При свете луны слуга помог мальчику снять разорванный чулок, которым, за неимением ничего более подходящего, перевязал ему ногу. Впрочем, кровь уже почти остановилась.

До постоялого двора добрались быстро, но в дом Конрад не пошёл.

— Завтра слуги Мирослава будут искать меня по всему городу. Никто не должен знать, с кем я уехал. Я подожду тебя на улице. Собирайся поскорее, выводи Султана из конюшни и приходи за мной.

Перед рассветом они выехали из Праги вместе с такими же неприметными путниками, которых дела заставили отправиться в дорогу ненастным ветреным утром. Луна скрылась в тучах. Было холодно. Накрапывал дождь. Конрад, укутанный с головы до ног в тёплый плед, сидел впереди Дингера боком, как девочка, придерживаясь за его пояс. Все, кто видел этих двоих, приняли их за отца и дочь. Султан, заметно отощавший на службе у нового не слишком щедрого и заботливого хозяина, шёл смирно и понуро.

С восходом солнца немного распогодилось, но стало ещё холоднее. Чувствовалось, что не за горами осень.

На широком тракте Дингер пустил Султана галопом, оставив позади немногочисленных попутчиков.

— Теперь, ваша светлость, сколько выдержим, останавливаться не будем. Чует моё сердце, что вас уже хватились и выслали погоню.

Через поля пронеслись, как на крыльях, и погрузились в тень густого леса.

Конраду было ужасно неудобно сидеть боком. Повреждённое запястье не позволяло ему держаться крепче. Боясь упасть, он напрягался всем телом, балансируя на спине несущегося вскачь Султана. От такой езды он настолько устал и измучился, что потребовал передышки. Дингер недовольно заворчал на него, в очередной раз напомнив о потерянной карете, но остановил коня и снял мальчика с его спины. И тогда в тишине утреннего леса беглецам стало слышно, что где-то совсем близко, за поворотом дороги навстречу им движется большой обоз.

— Чего я не люблю, так это нежданных встреч, — сказал Дингер. — Свернём-ка вон на ту тропинку. Уступим им дорогу и посмотрим, что это за люди.

Взяв Султана под уздцы, он повёл его в лес. Конрад плёлся сзади, прихрамывая и цепляясь широким пледом за кусты и сучья. С ветвей капала вода. Землю покрывал толстый слой жухлой листвы.

В неглубоком овраге Дингер привязал Султана, приказал Конраду спрятаться и сидеть тихо, а сам вернулся к дороге.

Шум приближался. Топот и ржание лошадей, скрип сёдел, стук колёс, голоса переговаривающихся путников становились всё громче, яснее. Можно было различить даже отдельные слова. Люди ехали в Прагу. Конрад съёжился, почти не дыша. Султан забеспокоился, вскинул голову, насторожил уши, переступил с ноги на ногу.

— Не вздумай заржать! — сердито зашипел на него Конрад, словно на человека. Подойти к огромному чёрному жеребцу он боялся, но глядел в его тёмные глаза с такой злостью, что конь смущённо фыркнул и отвернулся, махнув хвостом.

Обоз двигался медленно и долго. Казалось, ему нет конца.

— Да когда же они проедут?! — беззвучно шептал Конрад. В обществе беспокойно всхрапывающей твари ему было очень неуютно.

Но вот шум на дороге начал стихать. Вскоре возвратился Дингер. Вид у него был такой, словно ему довелось наблюдать сошествие грешных душ в преисподнюю.

— Живо! — сказал он, отвязывая Султана. — Отсюда надо бежать. Знаете, кто это был? Люди Мирослава и толстого итальяшки. Я и наших с ними видел. Их ведут как на заклание. И карету вашу тащат с собой. А я-то думал, что все они давно уже в Праге.

— Нет. После того как ты сбежал от меня на постоялом дворе, кое-что произошло, и Феррара увёз меня тайком среди ночи в своей карете. Мы ехали короткой дорогой, поэтому опередили остальных. Видишь, Дингер, как хорошо, что ты не заупрямился и остановился, когда я попросил! И теперь послушайся меня. Здесь нас никто не увидит. Можно переждать до вечера. В темноте ехать безопаснее.

— Для привала место не самое подходящее. Вы, сударь, сидите на мокром бревне и не боитесь подхватить простуду.

Конрад покачал головой.

— Скоро потеплеет, и я согреюсь. Сними повязку. Она слишком тугая. У меня от неё нога болит сильнее.

Освободив ногу мальчика от мокрой окровавленной повязки, Дингер осмотрел рану. Она была неглубока и уже затянулась.

— Так и поедете дальше в одном чулке, а этот придётся выбросить. Он весь изорван.

— Эй, не надо! — испугался Конрад. — Отдай его мне!

Дингер ухмыльнулся и бросил ему чулок.

— Жаль своё добро?

На этот раз мальчик обиделся не на шутку.

— Ты так и будешь ненавидеть меня за то, что я Норденфельд? — запальчиво спросил он. — Смеяться надо мной, говорить мне гадости? Я ненавижу Герхарда не меньше, чем ты, и хотел забыть о нём. Пан Мирослав называл меня сыном при Ферраре и всех слугах и говорил, что я должен остаться с ним в Праге. Я бы не убежал от него, если бы он не был таким жестоким и бешеным!

От удивления Дингер выронил повод.

— Что за вздор вы несёте, ваша светлость?! Это уж вовсе никуда не годится — позорить родного отца. Вы видно не понимаете, какой стыд для него и для вас то, что вы мне сейчас сказали. Даже если всё было именно так, ради Бога молчите! Как бы не обходился с вами барон Норденфельд, он не желал вам зла, а из-за вас он погибнет. Ведь если он услышит эту чушь, дуэли не избежать, а отец ваш уже немолод и лет десять не брался за шпагу.

Конрад плюнул под ноги слуге и отвернулся. Дингер подошёл к нему, сел рядом и погладил его по голове.

— Не знаю, чем и утешить вас, сударь. Я-то понимаю, почему вы на него сердитесь и верите любому проходимцу, который с вами ласков. Но как бы не обижал вас барон Герхард, вы его сын, и он не захочет вас потерять. А Мирослав — кто он такой? Как он обращался с вами? Добрый человек не стал бы похищать чужого ребёнка. Ладно, вижу, что вам и вправду надо отдохнуть, только отойдём подальше в лес. Возле дороги устраиваться опасно.

Конрад не предполагал, что возвращение в Норденфельд станет для него мучительным испытанием.

Первый день прошёл более или менее удачно. Погода была хорошая, светило солнце, и лес улыбался путникам. Они позавтракали тем, что Дингер успел захватить в дорогу, и выспались, расстелив на солнечной лужайке плед.

Ближе к вечеру тронулись в путь. Ехали всю ночь, минуя встречные селения. На тёмном тракте было пусто и жутко. Луна едва виднелась сквозь облака. Сидя впереди Дингера, Конрад держался за луку седла. Он старался не докучать слуге и как можно меньше напоминать о себе, но чем ближе к утру, тем труднее ему было бороться с усталостью, руки немели от напряжения и холода, спину пронизывала боль. Чувствуя, что он слабеет, Дингер останавливался, спускал его на землю, и некоторое время они шли пешком, а Султан плёлся следом, отдыхая от своих седоков.