто еще четыре. Редактор Альманаха показал массажисту Х. верстку газетной полосы, на которой почерком замредактора с заячьими зубами было написано: "А. Г.! Ваш Х., конечно, гений, но не для нашей газеты!"

— Гордитесь хоть этим, — сказал редактор. — А я, между прочим, на вашу "Бесу" стихотворение написал. Начинается "Звуки приплывают по воде…". Хотите, запишу на бумажке? Ладно, потом, а пока… Знаете, какая мне пришла мысль? Когда-то давно я видел какой-то фильм. Там еще Гундарева играла. Помню кадр — она сидит у окна, дождь, осень, по окну вода течет… Понимаете? Вот что-то такое нужно написать… Представляете ощущение? Напишите такое, отвлечем внимание цензуры…

Массажист ничего не понял, но пообещал. Вечером, придя на дежурство, он заварил чай и начал ходить по комнате, представляя Гундареву у текущего окна. А за его окном стоял сухой октябрь. Он сел за стол, всосал своей китайской ручкой чернил из пузырька, придвинул чистый лист и написал: "Октябрь уж наступил". Закурил, нарисовал на полях профиль Пушкина и продолжил: "Здоровью моему полезен русский холод. Весной я болен: кровь бежит быстрей, теснятся чувства, взгляд плющом бесстыжим опутывает ножки… Впрочем, стоп! Решат, что я про стул в оранжерее". Встал, вышел в коридор, прошелся туда-сюда, сказал "А что? Помудим!" и вернулся к столу. Рассказ он написал за ночь. Потом отредактировал, переставил куски местами, отпечатал и отнес в редакцию. Редактор был в восторге.

— Именно об этом я и говорил! Импрессия! Надеюсь, что замредша ничего не поймет и пропустит! А вообще, про что это?

— Про то, как я первый раз с парашютом прыгнул, — сказал массажист Х. и ушел, оставив редактора перечитывать рассказ с учетом полученной ориентировки.

Потянулось время ожидания. В это самое время к массажисту Х. направили пациентку в самом расцвете женскости — между 30 и 40. У нее была хорошая фигура, — массажист отметил это вслух в первый же сеанс, сделав упор на ноги. Она любила читать, и он принес ей в палату несколько своих рассказов — скоротать время под капельницей.

Поздним вечером того же дня, когда он сидел за столом в ординаторской, перечитывая рассказ глазами замредактора, и для пущего вживания в роль оттопырив по-заячьи передние зубы, в дверь постучали.

— Замерзла, — сказала она, вбегая. — В ресторан-то на машине отвезли, а я оттуда сбежала — скучно стало в этой компании. Подумала — вы же говорили, что здесь вечерами пишете, вот и решила — а вдруг? Украла со стола бутылку шампанского и апельсины, сейчас разопьем…

Он помог снять ей плащ. Она осталась в коротком обтягивающем платье и в сапогах. Показала сумочку — там лежали туфли на шпильках.

Открыли бутылку, он почистил апельсины. Пили из кружек, разговаривали о литературе. Она восхищалась его рассказами. Он между прочим посетовал, что вот уже шестой его рассказ томится в редакции — тетка там злая, не пущает.

— Я вам помогу, — сказала она, закидывая ногу на ногу. — У меня в этой редакции знакомый работает, Валера зовут. Завтра позвоню, и он все устроит — очень близок к главному редактору.

Массажист согласно кивнул, продолжая смотреть на ее ноги в серебристо отливающих колготках.

— Наденьте туфли, — сказал вдруг приказным тоном.

— Знаю, знаю, нравятся вам мои ноги, — сказала она довольно, и быстро скинув сапоги, надела туфли. — Что дальше?

— А дальше — танцевать, — сказал он, вставая. — Как раз музыка по телевизору подходящая…

— Танец, — обнимая ее за талию, сказал он, — это целый ритуал. Это разрешенная близость, и только далекие от танца, не побоюсь этого слова, случайные в танце люди, не понимают всех возможностей, которые танец открывает. Элементы танца вдвоем — это не просто синхронное движение двух пар ног и двух тел. Руки — вот главное! Они тоже двигаются, но по своим, особым маршрутам. Его руки бродят по ее спине, ненавязчиво, легко, пальцы трепетны как крылья бабочки. Он как будто нерешителен, он пробует, он боится и всегда готов отступить, почувствовав ее нежелание. Но с каждой секундой он продвигается все дальше, одна его рука уже гладит ее шею, другая скользит под блузку, все так же ненавязчиво и даже стеснительно, вопрошающе… Вот так… ее руки тоже могут двигаться — по его плечам, перепархивать на шею, ерошить волосы на затылке… Да, вот так… А его губы тем временем…

Она клонилась на его плечо, как вечерний цветок. Они уже стояли, и он расстегивал пуговички на ее юбке. Потом был диван.

— Лапушка, лапушка, — шептала она, вцепившись в его лопатки, и он, двигаясь, даже нашел место для недовольной мысли — нашла лапушку!..

Эта мысль направила его возбуждение какими-то обходными путями, и он, вдруг став агрессивным, последовал за своим возбуждением.

— Так не больно? — спросил он.

— Нет… Но интересно, я так никогда не пробовала… — прошептала она, — продолжай, продолжай, о-о! — и, задрожав, обсикалась.

"Так вот где твоя главная эрогенная зона! — подумал сторож, заваливаясь набок. — Не пробовала она! Слишком легко получилось… Хорошо, клеенка теперь всегда под простыней".

На следующий день, принимая очередной сеанс массажа и ощупывая его колено спущенной с кушетки рукой, она говорила:

— Я позвонила Валере, он все обещал сделать. Правда, ногу недавно сломал, оказывается, но он по телефону с главным договорится.

— Спасибо, — говорил он, массируя и чувствуя себя альфонсом. — Но может не надо? Редактор сам разберется, а то как-то неудобно…

— Неудобно искать вслепую, — засмеялась она, наконец, нащупывая вывернутой назад рукой то, что можно было нащупать.

Вечером домой позвонил А. Г. и сказал, что рассказ выйдет в следующем выпуске альманаха — через номер.

— А у вас там некий Валера работает? — спросил массажист Х. — Он еще ногу недавно сломал. Это не он поспособствовал?

Редактор отрывисто захрипел в трубку — он смеялся.

— Во-первых, замша сразу по прочтении рассказа подписала альманах — вы все же смогли ее обмануть. А во-вторых, Валера, который сломал ногу, — это наш шофер, и в литературе он главному не советчик…

Газета вышла. С ожидаемыми эмоциями дело обстояло так же, как при первом прыжке с парашютом. Восторга у автора не было. Массажист даже не стал читать себя — ему почему-то стало скучно. И даже противно. Слова в газете в отличие от машинописи были какими-то чужими. И вообще, текст выглядел бредом. Но его настроения никто не заметил. Все поздравляли. Стационар, включая больных, шуршал газетами (в коридорах и кабинетах — уточняем для ржевских).