Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Еле сдержав крик, он грустно улыбнулся и сказал, растирая глаз:

— У меня страшно болит голова.

— Сейчас пройдет, — бурно дыша, она скидывала туфли.

— Не пройдет, — сказал он, сморщившись. — Это на всю ночь, я знаю.

Она остановилась и растерянно смотрела. Потом, гордо взмахнув длинными соломенными волосами, начала одеваться.

— Надеюсь, ты меня проводишь?

— Не могу, — сказал он, чувствуя надвигающуюся свободу. — Еще светло, добежишь. А я прилягу (помедитирую — хотел добавить и рассмеяться в глаза, но сдержался)…

— Вот ты, значит, как? Все, я больше не приду! Слышишь? Я больше не-при-ду!

Он молчал, сжимая пальцами виски. А когда внизу хлопнула дверь, спустился, закрыл ее на замок, поднялся в свою любимую ординаторскую, включил телевизор, поставил чайник, закурил облегченно, и, сидел, раскачиваясь на стуле, отталкиваясь спинкой от стенки. Потом, улыбаясь, придвинул блокнот и записал: "ты думаешь, я бэ? Одинарный кроссворд, слово из пяти букв, легко отгадываю в антракте голой атаки". Перечитал, одобрительно хмыкнул, встал, потянулся. Впереди была ночь свободы.

Но внизу постучали в дверь…

— Ты думал, я уже не приду? — сказала она, улыбаясь. — А я пришла, анальгин купила, вот.

— А, черт! — сказал он. — О, господи! Нужно же, в конце концов, иметь чувство меры! Зачем ты вынуждаешь меня! Я устал, я спать хочу, я… Иди ты… домой!

— Иииии, — запищала она, поворачиваясь и спускаясь с крыльца.

Он захлопнул дверь, поднялся, снял с плитки чайник, налил в кружку, хлебнул, взял из пепельницы бычок, прикурил, осторожно посмотрел в окно, — двор был пуст. Ходил нервно, бормотал: "вот и помогай людям!". Потом лег на диван, закрыл глаза. Потом встал, присел к столу и дописал в блокноте: "Я больше не приду! Спасибо тебе, господи! А вот и я, а ты думал, я больше не приду? О, боже!". Снова встал и начал ходить по комнате, грызя ручку и улыбаясь. Рождался новый рассказ.

Но не этот.

ЛЮБОВЬ И РИФМА

Раз уж в нашем повествовании мелькнула поэзия, расширим тему. Есть такие рифмы, которые, по причине своей затертости, даже произносить неприлично. Разве что, шутя, как сделал "наше все", который, написав "морозы", зашел было в тупик, но ловко выкрутился, навязав читателю то, что читатель и так ждал, злорадно надеясь на поражения гения. Пройдем и мы великим следом — сначала расскажем про любовь, а потом и про ее рифму — и достаточно прямым текстом.

Шел четвертый сеанс. Пора, — решил он, чувствуя полное доверие ее тела к его прикосновениям.

Ее светлые волосы были коротко стрижены и слегка взъерошены. Она лежала перед ним на кушетке в одних стрингах и нежилась под его руками.

— Удивительно! — говорил он. — У вас такая классная фигурка — так бы и обвел ее мелом на кушетке, чтобы примерять злобным Прокрустом всех остальных.

— Каким-каким хрустом? — спрашивала она, смеясь.

— Ну, это такой мифический герой, у которого была своя мерка, по ней он или вытягивал пациента, в смысле — гостя, — наверное, вы правы, с хрустом, — или укорачивал подрубанием. Вот и я буду по вашей мерке вытягивать, или топориком тюк-тюк, рубаночком вжик-вжик…

— Ужас! — смеялась она. — А я наоборот своей фигуры стесняюсь, плечи широкие, таз узкий, будто я культуризмом занимаюсь. Не знаю, откуда такая конфигурация взялась, да еще при таком росточке маленьком. Как мальчишка.

— А я просто обалдел… И пусть я буду латентным гомосексуалистом, и пусть вы сейчас обидитесь, но я никак не могу сдержаться… — говорил он, наклоняясь все ниже над ее спиной. И когда его дыхание защекотало ее поясницу, а пальцы его вытянутой руки заскользили от ее пятки все выше, (главное, подготовленная неожиданность и нежная, готовая отступить по первому недовольному движению атака — одновременно с разных флангов), она повернула голову, и, весело-изумленно глядя на него через плечо, прошептала (за перегородкой масажист У. массировал очередную бабушку):

— Нифига себе! Но так приятно, черт возьми, что я не…

И уронила лицо в подушку. А через минуту ласк, откликаясь на едва заметную просьбу его рук, крадущихся по ее вздрагивающим бокам, чуть приподнялась и опустилась маленькой грудью в его предупредительно подведенные ладони…

Когда вся подушка была истерзана ее коготками, когда вся ее спина и ноги (и все очаровательное и трепетное между), были исследованы его губами, он потянул ее за плечо, и она перевернулась, глядя на него, разрумянившаяся, с сонной улыбкой. Он коснулся губами уголка ее губ, и, не давая ей поцеловать его, ушел ниже, поочередно беря губами растущие навстречу соски, беря рукой ее безвольную руку и опуская в дебри своего халата, лихорадочно расстегиваясь и отпуская горячее желание прямо в прохладный плен ее пальцев…

Увы, в такие моменты кровь отливает от мозга в таком количестве, что зоны, отвечающие за осторожность, отключаются. И вот он уже сверху, и, поворачивая голову влево, он видит ее загорелое бедро с золотыми от солнца волосками, и ее ноги обхватывают его поверх халата, и буквально на третьем его, еще осторожном движении она громко выдыхает "А-а-а!", и ее начинает колотить — "А-а-а!" — кричит она, и он, продолжая движения, в ужасе пытается закрыть ее рот своим плечом, думая даже, хорошо бы подушкой, бормоча "Тихо-тихо!", но она-а-а-а-а…

И тут же за перегородкой, пытаясь заглушить, запевает над бабушкой массажист У. - чудесный баритон, прекрасный слух, несостоявшийся певец.

— А любовь, а любовь, золотая лестница, — громко поет он, — золотая лестница без перил…

Наконец она утихает. Лежит, вздрагивая, откинув голову назад, ерошит его волосы. Из-за шторы появляется возмущенное лицо массажиста У. "Вы с ума сошли!" — беззвучно артикулирует он и крутит пальцем у виска. Она смотрит на него, перевернутого, и улыбается. Он смотрит на нее, забыв о гневе, наконец, опомнившись, задергивает штору и, откашлявшись, говорит громко, в расчете на глухоту бабушки:

— Что, точки, что ли, болезненные взял? Мучаешь пациентку, изверг?

— Да она совсем себя запустила, — отвечает массажист Х., стекая на пол. — Тут и не так закричишь при таком остеохондрозе…

— А ты знаешь, — уходя, сказала она ему на ухо. — Это мой первый оргазм с мужчиной. Только мастурбацией и могла… Никак не получалось, а тут… Я вон денежку оставила под плинтусом — чтобы вернуться…

— Вот это было зрелище, — сказал, когда она ушла, массажист У. — Ты был как белый орел, терзающий лань, — халат накрывал вас как белые крылья, а из-под него по обе стороны — ее загорелые коленки! А лицо у нее было такое — вся вселенная в глазах! И она смотрела на меня, совершенно не стесняясь! Клевая девчонка, такая живая, непосредственная! Когда она закричала, моя бабуська аж вздрогнула! Пришлось запеть. А про себя думаю, ну что ты за скотина, а? Как можно такое творить прямо здесь — вдруг бы кто зашел? Даже соскочить не успел бы! Прошу тебя, держи себя в руках, а то все залетим тут…

Конечно, она пришла к нему на дежурство. И было весело и хорошо, и он нарядил ее, голую, в чистый белый халат, и запускал под него ласковые руки, и эта как бы одетость (застегнуть на две пуговицы посредине, чтобы сверху и снизу приоткрывалось ее загорелое, тонкое) жутко возбуждала обоих, и все произошло на диване прямо на халате — только расстегнуть те самые пуговицы.

А когда все закончилось, и она встала с дивана, они увидели…

— Этого я и боялась! — сказала она, снимая и рассматривая. — Протекла, блин! Думала, завтра начнется, но ты поспособствовал. Это чей халат, твой? И как его теперь в стирку сдашь?

— Не мой, — сказал он, любуясь красным на белом. — Шамиля, второго массажиста. Но как красиво! Закат зимой! Ладно, постираю…

И, свернув халат, он бросил его обратно в шкаф.

Наутро он забыл про пятно, и рассказал массажисту У. только самое приятное. А через день…

26
{"b":"284424","o":1}