— А я? — засмеялся сторож. — А как же я?

Потом пили водку и ели курицу. Подруга, медсестра из ортопедии, взмахнув пьяной рукой, опрокинула рюмку водки и стакан газировки на юбку рабы Натальи. Замыли.

— Включи в вашем кабинете обогреватель, повешу сушиться, — сказала Э., снимая юбку и оставаясь в одних трусиках и блузке.

— Пошли, — сказал сторож. — А вы, криворукая, ждите здесь.

В темном кабинете он включил обогреватель, повесил над ним юбку, потом прижал Э. к своей кушетке.

— А вот ходить так передо мной, — сказал он, — тебе было не след. Ты же знаешь, как действуют на мой извращенный мозг твои пубертатные формы…

Чем дальше живешь, тем меньше хочется расписывать общеизвестные алгоритмы, — хочется сразу перейти к желаемым результатам. Поэтому, опуская недолгую возню в полумраке…

Когда медсестра, изгибаясь под ним, протяжно закричала, дверь в кабинет открылась, и сварливый голос подруги сказал:

— Закройте за мной дверь, я пошла. Ну вас…

— Подслушивала, протезная душа, — сказал он, сползая.

— Ну и что ты наделал? — сказала она, поворачиваясь на живот и обнимая подушку. — Не видать мне теперь обещанной благодати. И, опять же, что скажет Христос?

Они засмеялись.

— Со мной — не грех, поверь мне как ему, — сказал он. — Сейчас я спущусь, дверь закрою, а ты иди в ординаторскую на диван. Это мы только репетировали…

Но когда он спускался по лестнице, внизу послышались шаги и голоса. Навстречу поднимались Лис и сторож И., волоча пакеты с бутылками и провиантом.

— Принимай, Брат! — сказал Лис, отдуваясь. — Гриша меня сюда заманил, обещал танцы живота. Но, как я понял, их мы не увидим, — перед самым носом танцовщица на колесе из двери выкатилась.

— На каком колесе? — удивился сторож Х.

— Ну, ножки у нее… длинные, но очень малого радиуса, или, что то же самое, большой кривизны. А то ты не знаешь. Что-то вкусы у тебя изменились, совсем одичал тут, где только таких отлавливаешь? — так говорил Лис, идя по коридору и сворачивая в открытую дверь ординаторской.

Вошел и замолчал. Потом сказал вежливо и даже робко:

— Здрассьте…

На диване, поджав ноги по-турецки, сидела медсестра Э. в блузке и трусиках, и грызла куриную ножку. Колени ее нагло сияли в электрическом свете.

— Здрассь… — небрежно сказала она, бросила кость в тарелку, встала прямо на диване, спрыгнула, босиком прошла к шкафу, открыла его, достала халат невропатолога Л. — Я накину? — повернулась к сторожу Х. Он кивнул, и она накинула, обертываясь в крахмальный простор два раза.

— Ладно, пойду, посмотрю, высохла там юбка или нет, — сказала она, сунула ноги в туфли, и, проходя сквозь расступающихся мужчин, кивнула сторожу И.: — Привет, Гриш…

Сторож И. что-то промычал, отворачиваясь. Лис выглянул в коридор, проводил ее взглядом, втянул голову обратно и зашептал:

— Не, ну ты обнаглел! Одна выбегает, другая на очереди! И какая! Я, понимаешь, деньги, как Рогожин, свертками кидаю, и все каракатицы какие-то вокруг, а он тут сидит на хлебе и воде — и куриных костях, — кивнул он на стол, — и рядом такая волчица!

— Ты тоже заметил? — удивился сторож Х.

— Что?

— Что волчица?

— А то! Как она грызла! Я аж испугался! А как прошла! Пацанка с таким бюстом — это же эксклюзив! Слушай, — сказал он, садясь на диван, — давай не будем вокруг да около, — продай ее мне?

— Как это "продай"? Купи себе конюшню!

— Да брось ты! Я ж условно! Просто разреши мне ее соблазнить. Я ее одену как модель. И ты приходи в мой магазин…

— Ты забодал, бык ассирийский! — возмутился сторож Х. — Магазин! Сколько уже предлагаешь, давно бы просто одел меня только по старой дружбе! И потом, ей нужны буря и натиск, а не ленивое хрюканье и шлепанье пузом зажравшегося буржуа! Ты заработаешь комплекс!

— Ладно, ладно, я просто спрашиваю, можно мне попытаться?

— Да пытайся сколько угодно, я же не ее муж! — хмуро сказал сторож Х., наливая всем водки.

Они выпили. Гриша молча налил себе еще, выпил один, встал и сказал, насупившись и раздувая ноздри:

— Бык, бля, пойдем на улицу.

— Зачем? — сказал Лис, распечатывая банан.

— Затем. Пот-пыт-таюсь… — выговорил сторож И.

— Это он уже пьян, — сказал Лис сторожу Х. — Только что пили, — сам же ко мне пришел, сказал, что депрессия. Ты тут не сожри все… Пошли, Гриша.

Они вышли. Сторож Х. пошел в свой кабинет, где медсестра Э. уже надела юбку и гладила ее ладонями на бедрах.

— Ушли? — сказала она.

— Нет, Гриша что-то в психозе, Лиса на улицу потащил…

— А кто такой этот Лис? Такой большой, симпатичный…

— …И к тому же владеет четырьмя магазинами одежды. Обещал тебя одеть, если ты станешь его. Так что думай.

— А что, и подумаю…

— Видишь, как удачно новая жизнь начинается, — не удержался и съязвил сторож Х.

— Я его за нос повожу, пусть сначала оденет, а там поглядим.

— Ну, ты это… — сказал сторож Х., обидевшись за друга, — Ты с ним или нет или да, динамить его не надо, он мой друг.

— Да шучу, шучу, — сказала раба Наталья. — Меня другое волнует. Гриша тут дебош не устроит? Я тебе не говорила, но вчера, в его дежурство, он утром в лабораторию ко мне спустился и подарил одну розу. Просто вручил и убежал. Такой смешной…

— Ё-о! — сказал сторож Х. — А что ж ты молчала? Тут не просто дебошем пахнет! Щас Гриша Лиса задушит, потом меня, а потом и тебя расчленит! А потом натянет твои трусики себе на голову и пойдет домой по ночному городу, нюхая розу… Он — душа нежная, тонкая, но сила в нем бешеная и неконтролируемая! Надо бежать на улицу…

На улице возле машины, в которой угадывался неподвижный шофер, была построена композиция "Геракл укрощает немейского льва". Лис стоял, вытянув руку, в ладонь которой упирался лбом Гриша. Он взмахивал руками, пытаясь дотянуться до партнера, и, выворачивая голову, плевал в сторону Лиса.

— Брат, ну сфотографируй нас, — захрюкал Лис. — Вот что значит иметь длинные конечности и заблаговременно напоить врага. И, главное, совершенно немотивированная ярость! Ничего не понимаю!

Гриша устал и сел на землю.

— Потом убью, — сказал он.

— Все штаны заплевал, — сказал Лис, вытирая листком подорожника. — Гриша, хочешь, тебя шофер домой отвезет?

— Нет, — мотнул головой сидящий на земле.

— А со мной поедешь?

— Да.

— А меня возьмете? — спросила медсестра Э. с крыльца, белея в темноте короткими одежками. — Тут недалеко.

— Куда пожелаете, прошу в машину, — сказал Лис и открыл дверцу. — Гриша, ты садись на переднее, только шофера не бей во время движения. А ты, Брат, жди, я скоро вернусь, там море водки, тебе всю не выжрать. Посидим, юность вспомним.

Машина уехала и через полчаса вернулась.

— Все нормально? — спросил сторож Х.

— Нормально, — сказал Лис. — Гриша выбросился из машины на первом светофоре, а моя пассажирка взяла мой номер телефона. Сдуру дал ей домашний. Ты ей мой рабочий дай, и скажи, чтобы домой не звонила. А то жена распсихуется. Но какая дьяволица, а?!

— И при том — божественная! — сказал сторож Х.

Они поднимались по лестнице. На особняк опускалась летняя ночь. Ночь воспоминаний.

Так уж получилось, что повествование имеет структуру матрешки. Автор вспоминает о прошлом, а герои этого прошлого обязательно поднимают предыдущий культурный слой их общего бытия. Да и невозможно, сидя сейчас за столом, употребляя Смирновскую и глядя, как за окном опускается летняя ночь, не погрузиться в не далекую тогда еще юность. И при этом совершенно не обязательно, что воспоминания будут течь исключительно в русле, стандартном для юности всех времен и народов — вино (ну или пиво) и любовь… Хотя, одно из этих слов сразу обращает нас в 1983 год, в Набережные Челны (или — уже или еще — город Брежнев), где возле квасной бочки стоят наши герои и отхлебывают по очереди из трехлитровой банки с пивом. К ним подходит милиционер и стеснительно говорит: