Между тем Питер приметил его ещё в Майнце. Он увидел, что мальчик хорошо сложен и, судя по всему, будет высокого роста. У Питера было две дочери, а сыновьями его судьба обделила, о чём он не переставал жалеть, наблюдая, как подрастают мальчишки, живущие по соседству. Ему нужен был помощник в хозяйстве и работе. Почему бы не взять к себе сироту?

— Выйди сейчас незаметно и подожди нас за воротами, — сказал Питер.

— И как ты собираешься провести его на плот? — поинтересовался один из сплавщиков.

Рыжебородый махнул рукой.

— Договорюсь с Клаусом. Если что, заплачу ему.

Выходя из таверны, Конрад внезапно понял, что мать недовольна им и очень сердится. У него не было ни времени, ни возможности поговорить с ней. Её осуждение убило его самонадеянность. Оглянувшись на шварцвальдцев, он оценил нелепость своей героической идеи самому зарабатывать себе на жизнь тяжёлым, но благородным трудом сплавщика леса. Работать ему не хотелось, оставаться с Феррарой и Дингером — тоже, но легкомысленно отказаться от своей удачи не хватало решимости. Конрад представил себя на плоту среди чужих людей, таких же простых и грубых, как те, что были на барже. Вообразить свою жизнь в доме Питера где-то в неведомом Шварцвальде он не мог, поскольку ничего не знал ни о тех краях, ни о человеке, с которым собрался уехать. Неужели ради этого рыжебородого чудака стоило отказываться от родного отца, баронского титула и замков в Моравии и Баварии?!

Шварцвальдцы вышли из таверны. Конрад побрёл за ними, дивясь и недоумевая, зачем ему это нелепое приключение и в душе надеясь, что Дингер заметит его уход.

Если бы не Феррара, Дингер предпочёл бы сделать вид, что не слышал, о чём Конрад договаривался со сплавщиками. Белоручке захотелось потрудиться? Что ж, дело святое, но ювелир вряд ли согласился бы с этим.

Допив пиво, Дингер расплатился с хозяином таверны и отправился за своим беспокойным подопечным…

Из Кёльна уезжали в лихорадочной спешке. Виновником этого Конрад считал себя. В действительности обстановка в архиепископстве Кёльн и в самом городе была тревожной. К чужестранцам присматривались с недоверием и враждебностью. Феррара не захотел испытывать судьбу и направился в Бранденбург, надеясь раньше, чем наступят холода, добраться до Гамбурга, а оттуда морем — до Голландии.

И вновь началась безумная гонка. Ферраре надоело путешествовать. Денег было в обрез. Он спешил домой.

В конце ноября прибыли в Гамбург. Ещё один порт на реке. Ещё одна большая судоходная река…

В нетопленной комнате гостиницы постояльцев донимали клопы. Спать было невозможно. Мешали не только холод и укусы назойливых насекомых, но и пьяные крики внизу.

Глядя в окно на тёмную Эльбу, поросшую по обоим берегам частоколом мачт, Конрад думал о море. Он видел Влтаву, Дунай, Женевское и Боденское озёра, Рейн. С содроганием вспоминал свирепый рейнский шторм. Впереди было Северное море — холодное, серое, не спокойное ни летом, ни зимой. Он знал его. Когда-то давно, в ночном видении, похожем на сон наяву, он летел над этим бескрайним водным пространством. Можно ли было забыть костёр на ночном берегу, ведьм, кружащихся в старинном ритуальном танце, развенчанного бога с золотой чашей в руках?

Феррара нашёл голландского капитана, готового к отплытию в Харлем. Упросить его взять пассажиров оказалось непросто. Пришлось расстаться с последними деньгами. Лошадей Феррара продавать не стал. Их поместили в трюм. Путешественникам выделили крошечную каюту в кормовой части судна. Никакой мебели, за исключением двух узких коек, в этом помещении не было. Конрад и Феррара спали на койках, Дингер — в гамаке, который подвешивал на ночь.

Днём австриец часто выходил на палубу — курил и болтал с матросами.

Конрада донимала морская болезнь.

— Ничего, ваша светлость, привыкнете, — утешал его слуга. — Вы ведь поначалу укачивались и в карете. Хотели посмотреть на море — вот оно, любуйтесь. Разочаровали вы меня. Я думал, что из вас выйдет настоящий морской волк.

Эта болтовня злила Конрада. Ему было тошно и без Дингера. От скуки слуга занялся воспитанием "маленького бездельника" и чуть ли не силой заставлял его подниматься на палубу.

Море штормило. Изредка в просветах между облаками появлялось солнце и там, куда падал его луч, волны тускло светились, становясь похожими на матово-зелёное стекло. С неба сыпалась ледяная морось — ни дождь, ни снег. Всё вокруг было мокрым, холодным, отвратительным на ощупь. Даже внутри, в каюте, стояла сырость.

— Привыкайте, ваша светлость, — заявил однажды Дингер, посмеиваясь. — Теперь это ваш удел. Сами его выбрали. Вы же верите в разную чертовщину, вот и найдёт вас наконец ваша колдовская судьба. Снилось мне в Праге, что будет у вас большой корабль из преисподней, подружка из самого пекла и слуги в свиной щетине. Вы уж не забудьте заступиться за меня перед дьяволом за мою добрую весть.

К счастью для австрийца Феррара не слышал этого, а Конрад не хотел жаловаться ювелиру на собственного слугу. Он не верил, что Дингер видел пророческий сон.

Два года назад в Праге, мечтая о Голландии, Конрад не предполагал, что въедет в Амстердам, сидя на чужой лошади позади чужого слуги. Всё складывалось совсем не так, как представлялось тогда. И город, грезившийся ему в самых лучезарных снах, оказался неприветливым и серым. Ледяной ветер гнал с залива тёмные косматые тучи. Мокрый снег слепил глаза, оседал на бровях и ресницах, облеплял одежду.

Дом Феррары удивил Конрада небольшими размерами и относительно скромной обстановкой. Узкое четырёхэтажное здание с тремя окнами по фасаду и высокой двускатной крышей втиснулось между такими же стреловидными строениями над тихим каналом, к тёмной воде которого склонились ветви старых деревьев.

В нижнем этаже располагались хозяйственные помещения и кухня, над ними — комнаты прислуги. Одну занимала милая старушка, выполнявшая обязанности кухарки, в другой жил лакей. Конюх, он же и форейтор, ютился в тесной каморке в отдельно стоящем домике, где находились стойла и помещение для кареты. В распоряжении Феррары имелся двухместный экипаж, в который впрягали пару лошадей.

Ни Пьетро, ни Анастас, ни наёмники так и не объявились в Амстердаме. Возможно, в каком-нибудь швейцарском городке они продали дорожную карету хозяина и, разделив деньги, разошлись каждый своим путём, а возможно их настиг обворованный генуэзец.

Конрад думал, что по приезде в Амстердам сразу же начнёт действовать, по крайней мере, увидит Дейка, однако выяснилось, что Феррара вовсе не планировал их встречу. Более того, он запретил маленькому Норденфельду выходить во двор.

Первые два дня Конрад отдыхал и осматривал дом. На третий день заскучал. Феррара куда-то уехал, а его слуги, занятые своими делами, были не слишком подходящей компанией для мальчика, прибывшего из далёких краёв. Голландскую речь он понимал ещё довольно плохо, поэтому от улыбчивой кухарки узнал мало интересного для себя, зато наелся печенья и засахаренных фруктов. Лакей не понравился Конраду: он был стар и глуховат, что сильно затрудняло общение с ним. Со времён Фрица Конрад недолюбливал старых слуг, а этот вдобавок не различал слов, произносимых с акцентом.